Чудеса Л.Ю. Брик
Лиля Юрьевна Брик. Переделкино, 1977. Фото: ИТАР-ТАСС
Лиля Юрьевна Брик любила детей. Как это ни странно, но точно, именно любила. И мы в детстве не боялись ее, хотя выглядела она устрашающе — длинная искусственная рыжая коса с черным шелковым бантом и театрально нарисованные глаза, брови и губы на выбеленном лице. Непонятно, какую радость от общения с детьми она испытывала, все ж она никак не походила на всеобщую бабушку, в отличие от нашего соседа Чуковского, который двум поколениям переделкинских детей был дедушкой, а мы от этого все считали друг друга родственниками.
Наверное, она молодела с нами. Медленно, царственно прогуливалась с мужем Василием Абгаровичем Катаняном по нашей улице, шумевшей всеми возможными подмосковными деревьями. Если встречала пеструю, орущую компанию детей, останавливала их и властно начинала рассказ. Найти тему — легко. «Ты знаешь, как отличить белый гриб от сатанинского? У того изнанка шляпки темно-розовая. А сатанинский он потому, что тот, кто его съест, испытывает адские мучения...» или: «Вот ты сегодня в голубом, а я в юности просила сшить себе бледно-голубое платье, и родители мне объяснили, что этот цвет носят только горничные». Дальше она, как будто сама себе удивляясь, рассказывала, что и какого цвета носили в разные годы. Такой разговор мог кончиться у нее дома, где было все, что полагалось иметь красавице, — запах духов и заграничного чая, разные роскошные приспособления для кухни, картины, лампы, зеркала, последние модные журналы, да и книги там тоже были — красавицы в глянце. Можно ли было считать такой разговор старушечьим занудством? Для нас тогда она была постаревшей феей. Хотелось ей понравиться.
И про Маяковского нам, маленьким, она рассказывала охотно и много. Это было захватывающе, мы представляли его себе молодым таинственным щеголем вроде Андрея Вознесенского. Ее рассказы были совсем не похожи на ее же унылую книжку для детей о нем, которую читать просто так, не по школьному заданию, было невозможно. Странно, что в детстве ее связанность с ним казалась совершенно естественной: когда-то давным-давно у нее был муж Брик, потом Маяковский тоже был ее мужем, ну, а потом застрелился. Что ж тут такого? Это для нас было почти нормальным, мы уже слышали про многих. Вот факт, мы знаем: некоторые доживают до старости, а другие стреляются, но с нами же это через сто лет только будет, тут фантазия отказывала начисто.
Однажды мы с упоением возили друг друга в деревянной тележке. Радость от забавы состояла в том, что пассажир сидел, обняв колени руками, а остальные тащили его вверх по улице, сталкивали изо всех сил вниз, и дальше он уже ехал, набирая скорость самостоятельно.
Доехав до ворот ее дачи, я чуть было в них не врезалась, но увернулась, к счастью.
— Это что за прокрустово ложе чуть меня не сбило с ног?
— А что это?
— Вылезай, я тебе расскажу. У Маяковского про это был любимый шуточный стишок: «Ложе Прокрустово. Лежу и похрустываю».
— Почему похрустывает, Лиля Юрьевна?
— А Прокруст это был такой злодей в греческой мифологии. Он ловил на дороге ни в чем не повинных людей, затаскивал к себе в дом и укладывал в специальную кровать, которую соорудил для пыток. Если человек был длиннее, обрубал ему руки и ноги, если короче — с силой вытягивал, что еще хуже. Вот потому и похрустывал.
— А если кому-то было как раз?
— А такие не попадались, — она разом завершила разговор, взяла под руку Катаняна, и они медленно пошли вверх по улице. Я постояла минутку и тоже потащилась наверх. Руки-ноги ныли нестерпимо, но в детстве мышцы болят как-то приятно, сигналя тебе о том, что ты правильно развиваешься.
У нас дома стихи Маяковского любили, по случаю цитировали. «Ах, закройте, закройте глаза газет!» Чаще всего: «Скажите Москве, пускай удержится», когда было совсем худо: «Бросьте! Конечно, это не смерть. Чего ей ради ходить по крепости?»
В разные годы я твердила разное. Теперь из повседневных маяковских строчек осталось только это. На многое слышимое и переживаемое реакция проста: «Ложе Прокрустово...» Это сегодняшний день.