Третья, заключительная часть рассказа.

Название: Outside 

Автор: surazal 

Пейринг: Кира/Летти

По манге Ma Cherie ("Счастье мое") Тобосо Яны (Янао Рок).

В главе присутствует слэш и высокий рейтинг. 

Предыдущая часть здесь: http://www.liveinternet.ru/users/lazarus/post206843448/

Размещение этого текста целиком и любой его части на других ресурсах и в частных дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №21201240019

 

Флорал-стрит была переполнена экипажами и автомобилями, но подъезд к театру был немного расчищен, и Вольфу удалось припарковаться не очень далеко от входа, что было удачей, так как вечер нашего выезда выдался дождливый. 

Я подумал, что еще месяц назад мог бы взять Летти на руки. Усмехнулся.

И посмотрел на того, кто шел рядом со мной под большим черным зонтиком, невольно прибавляя шагу, будто боясь опоздать к началу премьеры... Он был все так же хрупок, словно азиатская статуэтка, нежен и трогателен, но уже перешел ту грань, за которой еще мог считаться ребенком.  

Мне отчего-то пришли на ум венские балы дебютанток; уже у самого входа я словно кожей чувствовал взгляды, направленные на нас, и невольно положил руку на голову Летти, между его стоявших торчком ушек, чувствуя уютную, успокаивающую теплоту. 

Когда Вольф принял у нас одежду, и мы с Летти направились к дверям нашей ложи, что-то произошло – звуки как будто стали глуше, словно в театре вдруг прибавилось персидских ковров, и мне даже показалось, что освещение громадного холла чуть потускнело. 

Об этом вечере и о нашем появлении впоследствии в лондонских высших кругах говорили несколько месяцев.     

Я не сумел заметить того момента, когда мой Летти стал чуть выше ростом – то было справедливо, ведь он хорошо питался у меня. Безупречно отлаженный природой механизм превращения в идеальное существо уже начал свой старт в его теле. 

Я всегда знал, что смотрюсь безупречно. Но Летти выглядел просто потрясающе, превосходя красотой, манерами и грацией любого присутствующего здесь представителя аристократии. 

Он был одет в купленный специально к премьере вечерний костюм из мериносовой шерсти насыщенного бордового цвета, и сорочка, подобранная к этому костюму в Turnbull & Usser им самим, была такой же белоснежной, как кожа моего мальчика. Роскошное французское кружево, окутывающее шею Летти мягким серебристым облаком, едва заметно мерцало и ничуть не смотрелось излишним в его туалете. Лоферы, выписанные мною под заказ, он надел впервые в жизни – вместо привычных кожаных туфель, но, по-видимому, чувствовал себя очень уютно, к тому же, в них доставал мне уже до плеча.   

Никогда прежде мне не приходилось видеть, чтобы люди смотрели на нас с таким неприкрытым восхищением, даже те, кому приходилось до того видеть Летти.  

Более же всех его пожирали глазами – другого слова не подобрать – молодые девушки. Вероятно, у каждой из них не раз шевельнулась тайная мысль не совсем приличного характера. 

Неожиданно рука моего воспитанника дрогнула в моей руке, и я проследил за его взглядом. 

У окна, прислонившись к стене в своей обычной ленивой манере, чуть прищурившись, улыбаясь глазами, смотрел на нас мой давний приятель и с некоторых пор клиент, лорд Уильям Хокстон, герцог Сейнсбери. 

Его сопровождала высокая белокурая девушка лет шестнадцати с затейливо уложенной прической и уже развитыми крыльями, грациозно сложенными поверх открытого платья. 

Летти, разумеется, не помнил визит этого человека в наш дом, а тянул меня в сторону своей соплеменницы.

- Это герцог Сейнсбери, будь с ним очень любезен, - говорил я мальчику, пока мы приближались к моим знакомцам – мой титул был ниже, следовательно, подойти первым нужно было мне. - А девушку зовут Виктория, Тори. 

- Я ее немного помню, - отозвался Летти. Его врожденные хорошие манеры позволяли мне не инструктировать его подробно, и мне было крайне приятно видеть, как он оказал почтение лорду Сейнсбери, поклонившись ему и титуловав как положено. Однако вслед за тем мое непосредственное сокровище сразу же заговорило со своей соплеменницей на их нежном, певучем языке, и хозяин Тори улыбнулся мне. 

- Я запомнил едва ли десяток слов из тех, которым она пыталась меня научить…Кира, я не ошибусь, если предположу, что и вы решили отказаться от практики неразвития с ним?    

Я кивнул. 

- Смею думать, что эта бесчеловечная практика рано или поздно – а хорошо, если рано – изживет себя. Или же все мы изживем себя как вид. 

Мы посмотрели на Летти и Тори, стоявших теперь чуть поодаль. Они самозабвенно обменивались короткими певучими фразами, то и дело едва заметно приподнимая и опуская крылья, используя мимику и почти неразличимые взгляду жесты.  

- А Кира-сама, - услышал я свое имя, сказанное прерывающимся от счастья голоском Летти, и следом за этим он издал череду щебечущих, нежнейших звуков, которые, без сомнения, должны были означать какие-то положительные эмоции относительно меня. 

Тори улыбнулась, ответила что-то – и Летти очаровательно покраснел.      

- Всегда ладят, - с легкой грустью прокомментировал герцог. – В этот раз я откупил ложу рядом с вашей. А им нужно чаще видеться… 

В ответ на мой удивленный взгляд он пояснил:

- Она меня каждый день меняет. Поверьте мне. Когда я покупал ее у вас, мне и в голову не могло прийти, что выставить ее напоказ – не главное. Важно совсем не это… Вот и первый звонок. Идете? 

