Марина Цветаева, 1922
Дорогая Анна Антоновна,
Я недолго жила в Чехии и собственно жила не в Чехии, а на краю деревни, так что жила в чешской природе, за порогом культуры, т. е. природы плюс человека, природы плюс народ.
И руку на сердце положа — люблю. Люблю бескорыстно и безответно — как и полагается любить. И — может быть — даже безнадежно, ибо: увижу ли еще когда? (Люди, когда безнадежно — перестают любить.) То малое, что я видала от Праги — так далеко живя — навсегда для меня включилось в Marchen meines Lebens [Сказку моей жизни (нем.).], как свою жизнь назвал Андерсен. А Пражский Рыцарь — навеки мой.
Еще расскажу Вам: иногда в Т. S. F. слышится музыка, от которой у меня сразу падает и взлетает сердце, какая-то повелительно-родная, в которой я всё узнаю — хотя слышу в первый раз. И это всегда — Сметана [Сметана Бедржих — чешский композитор, дирижер, пианист.]. Вообще — чешское. Так я под прошлое Рождество прослушала целый концерт чешских народных песен — нечаянно попала — и была заворожена.
Ваша русская пианистка (простите!) — бревно, ей бы столбом рояля стоять, а не сидеть за клавиатурой. Народ — весь — в пении, а чешский народ есть пение, знак равенства.
Но — будьте уверены — Ваши соседи-патриоты и своей Patria [Родины (лат.).] не знают, разве что казачий хор по граммофону и несколько мелких рассказов Чехова. Ибо — знающий Россию, сущий — Россия, прежде всего и поверх всего — и самой России — любит всё, ничего не боится любить. Это-то и есть Россия: безмерность и бесстрашие любви. И если есть тоска по родине — то только по безмерности мест: отсутствию границ. Многими же эмигрантами это подменено ненавистью к загранице, тому, что я из России глядя, называю замoрщиной: зaморьем. Вспомните наши сказки, где всегда виноград, которого ни одна баба в глаза не видала. И всегда — орел. И всегда — в самых степных местах возникшие — горы, да еще свинцовые или железные. — Мечта. —
А вот эти ослы, попав в это зaморье, ничего в нем не узнали — и не увидели — и живут, ненавидя Россию (в лучшем случае — не видя) и, одновременно, заграницу, в тухлом и затхлом самоварном и блинном прошлом — не историческом, а их личном: чревном: вкусовом; имущественном, — обывательском, за которое — копейки не дам.
Презрение к Чехии есть хамство. И больше ничего. Жаль только, что чехам приходится так долго таких гостей терпеть.
Недавно, на пляже — пристает лодка. Трое в купальных костюмах: отец, мать, дочь. (Все молодые.) Слышу родное. но не русское. И вдруг, к своему удивлению, хотя не русское — все понимаю. — Чехи! — (Удивилась, п. ч. не ждала, Фавиер — не курорт: глухой уголок.) Было приятно смотреть как они радовались. Вот уж воспользовались “зaморьем”! Ныряли, валялись в песке (как дети, как собаки!) лазили на камни, скакали с них в воду, всё это громко крича и даже визжа и совершенно не думая о зрителях. Потом по команде отца вскочили в лодку и совершенно мокрые, песочные и счастливые — отплыли — поплыли. Больше я их не видала. Очевидно на своей лодке объезжали всю Cote d’Azur. Какой-нибудь чиновник, наверное долго мечтавший и копивший — и ждавший, чтобы дочь кончила школу… <…>
… В следующий раз напишу о короткой и прелестной встрече с русской швейцаркой [Е. Э. Малер], д<окто>ром Базельского Университета, которая мне напомнила Вас… <…>
11-го августа 1935 г. La Faviere (Франция)
М. Цветаева, Е. Еленева, К. Родзевич, О. Туржанский, сзади С. Эфрон и Н. Еленев, Чехия, 1923
Пражский рыцарь Цветаевой
Гуляя по паркам, то и дело встречаешь на пути каменоломни, которые служили источником камней для строительства дворцов и зданий Праги в готическом стиле. Дорога по старым улочкам Малого града к Карловому мосту – и есть та самая дорога героев «Поэмы конца». Возле моста возвышается статуя легендарного рыцаря Брунцвика , в одной руке у него щит, в другой – волшебный меч, а возле ног – лев, который не смог перенести гибель хозяина и умер на его могиле. По древним сказаниям меч спрятан где-то в основании моста и во времена великой опасности он вырвется из заточения и поразит врага под смелый призыв воскресшего рыцаря.
Именно здесь и разворачивается действие поэмы. Марина Цветаева была поражена не только легендой о храбром рыцаре, ее очень удивило сходство его облика с ее внешностью. « У меня в Праге есть друг, очень похожий на меня лицом». Как только у нее появлялась возможность, она возвращалась на это место и долго стояла возле каменного стража.
Рыцарь Брунцвик
Бледнолицый
Страж над плеском века —
Рыцарь, рыцарь,
Стерегущий реку.
(О найду ль в ней
Мир от губ и рук?!)
Ка-ра-ульный
На посту разлук.
Клятвы, кольца…
Да, но камнем в реку
Нас-то — сколько
За четыре века!
В воду пропуск
Вольный. Розам — цвесть!
Бросил — брошусь!
Вот тебе и месть!
Не устанем
Мы — доколе страсть есть!
Мстить мостами.
Широко расправьтесь,
Крылья! В тину,
В пену — как в парчу!
Мосто — вины
Нынче не плачу!
— «С рокового мосту
Вниз — отважься!»
Я тебе по росту,
Рыцарь пражский.
Сласть ли, грусть ли
В ней — тебе видней,
Рыцарь, стерегущий
Реку — дней.
Марина Цветаева, 27 сентября 1923