“Приговор приведен в исполнение” - сколько жизней эта лаконичная фраза повергла в небытие. Талантливых, честных, невиновных людей. Среди них был и замечательный советский журналист Михаил Кольцов. Он основал «Крокодил» и «За рулем», возродил «Огонек», стал главным редактором «Правды». Он проникал в логово белых генералов и троцкистов, писал горячие репортажи с полей гражданской войны в Испании, но все равно был расстрелян в 1940-м.
«Роберту Карков понравился. Карков — самый умный из всех людей, которых ему приходилось встречать. Сначала он ему показался смешным — тщедушный человечек в сером кителе, серых бриджах и черных кавалерийских сапогах, с крошечными руками и ногами, и говорит так, точно сплевывает слова сквозь зубы. Но Роберт Джордан не встречал еще человека, у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства, внешней дерзости и такое остроумие», — эти строки мы читаем в знаменитом романе Эрнеста Хэмингуэя «По ком звонит колокол», посвященном Гражданской войне в Испании.
В приведенном эпизоде главный герой — американец Роберт Джордан, сражающийся за испанских республиканцев (в нём, кстати, легко угадывается сам Хемингуэй) — знакомится с неким русским персонажем по фамилии Карков, к которому сразу проникается дружеской симпатией. Под этим несколько странно звучащим для русского уха псевдонимом (отражающим представления иностранцев о русских именах) в романе представлен, тем не менее, вполне реальный персонаж, с которым Хемингуэй действительно встречался на фронтах испанской войны — советский журналист Михаил Ефимович Кольцов, также находившийся в 1936-38 годах в Испании. Хэмингуэй в Испании. 1937 год Почти ровесники (Хемингуэй лишь на год моложе Кольцова), оба военные корреспонденты, оба отважны, они по-настоящему подружились в Испании и не раз выручали друг друга.
Американский писатель действительно уважал талантливого и деятельного Кольцова. И в свой роман он изначально ввёл друга под его настоящей фамилией. Но в 1938 году, когда книга была уже почти готова, Кольцова неожиданно арестовали – узнав об этом, Хэмингуэй решил не подвергать друга дополнительной опасности, и переименовал его персонаж. На вопрос, откуда взялся столь нелепый псевдоним, Хемингуэй отвечал: «От слова «кар» – автомобиль. Кольцов всегда в движении, он динамичен и целеустремлён, как автомобиль».
Предосторожность Хемингуэя оказалась не лишней – в СССР его роман оказался под запретом, ведь автор писал и об ошибках сталинистов, дискредитировавших антифашистский фронт. Что же касается Михаила Кольцова, то его «переименование» не спасло: он был расстрелян в 1940 году — как раз перед выходом романа в печать. Оказалось, что «колокол звонил» по самому Михаилу Ефимовичу. И еще одно символичное совпадение: после смерти Сталина Михаила Кольцова реабилитировали одним из первых – в 1954 году. В том же 1954-м Хемингуэй стал Нобелевским лауреатом. Но на могилу к другу он прийти так и не смог – её просто не существует. Михаил Кольцов просто бесследно исчез — подобно сотням тысяч жертв репрессий и массовых «чисток».
Михаил Кольцов (он же Моисей Фридлянд) в 20-30-е годы XX века был самым известным в СССР журналистом, непревзойденным гением пропаганды. Его очерки и репортажи из «горячих точек» планеты гремели на всю страну. Он был настоящей легендой своего времени. Щуплый украинский паренек сумел вознестись до невероятных высот славы и могущества. Моисей Фридлянд в юности Моисей родился в 1898 году в Киеве в семье зажиточного сапожника. Ещё во время учебы в реальном училище он проявил незаурядные литературные способности, затеяв издание собственного рукописного журнала. Осенью 1916-го года юноша приехал в Петроград, где стал студентом психоневрологического института. Тогда же начинающий 18-летний журналист начал сотрудничать с журналом «Путь студенчества», где, между прочим, опубликовал свое интервью с самим Александром Керенским – правда, тогда будущий глава Временного правительства возглавлял в Госдуме крохотную партию «трудовиков». В революционном 1917-ом Фридрянд принял активное участие как в февральских, так и октябрьских событиях. Спустя год он вступил в РКП(б), но через некоторое время вышел (!) из партии большевиков и даже публиковал критическую статью о советской власти в «Киногазете». Этот выпад тогда сошел ему с рук – в ту пору довольно многие открыто сомневались в надежности нового строя. Так что политический демарш до поры остался незамеченным и не помешал Моисею возглавить отдел хроники Всероссийского кинокомитета Наркомпроса и журнал «Кинонеделя».