 

 

- Ты устал, Летти? – помогая ему выходить из экипажа, я, как всегда, поддерживал его за руку. 

Он ответил отрицательно, и я видел, что говорит он правду.

Мне было совершено ясно, что Летти рос. Взрослел, как говорил мне некогда доктор Ринсвуд, «чудовищно стремительно», как и было положено представителю его вида. Бывшие еще месяц назад такими крохотными, его клыки заметно выдвинулись относительно ряда остальных зубов, в движениях появилась некая непривычная грация, и несколько раз Летти расправлял крылья странным, судорожным движением.  

Наш вечер определенно задался; я планировал продолжить в спальне и потому ограничился совсем легким ужином, поданным туда же. 

- А завтра у тебя будет совсем особенный ужин, Летти, - улыбаясь ему углами губ, я надкусил плод японской сливы – полагая, что в случае сегодняшнего меню из фруктов и молока, его аппетит через сутки весьма усилится, я попросил подать исключительно сырые фрукты. 

Уже переодетый в ночную сорочку, мой подопечный сидел с ногами на стуле и болтал о сегодняшнем спектакле. 

«Как странно, что некоторые люди, предпочитая провести лишь несколько лет с красивой игрушкой, лишают свое будущее нежных спутников и превосходных собеседников», - размышлял я, односложно отвечая Летти. 

- А вас очень занимает какая-то мысль, Кира-сама, - с очаровательной и лукавой улыбкой сказал вдруг Летти.  

Я посмотрел в его глаза и медленно кивнул.

В этот раз – не так, как в предыдущие, – он не отвернулся. Не отвел взгляда, не засмущался. Только тонкие пальцы натянули шелковую салфетку, да чуть дрогнули кончики ушей. 

Я поднялся, чувствуя, как у меня дрожат руки, подошел к секретеру. Летти следил за мною заинтересованным взглядом. 

Прекрасно. Усталость не завладела им, как я ожидал. Я поднял крышку ящика и извлек оттуда пузырек с опиумной настойкой. Подумал и прихватил еще один – дымчатого стекла, старинный, даже будучи плотно завинченным, источающий тонкий аромат.

Летти с интересом наблюдал за моими действиями, рассудив, что, видимо, они и есть ответ на его вопрос.   

- Летти, - я был немного удивлен тому, как непривычно, даже для меня самого, звучал мой голос, - открой ротик.

Он послушно раскрыл губки, пунцовые от горячего молока. У меня больно застучало сердце, я едва не выронил крохотный серебряный бокальчик, в котором развел настойку. 

Сказать правду, моя уверенность насчет адекватной реакции Летти на опиаты была равна уверенности в том моего консультанта, доктора Ринсвуда, но я менее всего хотел причинить боль питомцу.   

Летти поморщился.

- Неприятный вкус?

- Н-нет…Просто странно. 

Он доверчиво глядел на меня. Густая, непрозрачная синь глаз медленно скрывалась за чернотой зрачков – будто тучи заволакивали вечернее небо. 

Опустившись перед ним на колени, я медленно взял его ладони и поочередно поцеловал их. Летти издал нежный, незнакомый мне звук, пальцы его шевельнулись. 

Я поднял на него глаза. 

Что у него было за лицо! Он вдруг напомнил маленького, избалованного аристократа, в своей нетерпеливой жажде неизведанных ласк. Откинув голову, он смотрел на меня с улыбкой, которую сложно было назвать невинной, равно как к ней не подходило определение искушающей. Огромные глаза теперь прищурились, брови чуть надломились, припухшие губы обещали то, чему я пока не знал названия.  

«Что они за существа! – невнятные мысли носились у меня в голове. – Как они могут быть порочны и чисты в одно время?»  

Уже теряя голову, я сгреб его в объятия и прижал к себе.

- Пойдем в кроватку, - чуть слышно шепнул ему в мягкое ухо, вздрогнувшее и защекотавшее мне лицо. 

Внутри у меня словно пылала не находившая выхода магма. До этого мне ни в одном случае не приходилось упрашивать себя подождать еще чуть-чуть. 

Я не умел изменить вес своего тела, чтобы теперь стремительно раздеться, погасить все свечи, кроме одной, и улечься в кровать к Летти, но сделал все это с довольно приличной скоростью, без всякой томности, не подходящей к моменту и способной испугать и стеснить… Раздеваться полностью я не стал. 

Прижав к лицу подушку, зарывшись в нее, он смотрел на меня, и я с удовольствием отметил, что в этом взгляде нет ни сомнений, ни страха.  

Я привлек его, не сопротивляющегося, к себе и поцеловал в губы. Особенным поцелуем, тем, которых он еще даже не узнал от меня. Больше я не сомневался, чиста ли для него моя ласка, мои объятия, мои губы... Я дарил ему мою любовь. 

Щеки Летти горели, он чуть вздрагивал в моих руках, запрокинув лицо и весь пылая и прижимаясь ко мне, как, вероятно, они прижимаются друг к другу в своих убежищах. Мой прелестный! Я осторожно сдвинул руку ниже и обхватил его щиколотку. 

Столько раз мне приходилось прикасаться к его ногам, но на сей раз реакция была невероятна! Летти отвернул от меня лицо и вдруг опрокинулся на спину, закрываясь подушкой.  

- Ну, ты что? - зачем-то сказал я и, взяв другую ножку, принялся перебирать и гладить его пальцы.

