rybinsk-biblioteka.ru/news-...sensa.html


"Есть два способа вырваться из стен здравого смысла, - писал известный бельгийский критик Эмиль Каммаэртс, - либо выбить окна, либо опрокинуть вверх дном всю мебель".

Вылетев в окно, мы, вместе с Питером Пэном, героем повести Джеймса Барри, попадаем во владения Волшебной сказки; перевернув мебель - в загадочную страну Нонсенса. Разумеется, ее нет ни на одной из карт мира, но королем ее, всеми признанным и почитаемым, вот уже более века остается Эдвард Лир.
В середине прошлого века, века викторианского, респектабельного и регламентированного, Эдвард Лир создал свою особую "безумную" страну со своими особыми "безумными" законами, весело и решительно отменявшими регламент и респектабельность.

Эдвард Лир прожил долгую и нелегкую жизнь. Он родился в Хайгейте в мае 1812 года, а умер в 1888 году в Сан-Ремо на Итальянской Ривьере. Там он провел последние годы в обществе своего старого слуги, сулиота Георгио Кокали, прожившего у него около тридцати лет, и кота Фосса, увековеченного им в стихах и рисунках (Фосс умер за несколько месяцев до своего хозяина, перевалив на восемнадцатый год жизни). Эдвард был младшим сыном в семье, насчитывавшей, кроме него, еще двадцать детей; отец его играл на бирже, однако дела его пошли плохо, и он оказался в долговой тюрьме. Эдварду с юности пришлось зарабатывать себе на пропитание. В пятнадцать лет он начал работать: расписывал ширмы и веера, рисовал анатомические вывески для врачей. В восемнадцать-стал профессиональным художником. Всю жизнь он боролся с бедностью. Когда под старость ценой великих усилий ему удалось, наконец, скопить 300 фунтов, он не без иронии заметил, что отныне "ему причитается 9 фунтов годовых!".
Известный писатель и художник, он продолжал беспокоиться о том, как прожить ближайшие месяцы.
Денежные затруднения были для него особенно мучительны еще и потому, что он страдал многими недугами: хронической астмой и бронхитом, нервными расстройствами, болезнью сердца, заставившей врачей рекомендовать ему абсолютный покой, ибо они опасались, что это "та самая болезнь, от которой умер его отец". Лир не слушал врачей, от всех болезней он знал лишь одно средство - работу. И работал он с энергией, какую трудно было предположить в этом слабом человеке. Нездоровье и неизлечимая "охота к перемене мест" гнали его из страны в страну. Он стал бродягой по склонности и необходимости; казалось, он не знал усталости. Он исколесил Албанию, Грецию, Корсику, Мальту, Крит, Египет, Корфу, Швейцарию, Италию, Французскую Ривьеру и мечтал посетить Новую Зеландию, Тасманию и озеро Чад. Страны, в которых он побывал, он знал досконально, ибо изъездил и исходил их вдоль и поперек, нередко проделывая по пятнадцать-двадцать миль пешком до того места, где собирался писать.


В шестьдесят два года Лир отправился в Индию и провел Talk около двух лет. После первых шести месяцев он отослал в Англию "не менее 560 рисунков, больших и малых, а кроме того, 9 книжек эскизов и 4 альбома". Его "европейская" продукция также внушительна.

Лира считали чудаком.
Конечно, он и был им, - быть может даже самым чудаковатым из чудаков, которыми по праву гордится Альбион. В 1846 году он дал двенадцать уроков рисования королев! Виктории, и мог бы с успехом продолжить свою карьеру при двор( или в имениях английских аристократов; однако предпочел этому неверный хлеб свободного художника. Несмотря на бедность и тревогу о завтрашнем дне, он, если и мечтал о синекуре, то лишь в шутку:

Лир жил холостяком, а о женитьбе и семье - святая святых викторианства - говорил не более серьезно, чем о своей карьере На сорок первом году жизни он выразил уверенность, что, если женится, то будет "рисовать все менее и менее хорошо", и шутливо прибавил, что если и решится "приковать себя", то не раньше, чем годам к шестидесяти пяти, обзаведясь до того нужным количеством ложек, вилок и прочего.

