Несколько житейских историй из дома Баумгартен

История четвертая, вообще без картинок -- "Героиня Нина? Не надо!"

Эти слова как-то раз произнес в присутствии Любови Евгеньевны Белозерской-Булгаковой редактор альманаха "Недра" Николай Семенович Ангарский-Клестов (с ударением на "о"), рассматривая свежепоступившую рукопись очередного пролетарского самородка. Редактора отличал недурной литературный вкус, немалый опыт и ощутимая преданность издательскому делу: супруги Булгаковы (сперва в одном составе, а затем в другом, с переменой жены) сохранили о нем теплые воспоминания. Да и в гости друг к другу наведывались неоднократно: благо, одно время жили рядом -- они на Большой Пироговской, а Николай Семенович -- на Плющихе, 53, квартира 8. Дом Баумгартена, первый, "чистый" подъезд.



Ангарский-КлестОв Николай Семенович -- уроженец города Смоленска, 1873, из купеческой семьи. Его отец открыл первый в Смоленске книжный магазин и первую же публичную библиотеку, определил детей в гимназию. Но понятно, что детям просвещенного и прогрессивного купца в России простая судьба не светила. Так и случилось. В старших классах гимназии купеческий отпрыск сблизился с местной радикальной интеллигенцией, главным образом из бывших ссыльных, и незамедлительно покинул учебное заведение. Отец, не теряя надежды пристроить сыночка к делу, впрягает его работать на свой книжный склад, но уже поздно: по доносу коллег молодой человек за распространение запрещенной литературы арестован и, отсидев три месяца, выпущен под надзор полиции. Отец повторно пристраивает недоросля, теперь уже волостным писарем, подальше от тлетворного влияния просвещения, но снова опаздывает: опять запрещенная литература, донос, и, хотя дело прикрыли в 1901 году за недоказанностью, Клестову-старшему приходится полностью сворачивать книжное дело, закрыв магазин и библиотеку. А молодой человек пускается в бега.

Въезд в столицы Николаю Клестову запрещен: он устремляется на юг России, а оттуда плавно перебирается на лето в Париж. Зимовать решает снова на югах, в Ростове-на-Дону, но тут его ненадолго прихватывает полиция, и приходится перебазироваться в Женеву. Покажите мне рядового члена любой современной нелегальной партии, с подобной легкостью снующего через государственную границу! Добрый был царь и непредусмотрительный.

Тут как раз наступают времена РСДРП и газеты «Искра», и Николай пробует писать на злободневные темы: журналистская стезя ведет опять в Россию -- Ставрополье, Харьков, Новочеркасск 1905 года мирными не были, и понятно, что активная подрывная деятельность таки должна была закончиться арестом. И закончилась -- суд и ссылка на пять лет. Новый, 1906 год, купеческий сын встречает на просторах Турухтанского края. Впрочем, освоение Сибири длится недолго, и, покинув по собственному желанию в середине лета 1906 года Омскую тюрьму с поддельным паспортом в кармане, Николай Клестов вновь с головой окунается в революционную деятельность. К простоватой же его фамилии добавляется звучная приставка «Ангарский», по названию реки, до которой он так толком и не добрался.

Между прочим, при царе-батюшке по поддельным документам можно был не только проехать всю страну вдоль и поперек, но и стать заведующим книгоиздательством в одной из столиц: выпускать под прикрытием вполне легальных справочников марксистскую литературу: перекачивать через склады кучу сам- и тамиздата и при первых признаках шухера сниматься с места, чтобы продолжить свою деятельность в другой столице в не меньших объемах. По крайней мере Клестову-Ангарскому удавалось это делать почти три года. Пока не спалили.

Но спалили, да. И отправили снова на Ангару: срок -- нет, не прибавили, гуманисты -- скостили: 3 года. Однако вторая ссылка подкосила пламенного революционера, и, вернувшись в 1912 году в Москву, он несколько отошел от социал-демократов всех мастей, сосредоточившись на издательской деятельности. Остепенился, так сказать.

