Это цитата сообщения Александр_Ш_Крылов Оригинальное сообщение

Мария Юдина, гений

[230x219]
Из книги "Фортепианное Евангелие" по материалам блаженного Иоанна

Серафим и Серафима

На моей памяти много подвигоподвижников тихоновской церкви.

Я тогда в храме Спаса-на-Крови подвизалась, девочкой еще совсем была. Свечки в паникадиле тушила, кому-то что-то подносила, в хоре подпевала… Стихирами интересовалась. Перед славяно-церковною словесностью благоговела, читая в ней неизреченную музыку Царствия. Сравнивала литургию с полифоническими фугами Баха.

Каких я, обожаемый наш, красавцев юных видала! Скольких упреков сподобилась (когда уже монахиней тайной была): мол, что ж вы, такая молодая да красивая, да полная сил, да цветущая, так и будете бобылихою порхать по московским пыльным тротуарам?

Сколько их, женихов Христовых один другого прекрасней, 18-летними юношами рукополагались в Тихоновской ветви!

Знали, что идут почти на очевидное мученичество, что и года, быть может, не прослужат. Но уста их горели.

Тогда, в годы гонений, церковь впервые за тысячу лет ожила и воскресла. Повсюду гудело как улей пчелиный: РРР, русский религиозный ренессанс.

Я была в переписке с Бердяевым, о.Сергием Булгаковым. Лично знала о.Павла Флоренского (в пору его соловецкого срока и до того) и с ним переписывалась, интересуясь его путем. Я их, можно сказать, изнутри знала, классиков этого самого русского религиозного ренессанса.

И скажу я, которая никто и инкогнито, да Серафим Соловецкий патриарх: какая свита Серафиму готовилась!

Ни в какие времена не приходило столько мучеников.
Я интересовалась их судьбами. Перед моим взором прошло не меньше ста (должно быть, много больше) будущих священников и епископов.

Их рукополагали нервно. Их хиротонисали спешно. Понятно, какая обстановка: коммунистические власти против, а тут откуда не возьмись крутая молодежь желает идти в священники – в гонимые именно.

В иные времена в обычные деревянно-столбовые батюшки силком не загонишь. А тут, когда жизнью рискуешь и светит срок каторжный, и пять грамм свинца в спину с репутацией зэка расстрельного – их бесчисленно!

Не успевали рукополагать. Хиротония иногда задерживалась до двенадцати и часа ночи. Усталая, едва плелась я в свою общагу, да и там заснуть не могла…

Были такие сумасшедшие любители фортепиано, что по ночам долбили клавиши. Послушай их с полчаса – и навсегда возненавидишь Моцарта и Брамса.

*****

Мария Юдина играет концерт Моцарта для фортепиано с оркестром № 23 ля мажор, КV 488 1. Allegro
Запись 1943






Моцарт: Концерт для фортепиано № 23 ля мажор, КV 488 Часть II Adagio






Моцарт: Концерт для фортепиано № 23 ля мажор, К. 488 Часть III 3. Allegro assai





*****

Шостакович о Юдиной и Сталине (запись Соломона Волкова)

В последние годы жизни Сталин все больше смахивал на безумца. Росла и его суеверность. Один мой приятель, музыковед, соседствовал по квартире с охранником Сталина. Мужик сначала отнекивался. Потом выпил, разговорился. Работа была хорошо оплачиваемая. Он патрулировал московскую дачу Сталина. Зимой - на лыжах, летом - на велосипеде. Они бесконечно кружили вокруг. Жаловался, что от этого начинает кружиться голова. Вождь за пределы дачи не выходил. А когда показывался, вел себя, как одержимый манией преследования. Все смотрел по сторонам. Оглядывался, озирался. Целыми днями никого к себе не подпускал. Он много слушал радио.
[176x282]

Однажды Сталин позвонил в Радиокомитет, где заседали руководители нашего радиовещания. И спросил, есть ли пластинка фортепианного концерта Моцарта N23, которую он слушал по радио накануне. "Играла пианистка Юдина,"- добавил он. Сталину отрапортовали, что, конечно, есть. На самом деле ее не было. Концерт передавали из студии. Но Сталину смертельно боялись сказать нет. Никто не знал, какие будут последствия. Жизнь человеческая ничего не стоила. Можно было только поддакивать. А поддакивать надо было сумасшедшему.
[700x530]
Сталин велел, чтобы пластинку с концертом Моцарта в этом исполнении доставили к нему на дачу. В Радиокомитете паника. Вызывают Юдину. Собирают оркестр. Ночью устраивается срочная запись. Все тряслись от страха. Кроме Юдиной - ей море по колено. Она позднее рассказывала, что дирижера пришлось отправить домой. Он от страха ничего не соображал. Вызвали другого. Но и этот дрожал и только оркестр сбивал. Только третий оказался в состоянии довести запись до конца. Думаю, это уникальный случай в истории звукозаписи. Факт смены трех дирижеров в течение одной записи. К утру она была готова. На другой день изготовили единственный экземпляр пластинки. В исторически кратчайшие сроки. И отправили ее Сталину. Это тоже был рекорд. Рекорд подхалимажа.