Не получив формально никакого образования в век закрытых школ и привилегированных колледжей, он радовался, что всю жизнь стоял "на пороге знания".
Вместе с тем Лир обладал многими, хотя и весьма необычными познаниями и талантами: свободно говорил и писал на нескольких языках, включая древне- и новогреческий, был пейзажистом и блестящим рисовальщиком, превосходным ботаником и орнитологом, положил на музыку многие из собственных стихов и стихов своего любимого поэта Теннисона и пел их высоким тенором, вызывая слезы слушателей. Он был истинным кладезем всяческих премудростей и обладал редким даром дружбы, привлекавшим к нему людей.

К официальной религии и церкви, по мере того как шли годы, Лир относился все более и более непочтительно. Побывав на горе Афон, месте паломничества множества христиан, он с гневом обрушивается на догматизм и нетерпимость тамошних монахов.

Подшучивая над идеей загробной жизни, он мечтал о том, что в раю будет сидеть с самыми близкими друзьями под "деревом лотоса", опустив ноги в лазурный ручей и поедая мороженое и "пеликановый пирог", а вокруг будут резвиться райские птицы и звери.

Лир был невысокого мнения о человеческой природе и однажды сознался, что, за немногими исключениями, люди кажутся ему "ужасными идиотами". Он не любил общество и жаловался, что устал от осаждавших его "новых людей, глупых людей, бодрых людей, надоедливых людей, фанатичных людей, вульгарных людей, уродливых людей, интригующих людей, суетливых людей, омбломфических (Omblomphious - слово, изобретенное Лиром, очевидно, включило в себя все перечисленные выше эпитеты) людей - вообще людей". Обществу он предпочитал небольшой круг близких друзей.

Многое его раздражало: проповеди модных священников, кудахтанье кур, светская болтовня, толпа, шум, плохая музыка.
Он относился скептически к общепринятым нормам поведения и морали. Чудачество было для него общественной позицией, эксцентризм - формой защиты личности от строго регламентированного буржуазного общества с его шкалой социальных ценностей.

Живя в имении Ноусли (Knowsley) графа Дерби, где он несколько лет рисовал огромное собрание редкостных птиц, вывезенных графом со всех концов света, он признавался друзьям, что испытывает тоску в анфиладе торжественных покоев, по которым ему "хотелось бы попрыгать на одной ножке". За этим безобидным желанием стоит гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд.

Славу Лиру принесли две небольшие книжки - Л Book of Nonsense (1846) и More Nonsense (1870).

Он посвятил их детям и внукам графа Дерби, верным друзьям и ценителям "прыганья на одной ножке". Но после выхода в свет первой из этих книг стало ясно, что читать их будут не только дети. "Бессмыслицы" Лира сразу же прочно вошли в большую литературу, оказав немалое воздействие на ее развитие.

Опубликованные позже песни и алфавиты-Nonsense Songs, Stories, Botany and Alphabets (1871); Laughable Lyrics (1877)-лишь закрепили его славу "лауреата нонсенса".

Основой для первых "бессмыслиц" Лира послужили лимерики - короткие, известные с давних пор, песенки, происхождение которых, по традиции, связывают с ирландским городом Лимериком. Там, якобы, пели их многие десятилетия во время традиционных застолий.

Лимерики рассказывали о каком-либо событии, обязательно веселом или маловероятном, или высмеивали присутствующих и знакомых.
Лир, конечно, знал эти шутливые песенки, сохраненные устной традицией, некоторые из них были изданы в 1820-21 годах издательством Маршалла.

Сам Лир рассказывал как-то, что толчком для его "нонсенсов" послужил "Человек из Тобаго". Правда, самого слова "лимерик" он не употреблял - он всегда называл их "нонсенсами". Некоторые исследователи полагают, что термин "лимерик" возник лишь в 70-е годы; во всяком случае в словарях он появился лишь в 1890 году.