Дальше слово можно предоставляется Викентию Вересаеву, к тому моменту достаточно известному и демократично настроенному литератору: «…(Клестов) любил книжное дело, любил литературу, но не любил торгашей-издателей. Он вздумал образовать в Петербурге товарищеское кооперативное издательство писателей. Решили они издавать литературные сборники, и вот Клестов в качестве уполномоченного издательства приехал с целью получить для сборника произведения московских писателей и по возможности привлечь их в члены товарищества. Я дал для сборника, помнится, несколько моих переводов из греческих поэтов, но вступить в товарищество отказался, вполне уверенный, что писатели – такие индивидуалисты, что никакой каши с ними не сваришь. Клестов и сам рассказывал ряд эпизодов, рисовавших алчность сотрудников и единственное желание урвать побольше для самих себя. А рядом обычная славянская мягкотелость… Петербургское товарищество писателей выпустило один сборник, две-три книжки второстепенных писателей и через год уже совершенно завяло. Все разругались, рассорились, повыходили из товарищества с хлопаньем дверей… Клестов переехал в Москву и обратился ко мне с предложением создать товарищеское издательство в Москве. Я высказал полнейшую уверенность, что и в Москве произойдет то же, что было и в Петербурге…»

Однако, несмотря на многочисленные разногласия, интриги и даже скандалы в писательской среде, кооперативное издательство под названием «Книгоиздательство писателей в Москве» состоялось. Под маркой книгоиздательства выходили сборники рассказов Ивана Бунина, альманахи с произведениями Шмелева, Телешова, Вересаева, Сергеева-Ценского, Алексея Толстого, Куприна, мемуарами Веры Фигнер. Издательство продержалось, несмотря на войны и революции, до начала 1920-х годов.

Война 1914 года застала Ангарского-Клестова на посту редактора кооперативного издательства с окладом в 100 рублей. Это совсем немало, если говорить о, например, квалифицированном рабочем, и сущая мелочь для представителя творческой интеллигенции. Однако Николай Семенович позиций не сдавал, продолжая тянуть скандальный литературный воз. И только февральская революция 1917 года сняла его с насиженного места: а попробуй усиди! Кто не с нами -- тот… Клестов верно оценивает обстановку и примыкает к большевикам: теперь он член исполкома Моссовета. А в октябре 1917 года -- организатор восстания в Хамовническом районе и член Хамовнического ревкома.

В Моссовете, памятуя об опыте в издательской отрасли, Клестова назначают заведующим отделом печати. Можно сказать, что именно он стоял у истоков государственной цензуры: в статье «Печать и книжное дело» (1919 год) Н.С. пишет: «Ни одна книга не могла быть сдана в набор издательством без визы отдела печати, точно так же типографиям было запрещено брать такие книги в работу». И тут же --

Иван Бунин, «Окаянные дни»: «…18 февраля 1918 года. Утром собрание в «Книгоиздательстве писателей». До начала заседания я самыми последними словами обкладывал большевиков. Клестов-Ангарский, -- он уже какой-то комиссар, -- ни слова. На стенах домов кем-то расклеены афиши, уличающие Троцкого и Ленина в связи с немцами, в том, что они немцами подкуплены. Спрашиваю Клестова: «Ну, а сколько же именно эти мерзавцы получили?» -- «Не беспокойтесь, -- ответил он с мутной усмешечкой, -- порядочно…»

Владислав Ходасевич: «Ангарский говорил летом 1920 года, что мы держимся не своей силой, а вражеской слабостью. Прав…»

Простонародное здравомыслие, опыт, да и возраст -- Ангарскому уже за сорок -- берут верх. Служит большевикам, но иллюзий не питает. И -- помогает старым своим знакомым как может:

«Есть замечательный человеческий документ -- письмо (Ивана Шмелева) советскому деятелю средней руки Ангарскому-Клестов. Ангарский-Клестов как раз тот деятель, по чьему поручительству Шмелев официально покинул границу СССР…»

И помогает не одному только Шмелеву. И не скрывает своих, откровенно пораженческих, взглядов -- и в результате оказывается исключенным из РКП(б) в 1919 году за выступление против политики партии в деревне, а затем попертым и из Хамовнического ВРК. Впрочем, должность заведующего юридическим отделом исполкома Моссовете за ним сохраняется до 1929 года. И уже в 1919 году Николай Семенович вновь принимается за старое -- сперва редактирует журнал «Творчество», с 1922 года издает сборники «Недра», а в 1924 организует одноименное издательство.

