В Москве шел дождь, а в Шарье застал меня мороз и невыразимая тоска. Тоскливо смотрело солнце, уныло тянулась от перрона к площади змеевидная очередь, огибая здание обшарпанного вокзала.

– До Вохмы автобус? – обратился я неопределенно и как бы к самому себе.

– А вот он, до Вохмы-то автобус, – ответила женщина в мохнатой шапке, указывая на старенький ПАЗик.

Автобус не отапливается. Ехать три часа. Пассажиры трясутся и подскакивают на каждой выбоине. Впереди меня вполоборота сидит Сашка без определенного возраста, рода занятий и цвета лица.

– Тебе в Вохму-то зачем? – спрашивает Сашка, потягивая свой коктейль «Казанова».

Мне не в Вохму вообще-то, но ему это знать не обязательно. А еду я в деревню Рай Костромской области. Хочется мне узнать, как рай устроен и растет ли там самая главная яблоня.

В Вохме меня сажают в административный УАЗ и везут в Рай.

– Только мы вас сначала завезем в Лапшино, познакомим с председателем сельсовета, – говорит женщина из местного отдела культуры.

– А он что, главный по Раю?

– Он не только по Раю. Там и другие села есть.

До Рая 12 километров. Дорога широкая, но полностью заметена снегом. Летом на этой дороге двум машинам не разъехаться, а сейчас ехать можно и в три ряда. Но навстречу никто не движется. Только одна «десятка» заглохла.

Человек слова
В Лапшине – магазин с вывеской «Магазин» и почта с вывеской «Почта». И пригибающая к земле тишина. У края оврага – деревянный домик сельсовета. Словно попал на метеорологическую станцию где-нибудь на Новой Земле.
[600x391]
– Вот, приехал о Рае писать, – представляет меня женщина из отдела культуры.

В приемной сельсовета – компьютер, мазаная печь и бухгалтер Лариса с золотыми зубами. Она пьет чай и тихо посмеивается в чашку.

– Где председатель?

– А бог его знают, – отвечает Светлана, бывшая библиотекарь, а теперь специалист.

Мне предлагают чай, я отказываюсь.

– А вы зачем приехали о Рае писать? – спрашивает Светлана. – У нас много и других деревень интересных. Вот Питер есть. Его так назвали, потому что там еще лет сто назад у всех крыши были железные, как в городе. Приезжали из других сел и говорили: «У вас тут как в Питере».

Тут в комнату входит мужчина в ушанке.
– Уэ-гхе, – говорит он и скрывается за дверью председательского кабинета.

– Это он, Дворецкий Василий Вячеславович, – говорит Света и улыбается. – Сейчас, погодите, пойдем к нему.

[600x387]
Через пару минут заходим в кабинет. Главный по Раю сидит, зажав в ладонях пушистые бакенбарды. Он просто сидит и внимательно смотрит в одну точку перед собой. В окно бьет ветер, стекло трещит, но он не обращает внимания.

– Здравствуйте, – протягиваю я руку.

Дворецкий кладет руки перед собой и поворачивается ко мне. Смотрит безучастно. Я убираю руку. Он тянется к ушанке и говорит:

– Ну.

Не такое «ну», вроде «что надо?», а просто «ну». Без претензий на смысл.

– Ему бы поселиться где, – объясняет Света.

Дворецкий думает, убирает руку с шапки и скрещивает со второй.

– У… так это самое… Любка.

– Никитина?

Главный по Раю кивает.

– Отвезете? – спрашиваю.

– Нет.

Светлана ничуть не удивлена ответом председателя. Тот встает и, не говоря ни слова, повязывает шарф, надевает на лысину шапку и накидывает куртку на потертый пиджак.

Выходим из сельсовета. На середине лестницы Дворецкий неожиданно теряет равновесие и беззвучно опрокидывается навзничь.

– Ох! – говорит Света.

Я не успеваю убрать ногу и всем весом наступаю на руку председателя. Он молчит. По его реакции видно, что он ожидал подобного развития событий. Какое-то время Дворецкий лежит и смотрит перед собой.

Я помогаю ему подняться.

Таинственный барин

В маленьком помещении библиотеки две пожилые женщины читают старые газеты. Мне вручают кипу газетных вырезок и краеведческих альбомов, составленных местными школьниками, которых на 14 деревень Лапшинского района чуть больше двадцати.

В конце XVII века через окрестные леса шла всего одна дорога. Ехал по ней неизвестный барин, усталый и недовольный. Увидал одинокий домишко, стукнул кучера и скомандовал ехать ко двору. Пробыл он в этом доме несколько дней. Спал, ел, парился в бане, наслаждался обществом хозяина и его жены, а может, и дочери. И, уезжая, промолвил: «У тебя тут, брат, как в раю побывал!» Стукнул кучера и покатил дальше.

– Вам бы надо сюда летом, – говорит одна из женщин. – Тут соловьи поют.

