Рахманинов не любил, когда в его музыке искали какие-то образы и послания – не потому, что, подобно Стравинскому, настаивал на чистой форме, а потому, что за свою жизнь узнал немало диких и нелепых трактовок: кому-то в его прелюдиях слышалось бряцание кандалов сибирских каторжан, другим – стон заживо погребенного человека. После такого логично попросить слушателей не наделять музыку лишними смыслами.

Другое дело – Новгородская земля рахманиновского детства с тревожным шумом ее лесов или просторы Тамбовщины, где композитор жил в зрелые годы, – сам Рахманинов говорил, что это источник его творчества. Колокольные звоны, знаменный и обиходный церковные распевы, русские народные песни повлияли на Рахманинова так же, как и европейская классика.

Музыка была частью жизни его родной семьи: мать Людмила Петровна хорошо играла на фортепиано – в свое время она училась у Антона Рубинштейна, основателя Петербургской консерватории. Аркадий Александрович, дед по отцовской линии, блестяще играл, сочинял пьесы и романсы. Мог бы стать музыкантом и отец Рахманинова Василий, но предпочел удалую жизнь гусара.

«Часто бабушка водила внука в монастырь, где был хороший хор. Прекрасное пение помогало маленькому Сереже выстаивать монастырские службы... Кроме того, слушать колокольный звон доставляло ему большое удовольствие. Впоследствии он ходил слушать звон в Сретенском монастыре в Москве, где звонарь был мастером своего дела», – писала двоюродная сестра композитора Анна Трубникова. Рассказывают и об удивительном новгородском звонаре Егоре, которого очень ценила бабушка Софья Александровна. Имитация колокольного звона стала одним из любимых приемов Рахманинова.

В девять лет Сергея отдали учиться на младшее отделение Петербургской консерватории, но будущий виртуоз отлынивал от занятий и подделывал отметки. Зато обожал ходить в Мариинский театр слушать оперы – это вызвало у него желание сочинять музыку самому.

Расстроенная беспечностью сына, Любовь Петровна посоветовалась с племянником – молодым, но уже признанным пианистом Александром Зилоти. Послушав Сергея, он порекомендовал ему ехать учиться в Московскую консерваторию, которую окончил сам.

Зилоти вообще очень много сделал для Рахманинова. На старших курсах консерватории он был учителем своему кузену, несколько лет поддерживал его материально. Благодаря ему Сергей близко познакомился с Петром Чайковским, которого Рахманинов боготворил. Зилоти был тем, кто популяризировал рахманиновскую Прелюдию до-диез минор за рубежом. Наконец, он фактически спас своему двоюродному брату жизнь, когда тот в 18 лет заболел менингитом и лежал при смерти в квартире товарища. Узнав о беде, Александр нашел лучшего врача в городе, который постепенно поставил Рахманинова на ноги, а так великого композитора могло бы и не быть.

Дипломная работа Сергея Рахманинова опера "Алеко" стала не только стартом его творчества, но и началом дружбы с Федором Шаляпиным, продлившейся всю жизнь. В 1899 году в России отмечали 100-летие со дня рождения А.С. Пушкина, и в зале Таврического дворца в Санкт-Петербурге поставили рахманиновского "Алеко". Шаляпин вышел на сцену в роли Алеко, загримированным под Пушкина.

Рахманинов был очень доволен и писал другу Михаилу Слонову: "Солисты были великолепны, не считая Шаляпина, перед которым они все, как и другие постоянно, бледнели. Этот был на три головы выше их. Между прочим, я до сих пор слышу, как он рыдал в конце оперы".

С Шаляпиным они были очень близки. Рахманинов присутствовал даже на свадьбе Шаляпина с Иолой Торнаги в 1898 году, был шафером. Все тогда безумно веселились, играли концерт на печных чушках, на ведрах, на свистульках, и Рахманинов всем этим дирижировал.

"Моя связь с Шаляпиным, - писал позже Рахманинов, - одно из самых сильных, глубоких и тонких переживаний в моей жизни".

Композитор и критик Цезарь Кюи, славившийся беспощадностью в оценках, писал, что симфония Рахманинова привела бы в восторг жителей ада. Но Рахманинов и сам ужасался тому, что слышал.