Отслужив в армии, в начале 1920-х годов Фридлянд начал работать в отделе печати Наркомата иностранных дел, а также выпускал «Окна ЮгРОСТа». Тогда же он взял себе псевдоним Михаил Кольцов, под которым и вошел в советскую историю. В эту пору проявился редкий талант фельетониста украинского самородка. Острые и едкие фельетоны стали настоящим печатным оружием Михаила, его фирменным стилем. В них он с одинаковым рвением бичевал пороки современного общества и старался блюсти верность партийным идеалам. Он и сам в них свято уверовал – сомневаться в новой идеологии становилось опасно. «Кольцов был одним из первых зачинателей советской школы фельетона, признанным мастером, учителем и другом молодёжи, приходившей в газету с желанием стать «Кольцовыми», писать острые, нужные партии статьи, писать их ярко, интересно, оригинально, с весёлым, если нужно, злым задором, без ругани и грубости, но, когда это требовалось, в высокой степени ядовито.
Смеяться в печати умели многие, но никто из современников не превзошёл Кольцова в богатстве оттенков смеха, а также в лёгкости и художественности языка», — восторженно писал о Михаиле Кольцове литературный критик Давид Заславский. В 1926 году на одном из первых самолетов лётчик-наблюдатель Михаил Кольцов перелетел через Черное море в Анкару В начале 20-х всё больше изданий печатают его злободневные материалы. В том числе и главный партийный рупор — газета «Правда», где Михаил работал спецкором. Многие его статьи имели просто ошеломительные последствия. Например, после опубликования фельетона «Дача — так дача!» в Подмосковье началась масштабная работа по организации зоны отдыха «Зелёный город». А его фельетон «Хочу летать!» стал одним из первых шагов на пути создания гражданского воздушного флота СССР. Это по инициативе Кольцова была воплощена в жизнь идея об эскадрилье самолетов (на деньги печатных органов) с агитационными целями, возглавляемой перестроенным лайнером «Максим Горький».
Михаил первым из советских журналистов совершил в воздухе «мертвую петлю». Не удивительно, что авиационные заслуги Кольцова получили необычное для журналиста признание: приказом Реввоенсовета ему было присвоено звание летчика-наблюдателя. Сила печатного слова Михаила Кольцова постепенно набирала невероятную мощь. Миллионы людей видели в нем надежного защитника от волокитчиков, взяточников, самодуров, высокопоставленных хамов. Кольцовские фельетоны решительно призывали к порядку, «выводили на чистую воду», выставляли на посмешище, клеймили позором, а то и прямо напоминали о «плачущей тюрьме»… И каждый оперативный фельетон приносил его автору новых врагов: завистников, клеветников, анонимщиков. Однако для расправы с Кольцовым руки у них были коротки. К слову, Михаил никогда не был кабинетным журналистом – с «лейкой» и блокнотом всегда лично выезжал на репортажи. На его глазах на московских торфяных болотах закладывался первенец советской электрификации — Шатурская электростанция; это он первым слышал взрывы на берегах Днепра — наступление на затрудняющие судоходство древние пороги; лично присутствовал в Большом театре, когда на огромной карте вспыхнул ленинский план ГОЭЛРО. Все эти события он тут же отражал в своих очерках и репортажах. Во многом благодаря им мы сегодня имеем возможность полистать публицистическую летопись основных вех «построения коммунизма» – летопись во многом приукрашенную, субъективную, чрезмерно восторженную. Но такова уж была специфика того времени. Михаил Кольцов — корреспондент «Правды». Рядом слева — Мария Ульянова Кольцов стоял у истоков основания практически всех ведущих медиа-брендов и тогдашней, и нынешней России. В 1923 году по его инициативе был возрождён журнал «Огонёк». Михаил Ефимович взял на себя обязанности главного редактора этого дореволюционного издания. Кстати, в том же 23-м году Кольцов опрометчиво напечатает в «Огоньке» большой фоторепортаж об одном дне Троцкого. До высылки Льва Давидовича из СССР оставалось ещё 6 лет, он популярен и любим народом, так что не удивительно, что конъюнктурное чутье подвело молодого амбициозного литератора. Но Кольцова вызвали «на ковер» и обвинили в «сервилизме» — странно слышать упреки в прислужничестве, когда этим занималась вся страна. Эту роковую «оплошность» Михаилу припомнят в 1938 году. Но на популярности «Огонька» этот эпизод никак не сказался. За пару лет его тираж достиг невероятных 500 тысяч экземпляров.