Мне показалось, что он заурчал – тихо, без угрозы. Мои пальцы поднялись выше, потом выше…

Когда они прикоснулись к небольшому напрягающемуся пенису, Летти крупно вздрогнул и сжал мою ладонь. 

Какие-то мгновения он застенчиво смотрел туда, потом тихо уронил:

- У меня уже было так…

Мне понадобился весь мой такт и опыт, чтобы не оскорбить эту воплощенную чистоту.

- Ты знаешь, почему оно таким бывает? 

-Д-да…- все-таки Летти покраснел. – Это когда потом становится…так хорошо…как будто летишь у кого-то на руках.

Я вздрогнул и вдруг почувствовал, как закололо в горле. 

И кивнул.  

Я подарю тебе ощущение полета. Немного ранее того, что положено тебе природой.

Он сам потянулся – бросился ко мне, прильнув к груди и подставив губы. Этот жест побуждал не хватать, а бережно брать, но я не мог удержаться, не мог, когда ласкал губами его ротик, его мягкий, чуть выпуклый живот, его бедра… 

Когда мои губы, которые никогда прежде не бывали так ласковы, обхватили его нежный пенис, уже напрягшийся, налитый кровью, Летти, слабо отталкивая мою голову ладонями, все же подавался на меня бедрами, и мне почему-то хотелось улыбнуться.

Это чувство – удерживать его, когда он вырывается, снимать с него, сопротивляющегося, сорочку, вдыхать запах девственности, изысканный аромат светлой души...

Он лежал, широко раздвинув ноги, терзая когтями простыни, рваными движениями вскидывая бедра. Мои руки так непривычно, даже развратно смотрелись – сжимающиеся на белоснежной, кажущейся прозрачной его коже... Скоро должна была проснуться подлинная чувственность в теле этого дивного существа. 

Он уже не замечал, что одна его нога закинута на мое плечо, а руки конвульсивными движениями гладят вспотевшее лицо и грудь. Решив помочь, я чуть передвинул его ладонь пониже, так, чтобы он прикоснулся к выпуклому соску… и не ошибся.  

В стонах Летти, вспыхнувших в тишине ночи, как разгоревшийся костерок, было явственно слышно неподдельное удовольствие. 

Я беспорядочно целовал его – в веки, уши, щеки, не останавливаясь, короткими поцелуями, которые срывали с нас обоих  остатки рассудка, увлекая куда-то далеко. Мой прекрасный нежный принц слабым жестом обхватил свой орган и кое-как двигал ладонью, в изнеможении выгибаясь всем телом и потираясь лбом о мою грудь.

Одним движением я повернул его спиной к себе, не прекращая целовать, и мягко перехватил его запястья.  Мне не составило труда дотянуться до кувшинчика с маслом, и  я щедро смазал себя…и Летти. 

Когда он понял, что и зачем я делаю, он попытался вывернуться, но я плотнее прижал его, легонько пройдясь языком по краю мягкого ушка.

- Кира-сама! - мое сокровище жалось ко мне, несмотря на смущение, и в лазурных глазах мерцали остатки слез.

Я двигал внутри него пальцами, не жалея для него ни моей нежности, ни розового масла. Летти часто дышал, стонал, вцепившись в запястье другой моей руки обеими своими ручками. 

- Летти…ты слышишь этот звук?

- Д-да-а… - он ерзал, стараясь избавиться от легкой боли, которую, без сомнения, ощущал. 

- Этот звук…он говорит о том, что тебе будет хорошо, - склонившись над ним, я целовал его нежные губы, его лоб и влажную шею. 

- Ах!.. ах, Кира-сама, не надо! Хватит… - застонал он, и моя кровь вспыхнула – как тогда в спальне, когда я впервые осознал, что люблю.

Только на сей раз я уже не мог сдержать себя. 

Я убрал руку, перевернул Летти вниз лицом, вызвав у него слабенький писк протеста, и принялся целовать его узенькую спину, гладя крылышки. Там, где они вырастали из спины, там, снизу, где подрагивали начинающие крепнуть мышцы, и было его чувствительное место. Я осторожно, лаская, провел по кожице, напоминающей кожу между пальцами, – там она постепенно меняла свой цвет на густо-черный – и вызвал у Летти новый стон. 

Он, казалось, умирал от смущения и наслаждения вместе. 

Это всё было непохоже…ни на что. Не так, как раньше.

Совсем. 

Горячий, нежный…такой нежный и чувственный, такой многообещающий! 

- Моя радость…тише, тише!

Он заскреб по кровати когтями, изгибаясь всем телом.  

- Тебе так хорошо? – тихо спросил я, касаясь губами его уха, и, слегка потерев его напряженные мышцы, вновь проник мизинцем внутрь.

На этот раз нетерпеливый рывок его худеньких бедер говорил о том, что мизинца ему мало. Мой Летти стонал от смущения, но не решался сказать вслух о том, чего ему хотелось. 

Я решил не торопить его. Наслаждение этой небесной чистотой было куда более ценным, чем несвойственные Летти слова, которые он мог бы решиться произнести еще очень нескоро. 

Я слегка потянул пальцами внутри него, чувствуя, как размягчается, становится податливым крохотный анус. Летти издал горловой звук, не слышанный мною прежде, и слегка подался назад. 

Он подчинялся мне! Он предавал свою жизнь в руки даже не человека, а того, кто был, по мнению людей, много хуже их. 

Мои пальцы скользили свободно внутри него – три моих пальца уже вскоре чувствовали, как приглашающе обволакивает их нежный и крепкий девственный вход.  Он был готов; я изнемогал от нетерпения и поистине демонической похоти, которой я был обязан крови, текущей во мне. 

