В большом городе Ташкенте был сквер. Этот сквер посадили русские переселенцы во второй половине девятнадцатого века, а ухаживали за ним местные дехкане. В этом сквере росли различные деревья: дубки, вязы, акации, клены, каштаны, чинары, но в большинстве своем дубки. Дуб крепкое дерево, оно переносит и холод и жару. То же самое можно сказать и о вязе, который в Средней Азии называют карагачем. Однажды я спросил пожилого узбека садовника, показывая ему на вяз, какое это дерево и он мне сказал, что это русское дерево. – Почему это русское дерево? – спросил я его. – Потому что это дерево растет и на севере, и на юге, и на востоке, на границе с пустыней. Так же как и русские везде живут и на севере и даже в Кушке.
Так как в сквере было большинство вековых дубов, у них надо было спрашивать, что они помнят из того далекого прошлого. Они помнили, кто их сажал, кто за ними ухаживал с кетменем в руках. Они помнили твоего отца, деда и даже прадеда, как те тянули свою тяжелую лямку по жизни и теперь лежат на боткинском погосте и мусульманском мазаре. Они помнили царских генералов, пролетарских вождей, освободивших этот край от нищеты, безграмотности, рабского труда даже детей. Они помнили «хлопковое дело», когда у государства были похищены десятки миллионов рублей, когда секретари центральных комитетов партии целовались в засос, которых уже нет, как нет и этих старых, крепких дубов. Они не понравились доморощенным не благодарным демократам, но память народа о них жива.