Как бы там ни было. Лир использовал форму народного лимерика. Он сохранил его основную схему, введя, однако, небольшие изменения. Он слил третью и четвертую усеченные строки в одну, объединенную внутренней рифмой, и придал особую торжественность первой строке употреблением заглавных букв. В то же время он сосредоточил свое внимание на маловероятном, необычном, отбросив все другие традиционные сюжеты лимерика.

Лир создал особый, ни на что не похожий мир, отвергавший все правила и законы "здравомыслящего" общества. В этом мире не ходят в церковь, не помышляют о спасении души, не признают общественных различий, не благотворительствуют, не мечтают о деньгах, званиях, чинах, выгодных женитьбах и связях, не лицемерят, не подличают, не боятся смерти, не унижаются перед власть имущими, не дрожат перед тем, что скажут соседи.

Здесь люди заняты самыми "основами" бытия - они едят, пьют, спят, ловят рыбу, бегают, прыгают, умирают и воскресают. Материальные основы бытия осмысляются тут весело и гротескно. Если едят - то лук с медом, или кашу с мышами, или только булочки и пирожки; а не то - тысячи фиников или пауков с пылью. Если пьют - то один лишь настой александрийского листа или горячее пиво. Заболев чумой, вылечиваются сливочным маслом; спят - на столе. Упав с лошади и разбившись пополам - воскресают, склеив половинки добрым клеем, а свалившись в котел с кипящим бульоном - вылезают из него живыми и невредимыми.

Герои Лира совершают множество необъяснимых поступков: сидят на вершинах пальм, бегают вверх и вниз по горам, живут в банках и сундуках, на суше ведут себя словно на море, а на море - словно на суше. Они не отделяют себя от природы: птицы вьют гнезда в их бородах и отдыхают у них на носах и шляпах, они танцуют с воронами, улыбаются коровам, беседуют со свиньями. Они любят музыку, но чтением занимаются редко и всегда с печальным исходом: почитав, стоя на одной ноге, Гомера, бросаются в пропасть, а потеряв Витрувия, сгоревшего в пламени Везувия, берутся за крепкие напитки. (Возможно, неслучайно такая судьба постигает у Лира Витрувия, римского искусствоведа и архитектора эпохи Августа, выступавшего против гротеска в живописи).

Внешность их под стать их поступкам - головы то огромные, то крошечные, с булавочную головку, а то и просто квадратные, носы такие длинные, что приходится нанимать для них носильщиков; глаза разного размера и цвета. Они щеголяют то в женских одеждах, то в мешковине. Птенцы и щенки вырастают у них на глазах до гигантских размеров, коровы взбираются на деревья, мебель встает .вверх тормашками. Все это подчеркнуто земное, связанное с физическим бытием, складывается в веселую гротескную картину бытия.

Нонсенсы Лира - это вечный праздник, солнце и непрерывный карнавал, где на свет то и дело выскакивают самые неожиданные маски.
Лир стоит особняком в истории не только английской, но и европейской литературы XIX века. Конечно, у него, как у всякого писателя, есть своя литературная родословная. Где-то в самом ее начале - безымянные народные певцы, веселые безумцы, у которых коровы прыгали через луну, земляника росла на дне моря, а мудрецы ловили неводом в озере луну.

В смехе лировских масок слышится порой и далекий отзвук буйного карнавала Ренессанса, шутовский звон его бубенцов.

Гораздо ближе Лиру гротеск романтический. Он хорошо знал и любил английских просветителей - до конца дней возил он с собой, например, томик "Зрителя" Стиля и Аддисона. Однако известные стороны Просвещения, подхваченные в XIX веке эпигонами-морализаторами, - узкая рассудочность, дидактизм, утилитаризм - находят в его творчестве пародийное освещение.

"Нонсенсы" Лира и есть, в первую очередь, атака на назидательную, постную, пуританскую литературу начала века. Это и роднит Лира с романтиками. Конечно, Лира трудно сравнивать с Байроном или с Кольриджем, слишком различны они в самой сути их творчества. С Чарльзом Лэмом или с Томасом Гудом точек соприкосновения гораздо больше; но соблазнительнее всего сопоставить Лира с немецким романтиком, умершим, когда Лиру было всего десять лет, - Эрнстом-Теодором-Амадеем Гофманом.