Осторожно я приподнял его за бедра, гладя, незаметным движением укладывая под его живот пару подушек, в которые он так любил утыкаться личиком во время сна. Это  невинное существо вот-вот должно было стать моим,  и я испытывал ощущение сродни тому, что посещало меня только в далеком детстве, на руках у отца. Нет, даже тогда не было так…потрясающе. Будто напиваешься после долгого засушливого пути. Будто дышишь после невыносимого удушья. Я чувствовал жизнь. 

Жизнь, которую мой отец предпочел бессмертию в тот день, когда полюбил.

Крылья Летти распахнулись, правая ножка судорожно вытянулась вбок, он весь будто даже стал меньше, извиваясь, крича и запрокинув залившееся краской лицо. 

- Летти, Летти… - целуя его куда попало, бормотал я, замерев и не двигаясь, лишь на треть войдя в нежное тельце. – Не больно!

Его крик затих, кончившись прерывистым стоном, который уже через секунду повторился – еще и еще. Я еще чуть полил масла на его маленький, торчащий копчик и вновь двинул бедрами, погружаясь глубже в этот узкий, пылающий рай. 

Тот самый звук, которого я так жаждал, тот стон, свидетельствующий об истинном удовольствии моего Летти, - я был вознагражден вполне! 

От его коготков на простынях оставались длинные дыры; он напоминал дикого котенка, и вместе с тем, я не мог вспомнить, чтобы хотя бы один человек отдавался мне так самозабвенно, – несмотря на то, что я имел способность в постели свести с ума кого угодно. Дело было в моем Летти. Вот в этом юном, оказавшемся таким невероятно страстным, совсем не человеческом существе.  

- Любовь моя, расслабься, - я едва узнал свой собственный, вдруг охрипший голос. 

Я задвигался сильнее – все еще медленно, но уже достаточно мощно, чтобы он закричал. Прерывисто, то на вдохе, то на выдохе, - так не кричала ни одна женщина, ни мужчина, так восхитительно не было ни с кем! Внутри у меня что-то помутилось. Я держал себя в руках, чтобы не причинить боли, но Летти уже находился в этом странном состоянии, открывшемся у него сегодня.

Он выпрямился, вжавшись в меня спиною, вскинул руки и вцепился в мои плечи - когти впились в мою кожу так, что я услышал вязкий звук, когда она разошлась царапинами. Мой юный любовник не двигался сам, не повторял моих движений, он просто отдавался мне… но эта покорность, эти полувсхлипы-полукрики, и слезинка, скатывающаяся по его лицу!

Прижавшись щекой к его щеке, я раскачивался, все еще небыстро, как бы успокаивая его, и гладил, легко сжимая, его набухший член. 

- Кира-сама, - выдохнул Летти едва слышно, и я узнал эти интонации…Через несколько секунд он зашипел, зашелся каким-то незнакомым мне, высоким криком, дернулся особенно сильным движением, энергично подался бедрами на меня и обмяк, опустив голову и измарав мою руку вытекшим почти прозрачным семенем. Я продолжал двигаться – всё сильнее и чаще, наконец, сорвался, уже не слушая оглушительных криков, и не прошло минуты, как меня настиг экстаз, ураганный, непередаваемый, мощный … 

Я слышал тихий звук, с которым треснула тонкая кожица, и взглянул вниз.

Там, смешанная с моим семенем, была кровь.   

Летти лежал в позе зародыша, подтянув под себя руки и ноги, и тяжело дышал. 

Я дотронулся до его плеч ладонями, сжал их очень нежно и прижался поцелуем к узкой спине. 

- Спасибо...

Он что-то пискнул; я провел рукою ниже, нащупывая его позвоночник, обводя каждую косточку  пальцами. 

- Простишь ли меня? Я не сдержался…

Он повернул ко мне лицо. Все еще стесняясь, не глядя в мои глаза, мой питомец робко вытянул руку и дотронулся до моей щеки. 

- Кира-сама… как хорошо вы… сделали…  

Перехватив его ручку, я поцеловал дрожащие хрупкие пальцы и почувствовал, как, дернувшись, снова приподнялся мой пенис. 

«Нельзя, нельзя», - мучительно повторял я, уже привлекая Летти к себе и обнимая его крепче прежнего. 

Он обхватил меня руками, подставив для поцелуев все еще красное и заплаканное лицо, с которого я губами убирал прозрачные, наполовину высохшие слезы. 

Видимо, он почувствовал движение внизу – не отрываясь от нежных, сильно припухших губ, я ласкал себя бесстыдно, безудержно, быстро, словно торопясь закончить раньше, чем Летти испугался бы.   

Разорвав поцелуй и приоткрыв рот, он в изумлении наблюдал за тем, в чем, наверное, никогда не смог бы заподозрить меня. Склонившись над ним, я прижался ртом к его мягкому органу и вобрал его в себя, потягивая медленно, потом все быстрее и быстрее, синхронизируя мои энергичные посасывания этого гладкого чуда с исступленной ласкою себя самого. Летти никогда не осмелился бы схватить меня за волосы, он вцепился в мои плечи, бесстыдно дергаясь и рыча. Когда он, привизгнув, как молодой щенок, излился в мой рот, я проглотил всё, словно то был самый изысканный сорбе. До моей прекрасной маленькой смерти оставалось чуть более десяти секунд…

Видимо, я слишком долго воздерживался – с тех пор, как питомец появился в моей жизни. Но только прежде у меня не было так, чтобы я оргазмировал дважды за такой короткий промежуток, и оба раза настолько бурно. 