«Судьба порой причиняет такую боль и наносит такие смертельные удары, что полностью меняет характер человека. Такую роль сыграла в моей жизни моя собственная симфония. Когда закончилась неописуемая пытка ее исполнения, я был уже другим человеком», – констатировал он позже.

Рахманинов был совершенно раздавлен открытием собственной несостоятельности – и никакие недавние успехи и похвалы не ободряли его. В таком состоянии он прожил почти три года: в основном лежа на кушетке и глядя в потолок. Даже успешные гастроли в Англии и работа дирижером в опере Саввы Мамонтова не изменили его отношения к себе.

Не помог и Лев Толстой: обеспокоенные друзья возили Рахманинова в Ясную Поляну в надежде, что великий писатель что-нибудь присоветует молодому композитору.

Из депрессии Рахманинова вывели сеансы у психотерапевта и гипнотизера Николая Даля. Выяснив, что пациент хотел бы сочинять музыку, да не может, врач в течение нескольких месяцев внушал ему простую формулу: «Вы начнете писать концерт. Вы будете работать с полной легкостью. Концерт получится прекрасный».

И терапия сработала: Рахманинов ожил, к нему начали приходить новые идеи. Произведение, написанное после выхода из кризиса, он посвятил доктору Далю – а это был, ни много ни мало, знаменитый Второй концерт для фортепиано с оркестром.

Промышленнику-меценату Савве Мамонтову не было дела до провала Рахманинова в Петербурге. Первопрестольная и Санкт-Петербург всегда соперничали в культурном отношении, а в ту пору особенно. Москва любила Рахманинова, а Мамонтов собирал вокруг себя молодых талантливых людей, желая создать внушительный противовес государственной, императорской культурной политике, концентрировавшейся в тогдашней столице. Он поддерживал художников Врубеля, Коровина, Поленова и множество других, вкладывал деньги в Московский художественный театр Станиславского.

Мамонтов организовал Московскую русскую частную оперу и пригласил Рахманинова занять место второго дирижера. У Мамонтова Сергей познакомился с певцом Федором Шаляпиным, с которым они стали очень близкими друзьями. Рахманинов считал Шаляпина гением. Он вообще, кажется, многих современников ценил больше, чем себя. Например, Рахманинов знал, что Стравинский говорил о его сочинениях пренебрежительно, но сам всегда отзывался о Стравинском с восхищением.

На гастролях оперы в Крыму Рахманинов подружился с писа

телями Иваном Буниным, Александром Куприным, а от Антона Чехова получил, по своему признанию, лучший комплимент. «Вас ждет большое будущее», – сказал Рахманинову Антон Павлович после концерта. Музыкант поинтересовался, почему Чехов так решил, ведь он в тот вечер играл на фортепиано что-то не особо выразительное. Писатель ответил: «Это написано у вас на лице».

Поехав в 1899 году на первые в своей жизни заграничные гастроли в Лондон, Рахманинов с удивлением узнал, какой популярностью в Англии пользуется его небольшая Прелюдия до-диез минор. Композитор написал ее в 19 лет, вскоре после окончания консерватории, и включил в цикл «Пьесы-фантазии».

В раскрутке прелюдии, как сказали бы теперь, большую роль сыграл Зилоти, начав исполнять ее по всему миру почти сразу после того, как услышал ее от Рахманинова. Сам композитор удивлялся не только популярности этой вещи, но и тому, что европейцы для удобства и выразительности самовольно давали ей различные эффектные названия: «Москва в огне», «Московские колокола» и даже «Апокалипсис». Часто музыканты и слушатели говорили просто «прелюдия» – и все понимали, о какой именно прелюдии идет речь. Самого Рахманинова для удобства (его фамилию англичанам было не так легко выговорить) назвали «тот, кто сочинил прелюдию».

Успех был приятен, но тонкий и деликатный Рахманинов начал быстро от него уставать. «Большая досада моей концертной карьеры – моя Прелюдия до-диез минор. Я не жалею, что написал ее. Она помогла мне. Но меня ВСЕГДА заставляют играть ее», – сетовал он.