За Лиром последовала целая плеяда юмористов-рисовальщиков: среди них имена таких известных писателей, как Льюис Кэрролл, У. М. Теккерей, Г. К. Честертон, иллюстрировавший не только свои собственные книги, но и книги своих друзей X. Беллока и Е. Клерихью Бентли, Хэрри Грэм, автор "Безжалостных стихов для бессердечных семейств" {Ruthless Rhymes for Heartless Homes), и другие. Исследователи отмечают, что во всех этих рисунках, также как и в иллюстрациях Лира, царит дух раскованного веселья и свободы.

Юмор, по самой своей сути, трудно поддается рациональному объяснению, вечно "танцует", по словам Честертона, "между осмысленным и бессмысленным"; более чем к кому-либо это относится к Лиру.

Тоненькие сборники Лира выдержали множество изданий еще при его жизни, а после смерти переиздавались ежегодно. Лир так популярен, что первые издания его книг практически недоступны. "Легче найти Первое фолио Шекспира", - пишет Холбрук Джексон, чем первое издание "Книги нонсенса": даже Британскому музею приходится довольствоваться третьим изданием (1861 года). Правда, на этом издании Лир впервые поставил свое имя.

Книги Лира реабилитировали смех, широко распахнув двери "осмысленным бессмыслицам или бессмысленному смыслу", как назвали новый жанр его современники.

К нонсенсам обратились многие поэты и писатели. Однако тут же стало ясно, что это жанр необычайно трудный. Лишь одного из англичан можно поставить рядом с "лауреатом нонсенса" Лиром - это, конечно, Льюиса Кэрролла.
Подобно Лиру, Кэрролл прожил долгую и одинокую жизнь, однако в отличие от Лира он почти не покидал Англии.

Ученый эксцентрик, поэт, он еще в юности обессмертил свое имя небольшой детской сказкой "Алиса в Стране Чудес" (1865), которая, вместе с написанным позже ее продолжением-"Алиса в Зазеркалье" (1871), - заняла видное место в литературе нонсенса

(у нас с творчеством Лира почти не знакомы. О Кэрролле же было написано довольно много. Сошлемся на брошюру Д. М. Урнова "Как возникла страна чудес" (Издательство "Книга", Москва, 1969)

Однако метод Кэрролла значительно отличается от лировского. Карнавальному шествию лировских масок, смехом и телодвижениями бросающих вызов общепринятому, противостоят философские сказки-гротески Кэрролла, в которых, как стало очевидно в последние годы, он предвосхищал некоторые научные открытия XX века.

Не менее удивительна, чем эти сказки, была поэма "Охота на Снарка" (1876), плод "внезапного озарения", по словам ее автора.
"Снарк" поразил не только неискушенных читателей, но и критиков, - и продолжает ставить их в тупик по сей день. Растущей популярности Снарка и его разноликих героев, которых объединяет, по-видимому, лишь то, что их имена, все без исключения, начинаются на "В"! - совсем не вредили многочисленные "объясняющие" теории. Как только ни толковали "Снарка"!
Одни доказывали, что Снарк символизирует богатство и материальное благополучие, отмечая то весьма странное обстоятельство, что отважные мореплаватели пытались поймать его с помощью железнодорожных акций и мыла.

Другие считали, что это сатира на жажду общественного продвижения.

Третьи видели в Снарке отражение "дела Тичборна", запутанного юридического процесса, привлекшего всеобщее внимание в 1871-1874 годах. (Речь идет о самозванце мяснике из Нового Южного Уэллса, претендовавшем на то, что он является сэром Роджером Тичборном, якобы спасшимся при кораблекрушении в 1854 году. Дело осложнялось тем, что мать погибшего сэра Тичборна признала "претендента" за своего единственного сына, которого все считали погибшим. Его права оспаривали попечители имения. В конце концов "претендент" был признан виновным и приговорен к 14 годам заключения.)