Хозяин дома так обрадовался похвале барина, что три дня пил не просыхая в собственной бане. Пил и царапал, на чем придется, одно и то же слово: рай. А потом, как просох, повесил на доме вывеску с этим словом. Через полвека к его постоялому двору стянулись беглые крестьяне и обустроили деревню, которую и назвали Раем.

Опять налетела пурга. Снег тихо бьется в стекла.

– Вчера еще все таяло, а теперь вон – сыпет, – сокрушаются библиотекарши.

[600x393]
Через дорогу от Рая – деревня Иерусалим. А библиотека, где я сижу, располагается в здании бывшего детского сада, который закрыли, так как детей почти не осталось. А в клубе с двумя рядами списанных театральных кресел раньше показывали фильмы и проводили дискотеки. Теперь фильмы не показывают, потому что никто не ходит, а дискотеки посещают три-четыре человека в две недели.

Светлана зовет меня на улицу. Возможно, главный по Раю подал ей какой-то сигнал, неслышный чужакам.

На улице нам встречается Меркурьев, тракторист из СПК «Победа».

– Женька, получку дали что ль? – интересуется Света.

Меркурьев сбрасывает с плеча на землю тяжелый мешок макарон.

– Сама не видишь?

– Скок дали?

– Девятьсот, – говорит Меркурьев и смеется. – Эх!

И уходит.

Из магазина «Магазин» выходят остальные труженики СПК «Победа». Там, в этом СПК, работает большая часть мужского и женского населения окрестных сел, в том числе и Рая. Все в армейских куртках и засаленных джинсах, в сапогах. В тишине, ни слова не говоря, все выносят на тяжелых плечах своих мешки с макаронами – увозят их на санках или на себе. Кто побогаче, закупает еще и корм для свиней.
Любе Никитиной, к которой меня определяют на ночлег, 61 год. У нее свежевыкрашенный дом, и живет она там совсем одна. Сама печет хлеб – себе, мне и поросятам, которых должен ей купить сын, живущий в Вохме.

– Приходил ко мне Дворецкий. Говорит, Люб, возьми человека. Бегал тут везде, искал. Ну, а я чего, думаю, подселю.

– Он странный какой-то, – говорю я. – Сказали, у него температура повысилась.

Люба улыбается.

– А, это он… это самое. Ну, так юбилей же был, он ездил.

У кого был юбилей, непонятно. Куда он ездил? Уточнять я не стал. Все равно ведь яснее не станет.

Метель воет. Люба хлеб печет.

– Может, не пойдете в Рай-то? Смотрите, как метет. Собаку не выгонят, а вы – в Рай.

Нехотя Никитина все-таки соглашается довести меня до дома председателя СПК «Победа» Ивана Паранича.

– Паранич-то нездешний. Приехал из Закарпатья. Приехал лет 30 назад и остался: нашел себе жену и поселился. Уж давно он «Победой» правит. Он хороший.

Вечер и ночь в Раю

На дворе у себя Паранич, одетый в дырявый бушлат, убирает снег. Человек, дающий работу и Раю, и Иерусалиму, немногословен. Ему некогда разговаривать.

[600x389]
– Идите в Рай, а если вернетесь, заходите вечером.

– Почему «если вернетесь»?

– Ну, может, вы там останетесь на ночь.

И пошел я в Рай один, прислушиваясь к вакуумной тишине, к неслышно падающему снегу. Солнца нет, но и метель прекратилась. До середины поселка мне не встретилось ни одного человека. Здание бывшей начальной школы выглядит еще обитаемым, но занятия там не идут уже больше двух лет.

Наконец навстречу выходят две доярки. Одну из них зовут Мария Акатова. Несколько лет назад у нее утонул сын.

– Сложно тут жить. Не нужны мы никому. Получила я сегодня за месяц три с половиной тысячи. А муж мой на группе – не работает. Да если бы и работал, меньше получал.

Акатова рассказывает, что всего в Раю сорок домов. Половина из них нежилые. Старожилы почти все вымерли, коренных райчан можно пересчитать по пальцам одной руки. Все они приезжали сюда вроде как по делу: кто в поисках работы, кого-то направляли по распределению. И магия названия, безусловно, играла свою роль. Но покинуть Рай оказалось гораздо труднее, чем попасть в него.

В прихожей, в кухне и в комнатах дома Акатовых пахнет кормом для скота. Под кухонными половицами, в темноте погреба, бушуют пчелы, которых там заперли на зиму хозяева. Акатова и ее муж Володя рассказывают, что оставленные дома рубят на дрова и что люди спиваются целыми семьями.
– У нас тут есть двое молодых лоботрясов – Витя и Ленька, – говорит Володя. – Они как напьются, вечно дерутся друг с другом, иногда и на других нападают. Если к тебе подойдут, скажи, что Акатов им голову оторвет. Я их тут где-нибудь закопаю – кто искать станет? Все их ровесники уехали.