Апофеозом популяризации прелюдии стал диснеевский мультфильм 1929 года «Деревенская опера», где ее исполняет Микки Маус. Рахманинову это даже понравилось: достойное применение поп-хиту. Он устало шутил: «Никакая интерпретация никогда не волновала меня так сильно, как интерпретация великого маэстро Микки Мауса».

Сдержанный и корректный Рахманиновискренне восхищался Скрябиным, зная того буквально с детства – они вместе учились у Николая Зверева, преподавателя Московской консерватории и большого оригинала.

Рахманинов, даже после успешных сеансов у доктора Даля, очень строго относился к своему творчеству, никогда не выгораживал его. Скрябин держал себя иначе, представляясь мессией, пришедшим, чтобы изменить не только музыку, но и всю жизнь в космических масштабах.

Когда в 1915 году 43-летний композитор-новатор внезапно умер от заражения крови, Рахманинов провел турне по крупным городам России с концертами, на которых играл исключительно Скрябина. Удивительно, но московские «скрябинисты» и тут нашли, к чему придраться: по их мнению, непосвященный в мистические тайны покойного композитора Рахманинов не мог правильно исполнять скрябинские вещи.

Каково же было удивление Сергея Васильевича, когда через год эти же самые экзальтированные хулители пришли к нему с просьбой вступить в созданный ими Комитет сохранения памяти Скрябина. Рахманинов сдержанно ответил, что не хочет присоединяться ни к каким комитетам и будет чтить память своего коллеги так, как считает нужным.

С концертов памяти Скрябина начался новый артистический этап в жизни Рахманинова. До того он исполнял на фортепиано только собственные сочинения, теперь же начал включать в репертуар и произведения других композиторов. Во второй половине жизни он выступал главным образом именно как пианист, а музыку писал очень редко.

Советский пианист Лев Оборин рассказывал, что однажды спросил в Америке у виртуоза Артура Рубинштейна, кого тот считает лучшим пианистом в мире. Основательно подумав, Рубинштейн назвал Владимира Горовица. «А Рахманинов?» – уточнил Оборин. Рубинштейн улыбнулся и сказал: «Нет, ну вы же спросили о пианистах. А Рахманинов – это... это...» – и он указал глазами на небо, как бы говоря, что способности Рахманинова относятся уже к сверхчеловеческому измерению.

Рахманинов одним из первых музыкантов начал ездить на гастроли с собственным роялем. Это казалось королевской роскошью. Позже его примеру стал следовать Горовиц и прочие звезды.

У Рахманинова были особенные руки: кисти с такими длинными пальцами, что могли охватить почти две октавы на клавиатуре фортепиано – 12 белых клавиш – и позволяли легко брать сложные созвучия.

Рахманинов внешне казался замкнутым и даже угрюмым, «а в действительности был бесконечно обаятельным, добрым и сердечным», вспоминал его друг композитор Рейнгольд Глиэр. «Обладая прекрасным чувством юмора, он любил веселую шутку, любил, когда вокруг него звучал непринужденный смех», – добавлял он. Это сочетание внешней сдержанности и внутренней теплоты в Рахманинове отмечали многие. Оно же было заметно и в его игре на фортепиано.

Рахманинов блестяще научился держать себя в руках, в душе оставаясь впечатлительным, ранимым и не очень уверенным в себе человеком. Свою философию самоконтроля он изложил, рассказывая об искусстве дирижера:

«Чтобы быть хорошим дирижером, музыкант должен иметь огромное самообладание. Он должен уметь сохранять спокойствие. Но спокойствие – это не значит безмятежность и равнодушие. Необходима высокая интенсивность музыкального чувства, но в его основе должны лежать совершенная уравновешенность мышления и полный самоконтроль».

Спокойствие и самообладание помогали Рахманинову не только за дирижерским пультом. Во время его работы в Большом театре музыканты оркестра явились к нему скандалить, недовольные тем, что Сергей Васильевич пресек их давний обычай бегать на перекур прямо во время спектакля. Шел 1905 год с его уличными беспорядками, и оркестранты решили разыграть карту «ущемленного в правах рабочего класса».