Поскольку деятельность издания быстро набирала обороты, было решено создать акционерное общество «Огонёк», которое позже преобразовалось в журнально-газетное объединение «Жургаз». Возглавил его опять же Кольцов (руководство «Жургазом» Михаилу Ефимовичу тоже припомнят после ареста). Под эгидой этого объединения в 20-е годы в СССР начали одно за другим выходить новые периодические издания (всего 34 журнала и газеты): в том числе «Советское фото», «Крокодил», «Литературная газета», «Театр и драматургия», «Женский журнал», «За рулем», «Чудак».
Кстати, главный пролетарский писатель Максим Горький будет по-дружески называть Михаила Кольцова «талантливейшим чудаком». С колдовским «Жургазом» связана реализация многих идей Горького – например, создание серии «Жизнь замечательных людей» («ЖЗЛ»), «Библиотеки романов», «Истории молодого человека XIX века», книги «День мира». Переизданные в 2009 году «Большие пожары»
В 1927 году Кольцов воплотил в жизнь свою давнюю идею о коллективном романе-буриме. Авторами «Больших пожаров» стали 25 советских писателей и журналистов, написавших по одной главе этого произведения. В этом романе, как считают некоторые современные эксперты, писатели случайно (или нет?) предсказали грядущую эпоху террора и репрессий:
«В последней главе Михаил Кольцов всё более или менее сводит воедино, делает из этого лоскутного одеяла цельный роман. О чем он? Да о том, что Советская Россия находится в окружении врагов, что на предприятиях участились случаи саботажа и порчи имущества. Последняя фраза романа: «Большие пожары» позади, великие пожары – впереди!» А впереди, как известно, и период шпиономании, и Большой террор 37-го… Ощущением грядущей беды пронизаны главы всех авторов, какими бы разными они ни были. О чем бы ни писали авторы – а получалось все об одном», — пишет об этом произведении современный российский прозаик Андрей Щербак-Жуков. Кстати, одну из глав «Больших пожаров» написал Исаак Бабель – в 1938 году он будет проходить по одному делу с Михаилом Кольцовым и сгинет вместе с ним в казематах Лубянки. Не переживут репрессии 30-х ещё три автора книги — Сергей Суданцев, Георгий Никифоров, Александр Аросев. Но при всех своих очевидных заслугах и достоинствах Кольцов ни на минуту не забывал, что главная задача советской печати — это пропаганда. Поэтому юмор «Чудака» идейно выдержан, а в «Огоньке» регулярно появляются фотосессии советских лидеров.
Самые «зубастые» фельетоны Михаила Кольцова 30-е годы стали временем карьерного взлета Кольцова, этого «незаменимого Фигаро советской журналистики». Закрывались и открывались журналы, но его возрожденный «Огонёк» был непотопляем – журнал любил сам генсек. Михаил Ефимович был включен в состав редколлегии «Истории Гражданской войны» — первого освященного Сталиным «катехизиса» истории Советской России. Кольцов становится постоянным докладчиком на заседаниях Политбюро и Секретариата ЦК, он дружен с Марией Ульяновой, Генрихом Ягодой и Николаем Ежовым. У него получается добиваться невероятного – отмены неправильных, с его точки зрения, решений ЦК.
В 1929 году: обратившись лично к Лазарю Кагановичу, Кольцов убедил того отменить решение Оргбюро ЦК ВКП(б) о закрытии журнала «Чудак». Вячеслав Молотов, узнав о пересмотре и отмене решения ЦК, недоуменно спросил: «Как случилось, что Кольцов опять редактор «Чудака»? Каганович ответил: «Так надо». Кому «так надо» вопросов уже не возникало. При всём своём скептицизме Кольцов искренне ценил и уважал Иосифа Сталина.