Мое семя вылетело стремительными густыми струями, попав прямо на лицо Летти, на его чудесные золотистые волосы, на нежную грудь, истертую моей грубой, отросшей к ночи щетиной. 

Он уже не мог кричать так звонко, как в первый раз – только исступленно стонал, откинувшись на спину, и слюна стекала на постель и на его волосы.  Скользя маленькими пальцами по мокрому телу, мой любовник даже не глядел мне в лицо, весь погруженный в новые, удивительные для него чувства. Тяжело дыша, я придвинулся у нему, прижался и обнял. На личике, залитом слезами, было выражение тайной улыбки счастья – прежде я ни за что не смог бы понять ничего подобного.  

- Я счастливый, Кира-сама, - расслышал я. – Я мог бы сейчас даже… умереть…- Летти перевел дыхание и всхлипнул, полный чувств, - и я люблю вас, - невпопад закончил он фразу и скоро, менее чем через минуту, засопел, уткнувшись в сгиб моего локтя.

- Тебе же неудобно, - пробормотал я. – Давай-ка…

Предельно осторожно, чтобы не потревожить хрупкий сон, я вытащил из-под его спины свою руку, поправил чуть завернувшееся крыло и накрыл Летти одеялом, потому что во сне его тело охлаждалось быстро. 

Я лежал и думал, мыслей у меня было больше, чем звездных россыпей в небе, во всей красе представавшем передо мною в незанавешенном окне. 

Мой взгляд мог различать самые мелкие скопления этих далеких тайн и спутники Марса, но единственной важной тайной для меня оказывался Летти. 

Даже тогда я мог уже с уверенностью сказать: мысли, подобные сожалению или раскаянию не посетили меня как в ту ночь, так и во все последующие.  

 

Этот Летти, моей волей удостоенный долгой жизни и долгого счастья, рано или поздно должен был уйти туда, куда уходят и подобные ему, и люди. Но я не был человеком.  

И мне не были свойственны какие-либо молитвенные порывы, что посещают хотя бы раз в жизни даже атеистов, однако в тот момент мне хотелось именно молиться, обращаясь к тому, кто давным-давно оставил меня, единственного, что связывал его с миром людей, который мы оба так ненавидели.  

«Не знаю, куда ты ушел…и слышишь ли меня. Во имя крови, которая течет во мне – пошли ко мне смерть в тот час, когда она придет за Летти. Ты всегда хвалил меня за сделанный свободный выбор, не откажи мне и в тот день…отец». 

Я знал, что какие-то подобные молитвы произносят во всем мире те, кто посещает храмы самых разных божеств. На сердце у меня сделалось хорошо – даже сейчас смерть или бессмертие были моим собственным выбором.  

 

 

 

- Кира-сама! 

Я открыл глаза. Летти стоял надо мной, наклонившись и щекоча мое лицо волосами. 

Он уже был, по-видимому, вымыт и каким-то образом самостоятельно переодет в костюмчик из коричневой шерсти. В его взгляде читалось легкое смущение от того, что он не смог найти ничего более нарядного для нашего первого с ним утра. 

Невыразимое ощущение счастья нахлынуло на меня, и я, протянув руку, обнял его за плечи.

Он сразу же склонился еще ниже и обхватил меня за шею, как всегда, прильнув лицом к моим волосам и шумно вдохнув. 

- С добрым утром, мой любимый, - я не мог не догадаться, что такое новое обращение станет определенно смущающим для него, но не мог отказать себе в этом удовольствии. - Как ты спал сегодня? 

Он ужасно раскраснелся, так, что краской залило даже шею, и что-то невнятно пробормотал, мешая английский язык с родным.

- Летти, ты справился со своим туалетом сам? - уже ничего не опасаясь, я улыбнулся. Он, все так же стесняясь, кивнул. 

Я почесал его за ухом. Прежде я не отважился бы на такую ласку - сам не понимая, почему, я излишне оберегал его, будто нечто, не вполне принадлежавшее мне, но теперь все мои опасения исчезли, как исчезал сегодня туман, не дожидаясь нашего великолепного пробуждения. 

- Летти, который час теперь? - хрустнув суставами плеч, я сел, мимоходом удивляясь тому, что мне, по-видимому, удалось надолго заснуть - чувствовалось позднее утро. Прежде со мной не случалось ничего подобного. 

- Половина десятого, - честное слово, на припухших губах Летти я увидел явственно шаловливую улыбку! 

Да, в следующее мгновение он вновь покраснел и опустил лицо, но в одно мгновение она была - легкая кокетливая улыбка с сумасшедшинкой, которую я не мог и подозревать у него. 

- Вот это заспался! - вспомнив, что лежу абсолютно раздетым, я отказался от мысли вскочить в ту же секунду, хотя и был поражен тому, что впервые в жизни проспал без малого десять часов - мне всегда требовалось куда меньше времени на суточный отдых. - Иди сюда, Летти, - он послушно примостился на краешек постели. - У тебя ничего не болит? - тихонько шепнул я в его ушко. 

Он замотал головой так энергично, что волосы его слегка спутались. Впрочем, причесаны они не были - я всегда убирал эти золотистые волосы сам, никому не доверяя этой приятной и эстетичной обязанности. 

- Кира-сама, там приехала какая-то дама, она очень хотела с вами увидеться, но я...я взял на себя дерзость сказать, что вы отдыхаете, и дама ответила, что будет ждать сколько нужно. Я...попросил, чтобы ей принесли кофе пока что...

Вставая, я одновременно закутывался в утренний халат от модного дома Ииды Такасимая, украшенный великолепной однотонной вышивкой и некогда вызвавший восторг Летти , но неподходящий для утренних аудиенций незнакомкам. 