Вскоре Юдина получила конверт, в который было вложено 20 000 рублей. Ей сообщили, что это сделано по личному указанию Сталина. Тогда она написала Сталину письмо. Рассказ ее звучал неправдоподобно. Но она никогда не лгала. А писала она следующее: "Я буду о вас молиться денно и нощно и просить Господа, чтобы он простил Ваши прегрешения перед народом и страной. А деньги я отдала на ремонт церкви". С Юдиной ничего не сделали. Сталин промолчал. Утверждают, что пластинка с моцартовским концертом стояла на его патефоне, когда его нашли мертвым.

Тираны и юродивые одинаковы во все времена. Читайте Пушкина и Шекспира. Слушайте Мусоргского.


Мария Юдина играет концерт Моцарта № 20 ре минор, K 466 1. Allegro
Запись 1948 года





Окончание первой части Allegro




Моцарт Концерт № 20 ре минор K 466 2. Romanze
Запись 1948





Окончание II части Romanze





*
Мария Юдина и Серафим Соловецкий
[534x700]
Россия тогда казалась мне огромным концлагерем. Над нею стоял адским глиняным колоссом Сталин, которого я ненавидела люто, больше советской власти.

Ненавидела в жизни три вещи: хлебные крошки, совдепию и Сталина.

Детей по плоти у меня не было. Зато Серафим, рукополагая меня, называл ‘матушка моя игуменья’.

И когда я, улыбаясь ему по-доброму, спрашивала: ‘Отчего же, святой владыка, называешь ты меня матушкой игуменьей, когда ни одной нет у меня послушницы? Какая же я матушка?’. Отвечал Серафим, царь соловецкий:

‘А ты матушка всему народу моему. Ты матушка российская, у тебя чад миллионы. Как их будешь отпевать? Как ранки им перевязывать? Как маслицем помазать? Как слезки отирать? Как слово доброе говорить? Как по имени-отчеству величать? Как в Царствие препровождать? Как по-матерински назидать? Потому-то и назвал я тебя матушкой-игуменьей.

Ты Россию-то, матушку нашу, видишь огромным концлагерем. И себя как матерь милосердия над ней простертую. К кому приходи с маслами, к кому – с добрым словом утешения, к кому – с евангелием. А на кого просто посмотри по-доброму, он и исцелится и благодарить тебя будет в веке сем и в вечности’.

У Серафима я переняла дар слез. Потрясена была – в три ручья рыдал. Думала: как это человеческое тело столько слез может вырабатывать? Неиссякаемые слезы, не успеет очередную байку свою рассказать...

А речь его была юродивая и сбивчивая – никогда ни о чем конкретно – но удивительно таинственная. Вроде бы ни о чем, и вдруг ослепительный образ промелькнет.
Чудес творил видимо-невидимо.

А больше слов слезы его говорили. Воистину по три стаканчика слез за ночь.
Вот и я ночами плакальщицей подвизалась. Как Серафимушку вспомню – он и приходит ко мне. Как увидим уделы зэков всероссийских соловецких, как прочтем их свитки… Кто утешит их стоны предсмертные? Кто упокоит их?
Так и льются слезы ручьями…

Много возникало проблем на концертах. Бывало, закончу сольный концерт (а иногда и с симфоническим оркестром), а юбка мокрая от слез.

Специальную пелеринку черную подкладывала незаметно, чтобы коленки не застудить, когда гастролировала в те морозные вьюжные времена, в 41-м, 42-м да 43-м.

Мне потом совковая продажная номенклатура (чиновники из отдела культуры) под различными видами играть запрещали. Вызывал один главный, не буду имени его называть, и спрашивал:
– Что это ты плачешь во время концертов?
Так я юродствую:
– Знаете, у меня с глазами что-то. Слезятся.
– А-а-а.
Отпускал, дурень, ни с чем. Верил на слово.

*
Сергианскую церковь я на дух не выносила. Отцы Всеволод Шпиллер, Николай Огурцов и другие светильники веры того огненного времени никакого отношения к митр. Сергию Страгородскому не имели. Держались особняком.

Отец Всеволод имел, как и Серафим Соловецкий, стать царскую и дары великие. Сердце огромное и ум богословский выдающийся. Его проповеди посещали многие даже из прожженных атеистов. Красота его речи, златоустый мед его христианского богословия покорял людей.

Я любила его проповеди. Отец Всеволод обладал даром говорить простыми словами, но так трогательно и чувствительно, что западало навсегда. Впрочем, обращались от его слов немногие.


[378x700]

Перуджино "Stabat Mater" 1482

На банкете знаменитый скульптор:

– У вас руки как у скульптора.
– Действительно, я за роялем леплю некую скульптуру. Из образа, открытого мне, леплю…
– Какую же скульптуру?
Отвечает ему на ушко:
– Россия распятая. Второголгофская Россия.
– А вы – мать милосердия, над нею простертая?
– Да.


