Примерно с 1913 года и на последующие 30 лет неотъемлемой частью поэтического образа Ахматовой станет так называемая «парижская» (французская) челка. Это был своеобразный вызов обществу - во всяком случае, канонам русской женской красоты. Остриженная прямая челка, прикрывавшая лоб, превращала и без того гордый профиль поэтессы (в одном из стихотворений она назовет свой профиль "бурбонским") - с длинной шеей и грациозно повернутой вполоборота головой, носом с горбинкой, темными волосами, подхваченными высоким испанским гребнем, острыми плечами, затянутыми в цветастую шаль - в настоящий символ женской независимости. "И в глазах, и в осанке, и в ее обращении с людьми наметилась одна главнейшая черта ее личности: величавость. Не спесивость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость "царственная", монументально важная поступь, нерушимое чувство уважения к себе, к своей высокой писательской миссии», - писал в ту пору об Ахматовой Корней Чуковский.
Одно из «хрестоматийных» изображений Анны Ахматовой с челкой появляется в 1914 году на картине Натана Альтмана. Молодой 24-летний, толком не определившийся со стилем, Альтман пригласил Анну Андреевну в свою мастерскую-мансарду для позирования. Получилось удивительно - будто синяя птица небрежно опустилась на сидение и сложила желтые крылья. Итогом работы остались довольны оба.
Приняла портрет и критика, назвав его "не вещью, а вехой в искусстве", но допустив и маленький укол в виде эпитета "декадентская муза".
И кажется, лицо бледней
от лиловеющего шелка,
Почти доходит до бровей
моя незавитая челка, -
напишет Ахматова в 1915 году.
От любимой челки Анна Андреевна вынужденно откажется после возвращения из Ташкента в 1944 году. Перенесенный тиф изменил ее фигуру, походку и грацию - остриженные волосы уже не вязались с ее обликом. Однако память продолжала цепляться за прежний образ. В 1958 году Ахматова напишет стихотворение "Рисунок на книге стихов":
Он не траурный, он не мрачный,
Он почти как сквозной дымок,
Полуброшенной новобрачной
Черно-белый легкий венок.
А под ним тот профиль горбатый,
И парижской челки атлас,
И зеленый, продолговатый,
Очень зорко видящий глаз.

Так много камней брошено в меня,
Что ни один из них уже не страшен,
И стройной башней стала западня,
Высокою среди высоких башен.
Строителей ее благодарю,
Пусть их забота и печаль минует.
Отсюда раньше вижу я зарю,
Здесь солнца луч последний торжествует.
И часто в окна комнаты моей
Влетают ветры северных морей,
И голубь ест из рук моих пшеницу...
А не дописанную мной страницу, -
Божественно спокойна и легка, -
Допишет Музы смуглая рука.
1914
Творчество
1
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо…
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, —
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
5 ноября 1936, Фонтанный Дом

2
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.