- Я помогу вам приготовиться, - Летти деловито направился в ванную, и там сразу зашумела вода.

"Летти больше не девственник, - размышлял я, сидя в ванне и привыкая к удивительной и согревающей мысли. - Он - мой."

Мне, безусловно, казалось ужасным заставлять леди ждать, но меня оправдывало то, что визит был внезапным, к тому же, ей следовало знать, что по утрам я не принимаю. Тем не менее, едва вода дошла до моего подбородка, я встал и принялся обтираться принесенной Летти простыней.

Он смотрел на меня с восхищением - так, как не смотрел никогда. Его взгляд был мягким, из-под ресниц, как прежде, но теперь уже совершенно иным. Это спокойствие не могло не нравиться мне.

Все шло как и следовало.

- Подай мне помаду, Летти, - он послушно протянул мне коробочку, словно так было всегда.

Растирая помаду между ладоней, я усмехнулся. Когда я был примерно возраста Летти, неожиданно мне пришлось самому заботиться о себе, и я помнил, сколько перепортил всевозможных средств, прежде чем мои волосы легли как надо - на пробор, скрывая легкую раскосость моих глаз...

- Я причешу тебя позже, - уже одетый в скромный прюнелевый костюм, лучший для неожиданных визитов, и так и называющийся - визиткою, я легко поцеловал Летти в макушку и вышел из спальни.

Элис ждала меня за дверями.Присев, она пожелала мне доброго утра, и я кивнул, не останавливаясь.

- Давно ли приехала гостья?

- Сэр, в восемь часов. Ей попытались объяснить, что вы не принимаете утром, но она, сэр, чуть не расплакалась...

- Вот оно как...- Брукс открыл передо мной дверь маленькой гостиной, и я, механически поздоровавшись с поднявшейся мне навстречу посетительницей, замер.

Передо мной словно оказалась Лили, мой найденыш, ненавидящий людей.

Темноволосое изящное создание с такими же, как у Лили, дерзкими и как будто удивленными зелеными глазами. Только без крыльев,одетая в добротный и дорогостоящий костюм Пуаре, в шляпке с откинутой вуалью, стиснувшая чуть дрожащие руки без колец. Я определил ей на вид не больше сорока лет, но, пожалуй, некто менее внимательный мог бы дать ей и все пятьдесят. 

Ее лицо носило печать долголетних страданий и тяжелых мыслей.

- Прошу простить меня, сударыня, я не был готов к вашему посещению, - я улыбнулся и коснулся ее руки губами, отмечая удивительный жар под ледяной кожей. Это было странно. - Разрешите представиться - Кира, хозяин этого густонаселенного дома. Чем могу быть полезен вам? 

На красивом лице мелькнула тень. Гостья представилась в свою очередь:

- Аннабел, - следом я услышал довольно известную в Лондоне фамилию и не смог скрыть легкого удивления. - Да-да, - зачем-то сказала она и, опускаясь в кресло, посмотрела на меня взглядом Лили.

- Элис, кофе нам... - горничная исчезла, а я не мог выговорить дежурной фразы: "Вы пришли кого-нибудь приобрести у меня?". Словно что-то мешало в горле.

- Господин Кира, я слышала, что на днях вы спасли от смерти семейство беззащитных существ.

Я сглотнул.

Я никого не спасал, хотелось мне ответить ей. Обстоятельства сложились так, что я торгую живностью. Похожей на людей, но превосходящей их каждой чертой... Хорошо, что моя гостья смотрела в пол.

Но я уже знал, о чем она станет спрашивать.

- У... у вас есть пятнадцатилетняя девочка...

Гостья вдруг замолчала.

- Да, есть, - я поднялся с кресел и подошел к окну, безусловно, найдя там нечто преинтересное. Вся моя прислуга, любила она подслушивать или же нет, была превосходной, лучшей в Лондоне прислугой. - Это Лили, и она вошла в период развития. Она ест мясо, у нее ротовой аппарат взрослой особи, и ее уже держат крылья. Я сомневаюсь, что вам...- я титуловал гостью, но она едва различимо мотнула головой и чуть слышно молвила: "нет, я  просто Аннабел!", - сомневаюсь, что она согласится идти жить к кому-либо из людей, - как я ни старался быть беспристрастным, последнее слово вышло у меня уж слишком грубым, будто плевок.

Аннабел удивленно глядела на меня покрасневшими глазами.

- Простите, - я криво усмехнулся. - Я так много времени провожу с ними, что сам становлюсь на них похож.

Вновь садясь в кресло напротив моей высокородной гостьи, я коснулся пальцами ее рук и удивился - теперь ее кожа, не уступающая моей в бледности, пылала огнем. Словно внутреннее пламя вырвалось ... Я не ошибся.   

Что-то глубоко внутри подсказывало мне, что делает Аннабел в этот ранний час в моем доме, но мне пришлось нанести удар.

- Лили уже жила у людей.

- Да?.. - ее волнение было нескрываемо, невозможно - как только выдерживали ее нервы?

- Да, мэм, и она была выброшена на улицу. Как ненужная вещь.

Аннабел сжала челюсти так сильно, что, быть может, могла бы поспорить в этой силе с соплеменниками своей Лили, и на ее лице вздулись крупные вены.

Ее слезы были выплаканы много лет назад, и она молча согнулась, будто подломленная, к моим ногам. Подумав было, что у нее обморок, я стремительно подхватил Аннабел под локти, но она зашептала мне в лицо:

- Приведите ее, приведите мне, господин Кира, вы благородный, бескорыстный человек, один из лучших людей в этом мире...- она терялась все больше, не понимая, почему мое лицо мрачнеет и искажается на ее глазах.