[334x379]

***

*
Спешу, обожаемый мой, рассказать тебе о Брачной трапезе нашей с Серафимом Умиленным, поскольку никогда ты о ней ни от кого больше не услышишь. Вот и перелистали мы с тобой страничку нашей совместной мистической библиотеки ИПЦ…

Серафим покорял державной силой. Взор его всегда устремлялся куда-то вдаль. Поражала власть, с которой он говорил. Пророческая.

Выразительность его глаз была неописуема. Встретишься, бывало, с ним взором – и читаешь не мысли, а свитки какие-то бесценные, скрижали, которые запечатлены в его сердце.

И думаешь: этот великий человек, который трон российский оставил, правильно сделал. Последний царь романовской династии с неоднозначной репутацией, виновной во многих грехах Московского царства от ‘тишайшего’ Алексея Михайловича до Николая I и Александра III, а сподобился божеских почестей.

Серафим был бог, иначе не скажу. Бессмертный. Мог сделать что угодно. Мог земной шар держать на одном пальце. Мог перенестись на другую сторону света. Мог преобразиться на глазах.

Знал все науки. Читал мысли. Ему были знакомы все искусства. Играл он на тысячах музыкальных инструментов. И такие напевы, бывало, пел, что диву давалась: как только сердце человеческое может вместить подобное?

Нет, правильный сделал выбор последний русский царь. Если бы ты знал, какой престол на солнечном море у Серафима сегодня!

Это от него услышала я: ‘Священников наших в миру мало. Не будет хватать у тебя веры, чтобы беседовать со мной по мистическому телефону, – ходи в храм. Свечку запали, стой кротко. Но не причащайся. И близко не подходи!”

Так и делала. Стояла часто на дворе, хотя пинали меня нещадно сторожа и бабки: ‘Что тут делаешь? И вообще ты кто? Странница, жидовка? Сейчас милицию вызовем!’
Десятки раз брали и отпускали с уважением: известная пианистка Мария Вениаминовна Юдина.

*
Вот так и прожила полвека. Теперь оглядываюсь: счастливей меня не было никого.

По-земному – дни прискорбные, страстные. Дня не проходит, чтобы кто-нибудь ржавый гвоздь не вбил в бумажное распятие, на котором отпечатан аккурат портрет мой, в-точь один к одному копия к оригиналу. А под знаком вечности – одни блаженства.

Столько-то я успела за эти пятьдесят лет, что и не снилось никому! Сколько писем ночью рассылала, скольким раненым на фронте помогла, сколько любовных записок посылала, и еще стократ больше получала…

Знаешь ли, давно стерлись из памяти благоухающие розы и лилии от поклонников, например, в концертном зале имени Чайковского в Москве. Ничего этого не помню. А помню, как в 1943-м в санбараке молодому солдатику голову пробитую перевязывала. Взгляда его никогда не забуду. Умер, соколик, вскоре, а в сердце моем навсегда остался. И часто потом со мной собеседовал.

Я ночные часы проводила не столько в переписке и молитве, сколько в таинственных собеседованиях. Особой милости сподобилась от Всевышнего. Многие дорогие мои ближние оставались моими горячими собеседниками, и подобно тому как я к тебе сейчас, приходили из вечности поведать мне тайны, какие в земные дни не смогли бы рассказать.

*
Никогда не забуду слова Серафима Умиленного:
‘Нигде, матушка, не было мне так хорошо как в ГУЛАГе. Сибирская глушь и температура -50* – а в сердце запалилась негасимая свеча. И такая теплота!

И аудитория великая. Скольким раночки перевязывал, скольких маслами преблагоуханными помазал! К тысячам приходил. Отсюда врата открытые наши – соловецкие, пакибытийные.
Когда ветвь наша серафимова-иоаннова расцветет, многие из соколиков наших будут приходить по ту сторону земли откуда-нибудь из Москвы в Калькутту, или в Эквадор. Чудотворными соловецкими маслами из нашей второголгофской кладовой будете помазывать несчастных, умирающих, нуждающихся’...

Под знаком вечности, дитя наше, воспоминания, мемуары, какими ни казались бы исторически-достоверными, – как страницы тысячелетней рукописи. Ни слова-то в ней не разобрать. Да и нет в том нужды.

Истинная история творится в иных мирах и начертаниях. Ничего истинного скрыть нельзя.
Вот я пришла к тебе и рассказала о судьбе ‘известной пианистки Марии Вениаминовны Юдиной’. Вроде бы монашка, полукатоличка, ‘в переписке с батюшками’, ‘спит в гробу’… А вышла монахиня Серафима Романова Младшая. Так-то.

Иоганн Себастьян Бах - Хроматическая фантазия и фуга BWV 903







Источник текста: http://maria-yudina.blogspot.ru/p/blog-page.html