Четвертые - арктическую экспедицию на кораблях "Алерт" {Alert) и "Дискавери" (Discovery}, вышедших в 1875 году из Портсмута в поисках Северо-западного прохода и возвратившихся в Англию в 1876 году. Снарк, согласно этому толкованию, символизировал Северный полюс.

Пятые видели в Снарке аллегорию "бизнеса в целом". Буджум в этом толковании осмыслялся как кризис, Чистильщик ботинок - как неквалифицированный рабочий труд, Бобер - как текстильная промышленность, Булочник - как мелкий буржуа, Бильярдный мастер - как спекулянт, гиены - как биржевые маклеры, Медведь - как биржевик, играющий на понижение (недаром на языке биржи их так и называют "медведями"), Джубджуб - как Дизраели, Бандерснэтч - как Английский банк накануне паники 1875 года.



Кэрролл и Лир не были знакомы, однако нетрудно предположить, что они знали друг друга по книгам. Это тем более вероятно, что оба были дружны с семейством Теннисона и с художниками-прерафаэлитами - Милле, Хантом, Россетти, - восхищавшимися их произведениями. "Книга нонсенса" вышла на девятнадцать лет раньше "Алисы в Стране Чудес", зато "Зазеркалье" вышло почти на год раньше второй книги лировских нонсенсов. Можно сколько угодно спорить о том, кто из двух поэтов повлиял на другого. Важно одно - вдвоем они завоевали твердое признание для нового эксцентрического жанра.

Конечно, нонсенсы или эксцентриада - малый жанр, но это малый жанр большой литературы, имеющий свою специфику, свой язык и законы и оказавший в XIX и XX веках заметное влияние на писателей самых различных планов.

К концу XIX века, несмотря на "легион" подражателей, Лир и Кэрролл продолжали оставаться двумя непревзойденными мастерами нонсенса - каждый со своей особой, неповторимой темой и идиоматикой.

Стихи многочисленных авторов, пытавшихся следовать по их стопам, не выдерживали сравнения с лирическими гротесками Лира, с его жестикулирующими карнавальными масками, с философскими и математическими нонсенсами Кэрролла. "Новое слово" в нонсенсе должно было, в первую очередь, предложить новую тему и, конечно, свой оригинальный "угол смещения".

Такое "слово" было сказано в начале нашего века Г. К. Честертоном и с жадностью подхвачено его многочисленными друзьями и последователями. Честертон написал сравнительно немного стихов. Это в основном песни, которые распевают в его романах веселые ремесленники и рыцари, любители привольного застолья и соленой шутки, бросающие вызов лавочникам и буржуа-предпринимателям.


Форма лимерика, возрожденная к новой жизни Лиром, получила дальнейшее развитие в нашем веке. К ней обращались порой даже такие "серьезные" писатели, как Голсуорси.

Однако наиболее пышно она расцвела под пером многочисленных анонимов, составляющих "массовую" литературу наших дней.
Новые лимерики продолжают традицию Лира, пополняя ее современными темами - от политики до новейших Научных открытий. Форма их становится все более и более изощренной.

Широкое распространение получил в последнее время особый вид лимерика, который можно было бы назвать "визуальным" или "орфографическим". В нем лировский принцип упрощения английской орфографии вывернут наизнанку, дав своеобразный эффект двойной переверзии. Лир рифмовал poker с ochre, "исправляя" правописание последней на oker по аналогии с poker. Современные авторы, говоря переносно, "исправляют" теперь "кочергу" по "охре". Так возник особый вид "орфографической" эксцентриады, благо, английский язык предоставляет для этого неограниченные возможности!


Смех, это свидетельство духовного здоровья, нигде, пожалуй, не подвергается такому испытанию как при столкновении с болезнью и смертью. Это хорошо знали и Лир, и Кэрролл, и, конечно, все те, кто отвергали "пуританство" в поэзии.