В наши дни фельетон Кольцова выглядит несомненно комплиментарным и даже верноподданническим. Но в 1929 году на журналистские материалы смотрели под другим углом. Многих шокировало то, как автор осмелился осмелился обыграть приросшие к «вождю всех времен и народов» трубку, френч, сапоги. Как он походя «прошёлся» по манере генсека говорить. И особенно — как открыто назвал генсека хитрым, жестоким, да ещё и «диктатором». Уже само название его очерка в те годы звучало как-то непривычно, странно и, пожалуй, непочтительно. Нет сомнений в том, что самому Сталину заметка не понравилась. Это подтверждает в своих воспоминаниях и брат Михаила Кольцова — известный советский художник-карикатурист Борис Ефимов: «Ясно, что это было совсем не то, что нужно. И можно не сомневаться, что юбиляру это не понравилось. Но тогда он заложил своё раздражение в глубину памяти и промолчал». Несмотря на странный фельетон, Кольцов продолжал пользоваться покровительством Сталина. Иначе Михаил Ефимович не имел бы уникальной для советского человека возможности выезжать за границу – в том числе, во Францию и Англию, где выполнял «особые поручения» генсека. Причем за рубежом Кольцов не только присматривал за иностранными писателями, считавшимися «друзьями СССР» (Лион Фейхтвангер, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Бернард Шоу). 23 июля 1932 года политбюро приняло постановление «О т. Кольцове»: «Разрешить заграничную поездку в Париж для освещения процесса Горгулова». Русский эмигрант Павел Горгулов убил президента Франции Поля Думера, западная пресса узрела в этом «руку Москвы» — чтобы запутать ход следствия в Париж и был направлен Михаил. 19 сентября 1933 года было принято новое решение политбюро со старым названием «О т. Кольцове»: «Не возражать против поездки в Париж для освещения в печати процесса о поджоге Рейхстага». «Правде» на поездку спецкорра выдали баснословную сумму — тысячу золотых рублей. На Кольцове не экономили. «Правильные» зарубежные писатели под присмотром: с Бернардом Шоу и Анри Барбюсом Тем не менее, Кольцов был постоянно настороже. Он как будто не просто предчувствовал свою судьбу, но и старался подготовить к ней своих друзей. Как вспоминал писатель Луи Арагон в своей книге «Гибель всерьез», при их последнем разговоре в Париже Кольцов заявил: «Запомните последние слова, которые вы слышали от меня. Запомните, что Сталин всегда прав». А в воспоминаниях немецкого писателя Густава Реглера, который после пакта Молотова—Риббентропа порвал с СССР, есть такой эпизод: «Когда мы с Кольцовым однажды выходили из «Гайлорда», неожиданно погас свет. Кольцов, носивший очень сильные очки, ничего не мог разглядеть. Неожиданно он сказал: «Зато, когда меня будут расстреливать, а ведь меня, конечно, расстреляют, я буду без очков и ничего не увижу…». Уже вряд ли кто-нибудь даст ответ, были ли на Михаиле Кольцове очки в последние секунды его жизни. Но всё это будет потом, а пока — на рубеже 30-х годов ХХ века — Михаил Кольцов находится в зените своего влияния. Заграничные командировки давали свои дивиденды — газетчики всего мира называли Кольцова асом журналистского репортажа. Причем похвала была вполне заслуженной. В Германии под чужим именем он пробирается в тюрьму, где сидит немецкий революционер Макс Гельц, и публикует об этом пронзительный материал. Ради репортажа «В норе у зверя» Михаил попал в центр русской белой эмиграции и даже взял интервью у одного из генералов. В 1927 году Кольцов тайно проник в Венгрию, где тогда властвовал адмирал Хорти, затем в Югославию, где царствовал царь Александр, в Болгарию, где правил кровавый режим Цанкова. Знающие люди предупреждали Кольцова: если вас как советского человека арестуют в Югославии, то упекут в тюрьму, где будете сидеть всю жизнь. Если схватят в Венгрии, то посадят в тюрьму и там убьют, а если в Болгарии, то убьют по дороге в тюрьму. Даже с такими напутствиями Кольцов все равно отправлялся в командировку. Ему нравились ситуации экстремальные, когда профессия журналиста была сопряжена с риском.