Еще мгновение - я бы крикнул на нее, устав слушать эти отвратительные слова, но Аннабел замолчала и перевела дух, осторожно садясь с моей помощью.

- Хотя бы дайте мне взглянуть на нее.

- Я сейчас пошлю за ней. Аннабел, я не могу ничего никому запретить. Но Лили - она...Она сама решает, понимаете ли вы? И это будет для вас куда как сложнее, чем если бы все зависело от меня, - я отошел к двери, взялся за ручку, зная, что не только не задену Элис, но и не увижу ее где-то поблизости, и услышал, как Аннабел тихо позвала меня.     

- Если вы можете... Вы знаете, что говорят физиологи: если один родитель - человек, то потомство унаследует только человеческие черты. Поэтому, прошу вас, не говорите никому... Она - редкое существо, унаследовавшее черты своего отца. Я не хочу, чтобы ее  изучали, будто животное, тыкали иголками. Если можете, скажите, что я купила ее у вас, как другие. Я заплачу вам в любом кратном размере.

"Вы уже заплатили, моя несчастная Аннабел", - подумал я, не чувствуя, разумеется, никакой жалости к глупым людям, с иронией думая о том, что в большинстве случаев отравляющие человеческие черты, уж конечно, способны выжить любые качества, во много раз лучшие себя.

Лили была очень похожа на меня, видимо, поэтому я ощущал к ней такую симпатию. Впрочем, а к кому из них я ничего не испытывал? Летти, который стал моей любовью, был только одним из тех, кого я мог назвать своими детьми.

Я остановился, будто споткнувшись о что-то невидимое. Они все были моими детьми.

 

 

 

Мой прекрасный чувствительный Летти так и залился слезами,услышав историю Аннабел и ее дочери - своей новой подружки, и мне стоило больших трудов успокоить его и уговорить съесть так любимый им салат и вкуснейший йоркширский пудинг. Совершенно же мой любимец смог успокоиться, только увидав, что Лили сидит, раскинув крылья, на полу около ног Аннабел, одетая в белоснежное платье и новенький розовый кушак, а Аннабел все гладит ее волосы.    

Дом наполнился щебетанием и нежными звуками, которые я не променял бы ни на одну человеческую симфонию, хотя признаю, что музыка - едва ли не единственное изобретение людей, за что их стоит ненавидеть чуть меньше. Питомцев - маленьких и постарше - подкидывали, привозили, отдавали, и я едва успевал оформлять договоры с новыми их владельцами, устраивая тем настоящий суровый экзамен для права владения маленькими драгоценностями, чего и сам от себя ранее не ожидал.

В тот день, когда Лили уехала в принадлежащий ей по праву рождения дом, я устроил для Летти ужин с рационом, подходящим для его возраста и тщательно спланированным с помощью доктора Ринсвуда.          

 

 

 

- А это едят? - он застенчиво глядел на меня своими глазами-звездами, которые, как мне показалось, стали втрое прекраснее с сегодняшней ночи.

Неумело ковыряя маленькой серебряной вилкой - ведь фрукты были куда мягче сегодняшнего, пусть и очень нежного, мяса - поданный ему кусочек телятины, Летти выглядел смущенным.

Привычной была и салфетка на его коленях, и прибор, но Летти чувствовал определенную неловкость. Мне подумалось, что это происходило в каждом случае; не так уж и часто приходилось мне видеть подобное.

- А это тоже едят? - опять спросил Летти, с любопытством потянув ножиком волокно и рассматривая свой кусок так и эдак.

Мне всегда казалось, что инстинкт должен был подсказать им, как вести себя с мясом, но теперь эти существа - и в частности Летти - были воспитаны в наших правилах, что накладывало отпечаток на их повадки.

Но я и не предполагал, что природа Летти тоже даст о себе знать: наконец взяв в рот тонко отрезанный кусочек, за которым последовал и второй, и третий, мой воспитанник издал звук вроде "м-ном" и вдруг довольно громко заурчал, как впервые угощавшийся мясом котенок.

Он тотчас смутился так, что даже зажмурился на секунду, покрасневший и сконфуженный, словно молодая леди, но я улыбнулся ему.

- Все правильно, Летти. Так всегда бывает. Кушай, пожалуйста.  

Все еще розовея, он продолжил, и мне вспомнилось, как несколькими годами ранее я ужинал на природе, в одиночестве, и группа сородичей Летти, совсем малышей, осторожно подкралась ко мне, чтобы робко попросить угощения.

Я вдруг шумно вздохнул и наткнулся на непонимающий взгляд Летти.

Он уже почти докончил свой стейк и, вздрагивая ушками от удовольствия, принялся за пудинг с мясным соком. Доктор писал мне накануне, что изменять рацион этих существ следовало постепенно, за один раз подавая блюда лишь из одного сорта мяса.

- Вы не жалеете, что я взрослый, Кира-сама? - у него, незамеченные мною, откуда-то явились и временами вполне уверенно присутствовали вполне взрослые рассуждения и светские манеры, но это не портило моего Летти, а делало его в моих глазах еще большей драгоценностью. 

Протянув руку, я едва ощутимо пожал его тоненькое запястье.

- Я думаю о твоих сородичах, Летти... о многих. К счастью, многих. А что до тебя, то ты уже давно повзрослел.

Он задумчиво отер губы, забыв о салфетке, и это не выглядело грубо или неделикатно.