Шутливому тону в разговоре о смерти учил своего сына и С. Я. Маршак, лучший интерпретатор английских нонсенсов в нашей стране. (См. "Воспоминания о С. Я. Маршаке. Я думал, чувствовал, я жил". Москва, "Советский писатель", 1971, стр. 68).

Многие из наших авторов смеются над смертью, но пожалуй, никто не достигает такой виртуозности и неожиданности в "моральных" концовках, как Хэрри Грэм, автор особого "безжалостного" жанра, противопоставленного слезливой назидательности пуритан.

Информация с сайта http://www.limericks.narod.ru
===================================================================


Борис Архипцев

_____________________

Был один старичок в бороде,

Он сказал: «Так и знал, быть беде!

Две совы и несушка,

Корольки и кукушка

Угнездились в моей бороде!»


_____________________

Клоги юная леди из Райда

Шнуровала весьма аккурайдо

И, купив не за так

Мелких пёстрых собак,

Знай гуляла по улицам Райда.


_____________________

Был старик с выдающимся носом.

«Коли вы зададитесь вопросом,

Не велик ли мой нос, –

Это ложный вопрос!» –

Молвил старец с отвесистым носом.

_____________________

На холме был подвижный старик,

Он спокойно стоять не привык;

Вверх и вниз всё резвей

В платье бабки своей

Прихорошенный бегал старик.

_____________________

У девицы все ленты на шляпке

Растрепали пернатые лапки;

Но она не гневицца:

«Ведь сама этих птиц я

Посидеть приглашала на шляпке!»

_____________________

Внучку юную бабка из Смирны

Сжечь дотла угрожала настырно;

Та схватила кота

И отверзла уста:

«Жги его, старушонка из Смирны!»

_____________________

Странноватого старца из Чили

В поведеньи дурном уличили;

На ступенях сидел он,

Груши-яблоки ел он,

Опрометчивый старец из Чили.

_____________________

День-деньской колотил старичонка

В брюхо звонкого медного гонга;

Но прохожие в крик:

«О, гремучий старик!»

Сокрушённый, замолк старичонка.


_____________________

Обожала старушка из Чертси

В реверансе юлою вертертси,

Меры в том не приемля,

И однажды сквозь землю

Провернулась, печалуя Чертси.

_____________________

Был старик, что на ветке ветлы

Несказанно страдал от пчелы;

На вопрос: «Что, жужжит?»

Отвечал: «Дребезжит!

Спасу нет от зверейшей пчелы!»

_____________________

К старику, оснащённому флейтой,

Змей в сапог проскользнул пёстрой лентой;

Тот играл день и ночь,

Змею стало невмочь,

Дал он дёру от дедушки с флейтой.

_____________________

Подбородок у юной девицы

Был подобием кончика спицы;

Посильней заострив,

Развесёлый мотив

Им на арфе сыграла девица.

_____________________

В кошельке старика из Килкенни

Никогда не водилось и пенни;

Тратил скудный доход

Лишь на лук да на мёд

Тот причудистый мот из Килкенни.

_____________________

Сей персонистый старец на Искии

Вёл себя всё неисто-неистовей;

Отплясал сотни джиг

И сжевал тыщи фиг

Жизнедышащий старец на Искии.

_____________________

Гаркнул старец, забравшийся в лодку:

«Я плыву, я плыву!» – во всю глотку.

А ему: «Не плывёшь!»

Старца бросило в дрожь,

Обмер старец, забравшийся в лодку.

_____________________

Дева юная из Португалии

Всё рвалась в океанские дали и

С крон дерев то и дело

В сине море глядела,

Но осталась верна Португалии.

_____________________

Был курьёзный старик из Молдавии,

И подобных едва ли видали вы;

На свету и во мгле

Почивал на столе

Ненасыпный старик из Молдавии.

_____________________

Взгромоздился старик из Мадраса

На осла мелового окраса;

Уши страшной длины

Животине даны,

В страхе помер старик из Мадраса.


_____________________

Обожала старушка из Лидса,

В кудри бисер вплетя, опустидса

На стулец массой всей,

И вкушала кисель

Из крыжовня старушка из Лидса.