Вскоре Кольцов станет главным политическим советником при Генштабе обороны Мадрида и окажется на острие вражеской атаки. 27 и 28 августа состоялись первые воздушные налёты итальянской авиации на столицу Испании. Тогда же Кольцов отправил в Москву одну из своих первых корреспонденций: «Помощь со стороны германского фашизма мятежникам стала источником, питающим гражданскую войну в Испании. Не будь её, это можно утверждать со всей ответственностью, мятеж был бы ликвидирован…». Вскоре главред «Огонька» совершит свою очередную большую ошибку: целиком посвященный событиям в Испании №33 журнала за 1936 год будет конфискован цензурой и пущен под нож. На 3-й странице «Огонька» были напечатаны фотографии эскадрильи советских самолетов Р-5 с советскими опознавательными знаками — красная звезда на крыльях. Журнал появился в тот же день, что и сообщение ТАСС, в котором говорилось о том, что «никаких советских войск в Испании нет» (интересную заметку о работе советской авиации в Испанской войне читайте здесь). О том, что тассовское сообщение — очередная советская дезинформация, редакция «Огонька» просто не знала. Начальник Главлита Сергей Ингулов тут же сообщит об этом инциденте Сталину, Кагановичу и Молотову (бдительный Ингулов через два года окажется «белогвардейским шпионом» и будет расстрелян). Реакция от вождя на эту жалобу не последует. Пока. Михаил Кольцов с испанскими республиканцами 16 октября нарком внешней торговли Аркадий Розенгольц (позже к его фамилии тоже добавят «враг народа») обратился к главе СНК Вячеславу Молотову: «В связи с невозможностью быстрого получения рефрижераторного парохода из Ленинграда и учитывая сообщение тов. Кольцова о первоочередных нуждах астурийских горняков, прошу разрешить снять из намеченного к отправке за счет средств, собранных трудящимися Советского Союза …». Далее идет список: заменить 500 тонн масла на 1500 тонн муки и 500 тонн сахара. Дополнительно послать: 5 тысяч мужских ботинок, 5 тысяч телогреек-безрукавок, 200 тысяч коробок папирос, 50 тысяч пачек спичек, по 25 тонн конфет и печенья. Решение Политбюро было принято в тот же день — если просит товарищ Кольцов, значит, это действительно необходимо.
Начало осени было ознаменовано поражением слабо организованных республиканских войск. Франкисты вскоре подошли к Мадриду. Кольцов, который все первые дни штурма был на передовой (вместе с советскими танкистами, выполняя роль переводчика и комиссара), писал: «Мы никогда не знали этого народа, он был далёкий и чужой. …И вдруг этот, долго прозябающий в нижнем левом углу материка, никому не известный народ… — вдруг встал во весь рост перед миром. …Это он первым в 30-х годах нашего века полностью принял вызов фашизма, это он отказался стать на колени перед Гитлером и Муссолини, он первый по счёту вступил с ними в отважную вооруженную схватку». В эти дни в небе над Мадридом сражались 160 советских лётчиков, 27 из них погибли. В испанских окопах Разумеется, обо всем этом, точнее, о легальной части своей миссии, а не о подковерной борьбе с троцкистами, Кольцов исправно пишет для «Правды» — в то нетелевизионное время газетные очерки были в СССР единственным источником информации об Испании. К слову, очерки — это главный формат советской международной журналистики тех времён, отличный инструмент информационной войны, сочетающий черты репортажа, публицистики и агитации. Впрочем, выходили еще и журнальные сериалы – как, например, знаменитый «Испанский дневник» Михаила Кольцова, который мы цитировали выше. В коллекции «Маленьких историй» представлен №7 журнала «Новый мир» за 1938 год, в котором опубликована третья часть этого дневника. Это сборник каждодневных заметок и наблюдений Михаила Ефимовича о войне в Испании, настоящий памятник эпохи, составленный убежденным большевиком. События в книге изложены от первого лица — от имени Мигеля Мартинеса. Понятно, что образа этого «мексиканского коммуниста», на которого Кольцов в дневнике возложил свою нежурналистскую работу, не хватило, чтобы рассказать обо всей своей деятельности. Но о многом мы все-таки узнаем — например, о том, как Дон Мигель проник в помещение