Не стремящийся к обладанию ценностями или условиями, Летти, как и его сородичи, старались принять наши правила всем сердцем, и люди не заслуживали этого подарка, как и всего остального.

 

 

 

В японском садике, устроенном моим отцом, облетели последние листья.

Все реже на дубы, вязы или ясени присаживалась спеть свою грустную песню запоздавшая птица, казалось, что движение соков в деревьях замирало - будто они дремали, и  по вечерам сад уже молчал, постепенно погружаясь в предзимнюю тишину.

Мой дом особенно красиво выглядел на восходе и во время заката - даже издалека можно было разглядеть крылатые фигурки, примостившиеся то тут, то там на крыше, словно фантастические существа. 

Молодая пара - Као и его спутница Филис - по целым дням пропадали в саду с Летти, их не смущал холодный воздух, и мне удавалось загнать их внутрь только когда становилось сыро.

"Я хотел, чтобы вы, Кира-сама, оставили... ну ведь Брукс уже старенький, ему будет трудно выполнять столько обязанностей... Может быть, я подумал, вы захотите сделать Као вашим дворецким", - мой Летти повторял мои мысли, не догадываясь о них и трогательно волнуясь о моем будущем решении.

Као очень шел пошитый на него фрак из шерсти цвета "вороний глаз"; как и любой его сородич, он учился всему довольно быстро, а его Филис я позволил не показываться никому из посетителей - доктор Ринсвуд упоминал, что лактирующие самки подчас могут вести себя нелогично и неприемлемо для людей. Приняв решение оставить пару у себя, я позволил бы остаться и их сыну, но знал, что едва успев подрасти, они покидают родителей, как правило, сливаясь со стаей своих или, что встречалось реже, уживаясь с человеком.

Редко, очень редко это способствовало тому, чтобы могла родиться настоящая любовь.  

Мне иногда приходило на ум незваное глупое сравнение Летти с перелетной птицей, и я успокаивался лишь тогда, когда мой юный возлюбленный уже лежал со мною рядом, в теплой темноте спальни, сжимая рукой мою руку. 

Тянувшийся к сородичам Летти все же считал меня самым близким существом, и ничто не могло заменить ему наших прогулок и обедов. По ночам он отдавал мне себя так, как никто из людей не смог бы, и я больше не жалел о моем отказе от бессмертия. Что оно принесло бы мне? Без Летти все радости мира, в глубине души всегда признаваемые мною ненужными, потеряли бы даже свой теперешний, призрачный смысл. 

Все чаще я, закутавшись в плед, сидел в садике с книгой, начатым мною недавно романом "Воскресение". Автор оказался мне неожиданно близок, хотя мир, существующий вокруг него, был бесконечно далеким. Я мог бы прочесть роман достаточно быстро, но предпочитал смаковать каждую страницу, каждый эпизод.

Радостные вскрики Летти отвлекали меня - расправляя крылья, он пытался планировать с огромного полузасохшего вяза, и Филис издавала нежно-тревожные звуки - я мог разобрать только, что она предостерегает его наступать на сухие ветви.

В один из таких дней выпал снег. Летти еще накануне вечером решил пробовать взлетать с земли и теперь придирчиво выбирал место, утаптывая хрустевший, искрившийся снег, видимо волнуясь.

- Сэр, мне следует помочь ему, - стоящий рядом с моим креслом Као не выглядел встревоженным. Мне пришло в голову, что будь здесь родная мать Летти, она была бы столь же спокойна.

- Разумеется... Као, однажды совсем молодой мальчик, похожий на тебя, сказал мне, что я твердо стою на земле и мне не нужны крылья.

- Крылья нужны не совсем для того, чтобы отрываться от земли, - тихо ответил мне дворецкий. Его выговор был чист, но речь оставалась по-прежнему робкой. - У каждого свое знание.

Взлетев, он в одно мгновение оказался возле Летти.

- Отвернись от солнца, чтобы оно не слепило тебя, постарайся почувствовать ветер, - услышал я. Летти кивнул и развернул крылья.

Я вдруг поразился их размерам - за эти недели они стали просто огромны, а я не замечал этого, как, наверное, не замечал своих собственных крыльев.

Нервным движением растерев руки, Летти опустил голову, сразу резко вскинул ее и инстинктивно, как делают все перед первым полетом, встал на колено.

Я поднялся, стискивая пальцы. Сердце колотилось так, что было больно, я почти не мог дышать от волнения и почувствовал, как, должно быть от ветра, слезятся мои глаза, а уши заложило.

Летти привстал, крылья его двинулись вперед и вниз, он сделал один или два шага на полусогнутых ногах и вдруг оторвался, сразу поймав поток и взмыв вверх фута на четыре. Я знал, что все обитатели моего дома сейчас следили за ним. Он плавно пошел еще вверх и аккуратно повернулся - повороты они отрабатывали долго, и вышло очень хорошо. Мне хотелось громко хохотать, плакать или аплодировать - я чувствовал в себе мою человеческую кровь, человеческое существо, и должен сказать, оно было совсем не плохим, оно было непосредственно, по-настоящему счастливо.    

Я знал, что минует время, и сила совсем взрослого Летти будет достаточной, чтобы выдержать в воздухе наш общий вес, и, может быть, я снова познаю полет на чужих крыльях.

Но сейчас, в эту минуту, когда опьяненный открывшимся небом Летти уже шел на снижение, паря так естественно и без труда, - только сейчас я чувствовал мои собственные крылья.

Они нежно и надежно держали меня, демона, идущего по нелюбимой земле, и человека, парящего в никому не видимом полете.