Рахманинову эти перекуры казались верхом неуважения к искусству и зрителю. Он мог остановить концерт, если слышал, что в зале кто-то начал разговаривать. Претензии музыкантов дирижер выслушал невозмутимо, после чего без тени гнева или раздражения предложил всем недовольным уволиться. Он мог колебаться и сомневаться в своем творчестве, но, когда речь шла о принципиальных вещах, был ровен и непреклонен. Столкнувшись с олимпийским спокойствием Рахманинова и почувствовав, что его действия вызваны не желанием командовать, а высшими мотивами, оркестранты не только отступили, но и прониклись к 32-летнему дирижеру большим уважением

Рахманинов был женат на своей двоюродной сестре Наталье Сатиной.

 

Усадьба Сатиных в Ивановке под Тамбовом стала второй родиной для Рахманинова. Потом, в эмиграции, он вспоминал о ней как о потерянном рае. Почти все гонорары музыкант тратил на хозяйство: ремонт зданий, закупку передового инвентаря, помощь крестьянам.

Рахманинов любил колесить по пыльным тамбовским дорогам на автомобиле. Объясняя свое увлечение вождением, композитор говорил, что оно позволяет ему хотя бы ненадолго отвлечься от музыки, которая занимает его ум почти все время.

Романс «Сирень», подобно ряду других, таких как «У моего окна», очень близок эстетике символизма, хотя и не совпадает с нею полностью. В нем отражается атмосфера тончайшей душевности, и можно почувствовать, как музыка буквально касается природы. Эта особенность ощущается в ряде художественных  творений эпохи – в «Свирели» Чехова, в лирических моментах у Бунина: Рахманинов нашел выразительнейшие, глубоко бунинские интонации в романсе «Ночь печальна», написанном на его стихи. Кто может услышать музыку русской природы у этих писателей, как новое постижение лирики слов, тот заметит их родство с рахманиновскими романсами В творчестве Рахманинова этот романс выделяется своей поэтичностью, возвышенностью и особой одухотворенностью. Мелодия его и проста, и напевна, а мысль, выраженная в романсе, вопреки содержанию стихов, положенных в основу, светла и жизнеутверждающа

  Высокий, красивый и неизменно элегантный Рахманинов всегда был окружен множеством поклонниц. За свою жизнь он написал более 80 романсов, каждый из которых был посвящен какой-либо женщине. В сентябре 1916 года всего за две с половиной недели им были написаны шесть романсов, посвященные певице Нине Кошиц. Сергей Рахманинов аккомпанировал ей на гастролях, и не скрывал своей влюбленной восторженности, что давало почву для пересудов. Но революция и эмиграция Рахманинова положили конец этой истории. В эмиграции им не было написано ни одного романса.

Чем была Ивановка для Рахманинова - наверное, тем же, что Болдино для Пушкина. Большая часть сочинений композитора была написана в этом благословенном оазисе с тысячами кустов сирени среди бескрайних тамбовских степей. Имение Ивановка в тамбовской губернии - зеленый оазис среди бескрайних степей - принадлежало ближайшим родственникам Рахманинова, Александру Александровичу и Варваре Аркадьевне Сатиным. Молодой композитор любил проводить здесь летние месяцы в компании многочисленных кузенов и кузин. Одна из них, Наталья Сатина в 1902 году стала его женой. В приданое Рахманинов получил право управлять фамильным имением, а вскоре стал полноправным хозяином. На протяжении двадцати лет Рахманинов здесь летние месяцы и не только плодотворно работал, но и занимался сельским хозяйством, объезжал лошадей, катался (и катал деревенских мальчишек) на собственном автомобиле. Композитор неожиданно увлекся сельским хозяйством - разводил скот, объезжал лошадей, покупал американские сельскохозяйственные машины - сноповязалки, косилки, сеялки…

Где бы Рахманинов не жил, он тосковал по Ивановке, по России, и всюду пытался воссоздать образ русской усадьбы - будь то аллеи Клерфонтена под Парижем или розарии швейцарского Сенара, или две одинокие березы перед домом в американском Беверли-Хиллз, где Рахманинов прожил свои последние годы и где встретил смерть.

rg.ru›2023/04…veriu…polnuiu…fotografii…rahmaninov…

 

Памятник в Великом Новгороде скульптора Рукавишникова