мадридского комитета POUM. Этот факт не упустил в своем доносе Сталину француз Андре Марти. Отрывок из «Испанского дневника» По мнению некоторых критиков, «Испанский дневник» выходит за рамки журналистики — это уже серьёзная литература, к написанию которой у Кольцова были тяга и способности. Предчувствуя, что его ждет, Михаил лихорадочно диктовал главы дневника своей стенографистке. Первую часть напечатали в №4 “Нового мира”, вторую — в №5 и 6, а в №7 и 8 начали публиковать третью серию. Однако в №9 обещанного продолжения уже не последовало. Вместо него в конце номера сообщили: «Продолжение «Испанского дневника» Михаила Кольцова будет напечатано в 10-й книге «Нового мира». Но и в ней новой главы также не оказалось, как и в №11. Зато 4 ноября 1938-го «Правда» напечатала восторженную рецензию Алексея Толстого и Александра Фадеева на первую книгу “Испанского дневника” – писатели ещё не подозревали о том, что ожидает всемогущего Кольцова. Но имеющий на этот счет острый нюх редактор «Правды» Лев Мехлис опубликовал их рецензию крайне неохотно. В ночь на 13 декабря 1938 года Кольцов был арестован, а днём того же числа был подписан в печать №12 “Нового мира”, содержавший перечень всех публикаций за год. Обнаружить в этом списке «Испанский дневник» Кольцова читатели не смогли – сработано было оперативно. Вскоре все произведения Михаила Ефимовича изъяли из печати. Полная версия его «Испанского дневника» вышла только после смерти Сталина, однако часть записей всё же была безвозвратно утеряна. Встреча на Белорусском вокзале в 1937 году В “Испанском дневнике” есть перерыв — с 10 апреля по 23 мая 1937 года. В это время Кольцов ездил в Москву докладывать Сталину о проделанной работе. После трехчасового доклада, на котором кроме генсека присутствовали Молотов, Ворошилов, Каганович и Ежов, Михаил Ефимович направился было к дверям, как Сталин вдруг остановил его вопросом: — У вас есть револьвер, товарищ Кольцов? — Есть, товарищ Сталин. — Но вы не собираетесь из него застрелиться? — Конечно, нет и в мыслях не имею. — Ну вот и отлично! Отлично! Ещё раз спасибо, товарищ Кольцов. До свиданья, дон Мигель! Рассказывая об этом своему брату Борису, Михаил заметил, что прочёл в глазах Сталина: «Слишком прыток». В этой связи удивительно символичным нам кажется такой эпизод из советской писательской жизни конца 30-х годов. Как-то поэт Михаил Светлов, автор знаменитой «Гренады», выступал на вечере памяти одного молодого поэта, покончившего жизнь самоубийством в 1935 году. «Жаль, мог бы ещё пожить два года», — заметил Михаил Аркадьевич, намекая на последовавшие репрессии. Разговор Сталина с Кольцовым о самоубийстве произошел в 1937-ом. Как видим, к лету 1937 года сталинская практика расправы с неугодными была успешно апробирована в испанских условиях. Каталонские коммунисты оказались прилежными учениками. 4 июля 1937 года в Мадриде собрался международный Конгресс писателей-антифашистов, в котором приняла участие большая группа советских писателей (А.Толстой, А.Фадеев, И.Эренбург). На Конгрессе выступил Бертольд Брехт, одно из его заседаний посетил и Эрнест Хемингуэй. Михаил Кольцов был организатором этого пропагандистского мероприятия и выступил с большой программной речью, в которой, как утверждают очевидцы, почему-то всего один раз упомянул Сталина. Тем временем территория, находившаяся под контролем республиканцев, неуклонно сокращалась. Летом и осенью 1937 года на севере страны («Страна басков» и шахтерская Астурия) шли жестокие бои между фактически безоружным народом и марокканскими наёмниками с участием итальянских войск, поддерживаемых с неба немецкой авиацией – именно тогда в результате ковровых бомбардировок нацистских «Кондоров» была практически стерта с лица земли Герника, воспетая на холсте Пабло Пикассо. Илья Эренбург, который в качестве корреспондента газеты «Известия» в эти дни находился в Испании, в очерке «Герои Астурии» описал трагическую судьбу испанского народа: «Какое нужно ханжество, чтобы в дни, когда германская артиллерия и итальянские лётчики уничтожают последние посёлки свободной Астурии, говорить о «священном принципе невмешательства».