У издательства «Недра» особое место среди советских книжных издательств. В нем печатались книги всех, пожалуй, литераторов, вошедших в историю советской литературы: Алексей Толстой, Илья Эренбург, Серафимович, все тот же Вересаев, Грин, Неверов, Романов, Веселый, Пильняк, даже Волошин. Выходили книги популярных и модных современных зарубежных авторов -- Гамсуна, Голсуорси, Гофмана, Моруа, Пруста, Уэллса. И, конечно же, говоря о «Недрах», нельзя не вспомнить Михаила Булгакова.

«Дьяволиада» выходит в альманахе «Недра» в конце февраля 1924 года. Позитивной критики эта повесть при жизни автора не получило, единственный, пожалуй, достойный внимания отзыв, впрочем, более характеризующий издательство, нежели произведение, принадлежал перу Евгения Замятина: «С Булгаковым "Недра", кажется, впервые теряют свою классическую (и ложноклассическую) невинность, и, как это часто бывает, -- обольстителем уездной старой девы становится первый же бойкий столичный молодой человек. Абсолютная ценность этой вещи Булгакова -- уж очень какой-то бездумной -- невелика, но от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ». Далее последовали «Роковые яйца» (1925) -- вещь, близкая к уэллсовским антиутопиям с конъюнктурно-оптимистическим финалом. На нее адекватной критики и вовсе не последовало, разве что вот такой красивый донос: «Как эта его книга свободно гуляет -- невозможно понять. Ее читают запоем. Булгаков пользуется любовью молодежи, он популярен. Заработок его доходит до 30 000 р. в год. Одного налога он заплатил 4 000 р. Потому заплатил, что собирается уезжать за границу».

Здесь очевиден камушек в огород булгаковского благодетеля Ангарского: скольких своих старых литературных знакомых он смог отправить за границу под предлогом лечения или ознакомительной поездки!

И вот третье произведение, предназначенное для публикации в дружественных "Недрах" -- "Собачье сердце". Редактор "Недр" торопит Булгакова с созданием
"Собачьего сердца", рассчитывая, что оно будет иметь не меньший успех среди читающей публики, чем "Роковые яйца". 15 февраля Булгаков читает "Собачье сердце" на квартире Ангарского -- да, правильно, по адресу Плющиха, 53, квартира 8. И только спустя месяц состоится знаменитый "никитинский субботник" в Газетном переулке, где повесть будет представлена более широкому кругу слушателей. Отзывы самые что ни на есть положительные, доносы самые что ни на есть откровенные.

20 апреля 1925 года Ангарский в письме Вересаеву сетует, что Булгакова проводить "сквозь цензуру очень трудно. Я не уверен, что его новый рассказ "Собачье сердце" пройдет. Вообще с литературой плохо. Цензура не усваивает линию партии". 

Старый большевик Ангарский лукавит, роль цензуры в большевистском государстве ему прекрасно известна. Однако Н.С. Ангарский, которому повесть нравится, обращается даже к Каменеву, но -- бесполезно. А 7 мая 1926 г. в рамках санкционированной ЦК кампании по борьбе со "сменовеховством" в квартире Булгакова производится обыск и конфискуется рукопись дневника писателя и два экземпляра машинописи "Собачьего сердца". Лишь три с лишним года спустя конфискованное при содействии Максима Горького возвратили автору.