Медленно Рай погружается в ночь. Володя садится пить чай. Руки у него сплошь в наколках, лицо высушено туберкулезом, и в свои пятьдесят он выглядит на все семьдесят.

– Ничего здесь нет, Максим, – говорит он. – Даже елку на Новый год нужно выписывать, а то приедет участковый из Вохмы и оштрафует за незаконный выруб.

– Тоскливо тут у вас, – говорю я.

– Да, – тянет Володя. – А тому, кто не работает, а на шее у стариков висит, не тоскливо. Они пьют да воруют.

Только я покинул гостеприимный дом Акатовых и вышел на дорогу, как на меня тут же наскочили двое мужиков, призрачно озаренные луной. Луна отчетливо пахла перегаром.

– Я от Акатова! – срываясь на фальцет, воскликнул я.

– А, Володька-то! Ты, это, нас не бойся. Мы сторожа!

– Рай сторожите?

– Ага! Угостить тебя? Доставай, – скомандовал один второму. Второй долго рылся по карманам, но так ничего и не нашел.

– Ну и ладно. Бывай, – бросил первый, и оба они укатились куда-то в сторону Вохмы, причем второй продолжал попутно рыться в карманах и что-то бормотать.

Остаток вечера Люба Никитина развлекала меня тем, что подсчитывала жителей Рая и соседнего Иерусалима. Она постоянно забывала, сколько насчитала, и нам приходилось начинать все сначала.

– Лариска, которая вас приводила, Дворецкий, – загибала пальцы Люба, – бабка Агашка, Параничи, Никифоровна, Параничи… А! Этих я уже говорила…

В конце концов насчитала: в Раю – 46, а в Иерусалиме – 54.

[600x397]
От нее-то, от Любы Никитиной, я и получил ответ на свой главный вопрос, насчет яблок. Оказывается, в Раю даже летом, когда полно грибов и ягод и когда поют соловьи, яблоки не растут. Многие пытаются посадить весной яблони, но мало у кого выходит. Иногда и дерево вырастает, но его то скот поест, то морозы загубят. Нет яблок в Раю. Их покупают, если есть деньги, но это, конечно, совсем не то. У Любы, например, яблоня подрастает на подоконнике в горшке.

Ни Евы нет в Раю, ни Адама. Никто даже корову или курицу так не назвал.

Их нравы

Утром, после планерки у Паранича, из мастерской СПК «Победа» выезжали тракторы, груженные лесорубами. Они ехали валить лес, а точнее, скудные остатки некогда обширных костромских лесов, сквозь которые так успешно пробрался безымянный барин.

В облезлый длинный кабинет Паранича вошел тракторист и закурил.

– А вас что именно интересует? – обращается он ко мне. – Криминальная сторона вопроса? А то вот в кировском Раю, там людей на работы увозят и… ну, это… – он делает какой-то непонятный жест, но найти подходящего слова не может.
– Сегодня день хороший, – улыбается Паранич. – Вчера выдал получку, а все на работу пришли. Только два ночных сторожа ушли с поста. До сих пор не вернулись.

Я брожу по деревне весь день, из конца в конец. В Раю, оказывается, всего одна-единственная улица. Пройти ее можно за десять минут. Питаются жители Рая макаронами и мороженой рыбой. Пьют перцовку. О ее пользе мне рассказал райчанин Валентин Кубасов. Красное вино он тоже уважает как полезное. Не брезгует и одеколоном, когда дела совсем плохи.

Стоя у дороги

Нет яблок в Раю. Нет их и в Иерусалиме. И от их нехватки очень скоро наступает интеллектуальное голодание. Не хватает железа. Тишина давит, а отсутствие новостей угнетает. Вот и УАЗ из отдела культуры, который должен довезти меня до Вохмы, опаздывает. Если он не приедет в ближайшие двадцать минут, я опоздаю на автобус до Шарьи и не сяду на поезд до Москвы. Может, уже никогда. Пойду к Любе Никитиной, буду помогать ей печь хлеб.

Трясясь от холода в железной будке остановки, я вдруг понял, как мне не хочется оставаться в Раю. Не хотелось даже близко к нему подходить. Не хотелось видеть заваленные снегом дома и гниющие комбайны. Даже соловьев не хочется слышать. Поют-то они о том же, о чем Володя Акатов давеча пел: никому этот Рай задаром не нужен.

Все стены остановки исписаны признаниями в любви и изощренными ругательствами. Вряд ли это Люба Никитина писала или кто-то из сотрудниц библиотеки. Очевидно, это надписи древние. Когда-то в Раю была любовь, были обиды. Теперь тут нет даже этого. Только горстка людей, два сторожа, недоразвитая яблоня на подоконнике и пахнущая перегаром луна.

УАЗ крутануло возле остановки. Я вскочил в открывшуюся дверь.

– Понравилось вам? – спрашивает женщина в дутом пальто.

– Ну, – говорю я, потому что отвечать иначе тут не принято, да и смысла нет.

[600x394]
источник http://smena-online.ru/stories/tam-nichego-net