Осенью 1937 года СССР начал постепенно терять былой интерес к событиям в Испании: республиканцы терпели одно поражение за другим, немцы и итальянцы открыто игнорировали все договоренности, даже поумовцев сталинским эмиссарам сломить не удалось. Перемены в отношении советской стороны к Испании стали замечать и наблюдатели: «К тому времени начали пропадать все те советские руководители, которые прибыли в Испанию в опасные и волнующие дни сентября и октября 1936 года. Антонов-Овсеенко, Сташевский, Берзин, Кольцов, даже посол Гайкин — исчезли не только из Испании, но и из истории. Много других русских, которые тайно пребывали в Испании, тоже покинули её», — писал публицист Хью Томас. Оставаться вместе с поверженными республиканцами советские «советники» и «добровольцы» не желали. Под предлогом морской блокады и закрытия франко-испанской границы вскоре прекратилась помощь республиканскому правительству вооружением и продовольствием, были отозваны все военные специалисты. Поэтому, когда весной 1938 года «Комитет по невмешательству» потребовал вывода всех иностранных добровольцев из Испании, то уже никто не возражал. Дошло до того, что 17 июня 1938 года в «Правде» Илья Эренбург предложил протянуть «руку примирения» фалангистам, которых он назвал «испанскими патриотами». Выбора не было – к этому времени Сталин окончательно понял, что ни одна из европейских стран не будет воевать с Гитлером из-за чужих проблем. Республиканцы сдаются в плен А преданная всеми республиканская Испания сражалась с Франко ещё почти год, пока 31 марта 1939 года вся страна не оказалась под контролем националистов.
12 декабря 1938 года, за считанные часы до ареста, Кольцов выступал в Доме писателей с докладом о «Кратком курсе истории ВКП(б)». Он рассказывал, как в будущем СССР ждет переход от социализма к коммунизму: сначала отменят плату за проезд в общественном транспорте, а потом и продукты будут выдавать по потребности, в обмен на добросовестный труд. Слушавшим казалось, что это и есть коммунизм. Его «забрали» в ночь на 13 декабря. Все необходимые бумаги оформлялись задним числом: ордер на арест подписан Берией 14 декабря, а постановление на арест завизировано генпрокурором Вышинским 15 декабря. Уже после ареста были составлены грязные доносы, объяснявшие закономерную необходимость и неизбежность ареста Дона Мигеля.
Гражданская жена Кольцова — немецкая журналистка Мария Остен, которую Хэмингуэй также ввел в свой роман — узнав из парижских газет об аресте Кольцова, добровольно приехала в Москву вместе с маленьким сыном Иосифом. Её отговаривали многие, в том числе и писатель Лион Фейхтвангер, который объяснял Марии, что мужа она уже не спасёт, но сама может поплатиться жизнью. Но Остен не слушала советов. Тогда она ещё не знала, что в доносе Андре Марти ей посвящен целый пункт: «Так называемая «гражданская жена» Кольцова Мария Остен (Грессгенер) является засекреченным агентом германской разведки. Убежден, что многие провалы в военном противоборстве — следствие ее шпионской деятельности». Более года мужественная женщина обивала пороги московских органов, пытаясь спасти Михаила. Чтобы доказать свою преданность Советскому Союзу, Мария даже подала документы на получение советского гражданства. Она не знала, что её мужа уже нет в живых. Дело на Марию Остен заведут 22 июня 1941 года. Только представьте: фашистская авиация бомбит советские города, танковые клинья утюжат деревни, моторизованные колонны расстреливают все живое, но наркому госбезопасности Всеволоду Меркулову не до этого. Вместо того, чтобы писать рапорт с просьбой немедленно отправить на фронт, он спешит подписать постановление об аресте беззащитной женщины. Марию Остен обвинят в шпионаже и расстреляют в августе 1942-го. Точная дата его смерти неизвестна: одни источники называют дату расстрела 2 февраля 1940 года, другие сообщают, что Кольцов умер в лагере в 1942 году.
Кольцов был казнен, как и сотни других невинных людей, по воле одного лишь человека, жестокого, мстительного и страдающего манией подозрительности. Михаилу Кольцову тогда исполнился 41 год. Страна потеряла честного и талантливого репортера, убежденного антифашиста и просто порядочного человека, о котором писал Эрнест Хемингуэй. И по сей день в честь “журналиста номер один” звонит колокол истории.