Несмотря на издательские неудачи, между Николаем Семеновичем и Михаилом Афанасьевичем сохраняются теплые отношения. Они неоднократно бывают друг у друга в гостях, Ангарский педалирует чтение рукописи «Копыто инженера», пытается встроить Булгакова в советский литературный процесс… Но первым же из слушателей, на правах опытного издателя замечает: «А это напечатать нельзя». -- «Почему нельзя?» -- «Нельзя». В советских реалиях он ориентируется отлично.

Что немудрено, потому что редакторская деятельность, вращение в литературной среде у Николая Семеновича органично сочетаются с выполнением поручений уже не его, но руководящей партии. C 1923 года Ангарский выезжает по поручению Института партии ЦК РКП(б) за рубеж с целью "собирания и покупки материалов для биографии В.И. Ленина". Говоря проще, для скупки компромата. Денег на эти операции не жалеют, так, во время первой поездки Ангарского в Берлин ему переводят 22 тысячи долларов. Выкупленные документы ввозят без таможенного досмотра, а иногда, для соблюдения полной секретности, и дипломатической почтой. У вдовы Плеханова Н.С. выкупает архив ленинских писем за 5 тысяч долларов, бывшему чиновнику Департамента полиции Меньшикову отдает 10 тысяч франков за прокламации и брошюры. Рукопись речи по аграрному вопросу, написанной Лениным для депутата 2-й Государственной Думы Алексинского приобретается за 1,5 тысячи долларов. Ну и еще тысяч пять-шесть тратится "по мелочи". Но истинной удачей Ангарского является выкуп и переправка в Россию архива охранного отделения Департамента полиции Временного правительства…

Откуда же молодое советское государство берет средства? А это те деньги, что выручены за реализацию на Западе изъятых в России церковных ценностей. И, позже, -- средства от продажи музейных фондов. Совместно с Марией Федоровной Пешковой, окормлявшей хранилища Эрмитажа, Николай Семенович Клестов, занявший должность руководителя Мосгосторга, курирует экспорт музейных ценностей. Страна получала твердую валюту, часть которой (не большая, но -- заметная) шла на сокрытие большевистского компромата.

В 1929 году человеческий материал практически отработан, и Клестов занимает покойную должность торгпреда в Литве и Греции, в 1932 его детище, издательство "Недра", входит в состав Государственного издательства художественной литературы, и в 1935 Ангарский окончательно оказывается не у партийных дел и почетно-пенсионно возглавляет Всесоюзное объединение "Международная книга". Тогда же он окончательно, безвыездно поселяется в квартире 8 дома Баумгартена. У жены медицинское образование, соседи по подъезду вспоминают ее как милую скромную женщину. Сам ежедневно отбывает на службу, все идет вполне размеренно и предсказуемо: вокруг арест за арестом, но то, что за ним будут идти так долго, до 12 мая 1940 года, Н.С. предугадать не мог. Сперва его просто вызывали на допросы, потом сняли с должности, и он устроился старшим научным сотрудником в институт Маркса-Энгельса-Ленина, и в конце концов последовал арест.

Дело Ангарского выделили в особое производство, по его поводу сохранилась переписка Берии и Сталина... птица высокого полета. Опубликован протокол допроса 67-летнего партийного функционера: Н.С. сознается в сотрудничестве с охранкой, в преступлениях против партии, в работе в пользу германской разведки с 1924 года и в пользу английской -- тоже, в членстве в правотроцкистской организации, вражеской работе в Греции и во внешнеторговом объединении "Международная книга". Он оговаривает четверых своих бывших коллег -- их незамедлительно арестовывают. Следствие продолжается, и бог весть, кого еще подведет под арест и расстрел партийный интеллигент в первом поколении -- но наступает июнь 1941 года, и птицу высокого полета шлепают на полигоне в Коммунарке, наказав его родным забыть, кто тут и какого Ленина видел. И да, семья с этим наказом успешно справилась.

Николай Семенович Ангарский-Клестов попал в первую же волну реабилитации: еще в 1968 году именем старого революционера была названа библиотека в городе Ангарске: работу с библиотекой курировала его дочь Маша в лучших традициях волны возрождения «истинного большевизма». А потом пришли другие времена, и об Ангарском забыли. Похоже, что навсегда.