Редактор буржуйски отдыхает в Гоа, а значит, не может серьезно дать мне тапком за недочеты :-)

Название: Завещание

Автор: surazal

Фэндом: Hellsing 

Рейтинг: 13 

Упоминания Алукард/Интегра, Уолтер/Интегра. Собственные персонажи. Интерпретация in-time

Размещение любой части текста на других ресурсах и в личных дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №21202032035

- Ибо как смерть чрез человека, так чрез человека и воскресение мертвых, - голос священника, читающего погребальную службу, звучал негромко и чисто. 

Домовая церковь семьи Хеллсинг смотрелась неуместно-празднично, в чем, безусловно, следовало винить только странное и неподходящее к случаю освещение.

Косые лучи полуденного солнца, прокравшись через окна с простыми стеклами, лежали на полу словно огромные пчелиные соты. Перед алтарем горело четыре светильника; центральное паникадило освещало простой черный гроб, накрытый еще не завинченной крышкой.

С еле слышными шлепками с толстых белых свечей капал воск. Слышно было, как из щели в треснувшем старинном подсвечнике сыплется песок.            

- Сеется в уничижении, восстает в славе… - читал викарий, и его голос удивительно красиво сливался со странной, глуховато звучащей симфонией позднего лета, в котором еще пели торопившиеся улететь стрижи и колыхались, будто кивая им на прощание, взъерошенные головки чертополоха.

Казалось невероятным то, что в восемнадцати милях от притихшего поместья гудит и ворочается огромный неугомонный мегаполис.  

Здесь же, будто вслушиваясь в свою скорбь, замерли пространство и время, а неотвратимый закат сторожил час своего бескровного нападения.

Дослушав коллекту, паства, состоявшая не менее чем из сотни человек, шевельнулась, точно очнувшись от тяжелого сна, того сна, когда реальность оказывается страшнее всякого кошмара.   

- Помолимся за ее душу, - просто и буднично, словно он тоже смертельно устал, промолвил викарий и повернулся к алтарю, слыша, как стоящие за его спиной люди опускаются на колени.

Он был назначен на эту должность после жесточайшего отбора и подробного, занявшего без малого шесть лет инструктажа в аналогичном подразделении в Колорадо и почти не сомневался в том, что его акцент кажется смешным для служащих организации Хеллсинг.

«Oremus…oremus» - колотилась в его голове треклятая латынь, которую новоиспеченный клирик Англиканской церкви уже начал забывать.

Он скосил глаза на стоявшую чуть поодаль дочь покойной. Это была женщина неопределяемого стареющим девственником возраста, с открытым взглядом и вызывающе идеальными ногами, которые она, идя на церемонию отпевания, не потрудилась прикрыть хотя бы до колен.

Викарий понял, что не в состоянии разозлиться на новую главу организации даже за такую вольность. Он чувствовал странное давление где-то в середине груди, чувствовал жалость, точно к ребенку, и симпатию, не разбавленную ничем похожим на плотское желание.

Слегка наклонив голову к левому плечу, молодая леди Хеллсинг чуть шевелила нижней губой, как школьница, зубрящая урок. Ласкаемый солнечным лучом, на ее воротничке поблескивал серебряный крестик.

Спохватившись, священник слишком резко повернул голову в противоположную сторону, краем глаза заметив двоих бальзаматоров, что, по всей видимости, находились здесь уже довольно долго.

От осознания предстоящей неприятной неизбежности заныло сердце.

«Не переживайте вы так, отец, - сказала ему накануне Тэтти, мулатка, вид которой у викария ассоциировался только с Луизианой и черной магией, – неспроста-то эта баба взялась за такое ремесло! – Мы с Ивом вам помогать будем».

Успокоила, что и говорить.

А от помощника Тэтти, низкорослого парня по имени Ив, никто в поместье еще не слышал ни одного слова.      

Викарий вздохнул. Он уже жалел, что когда-то позволил громко вопящим амбициям заглушить его новорожденный здравый смысл и согласился на это сомнительное английское назначение. Впрочем, как и всякому посвященному в некие тайны человеку, любое событие в собственной жизни порой казалось ему невероятно важным и чуть ли не влияющим на мироздание, и он поступал подобно каждому, рассуждающему таким же образом.

Нечего было даже думать о том, чтобы винить себя.

Тем временем леди Хеллсинг, по-видимому, оборвав какой-то, слышимый ею одной разговор, или же закончив молитву, развернулась и направилась к выходу из церкви. Несколько сотрудников проводили ее удивленными взглядами, но большинство все так же смотрели или на гроб, или на викария и бальзаматоров.

- Все-таки, делать это следовало еще до отпевания, - неожиданно громко сказал кто-то из сотрудников, и леди Хеллсинг вздрогнула, остановившись в дверях.

- Тише! – возмущенно оборвал другой голос, и викарий кивнул:

- Выносите.     

- В крови – душа, - задумчиво сказала Тэтти, ни к кому не обращаясь и следуя за священником в помещение за алтарем, где следовало проводить все процедуры, предшествующие непосредственно погребению. – Как же можно до отпевания?..

Ее тон подсказал викарию, что его соотечественница не до конца верит в то, что говорит.  

Перенеся гроб в просторную комнату, когда-то служившую ризницей, шесть человек из высшего состава организации, аккуратно сдвинув крышку, положили ее на пол и долго всматривались в лицо Интегры Вингейтс Хеллсинг, теперь казавшееся таким непривычно и неестественно бледным, с проступившими желтоватыми пятнами.  

Тэтти одним движением повязала фартук, закрывший всю ее фигуру от шеи до колен. 

Викарий покачнулся. Равнодушно глядя на него, даже чуть улыбаясь, Ив, тоже закутанный во что-то резиновое, бережно взял инструмент – даже бережнее, чем секунду спустя он приподнял тремя пальцами тонкое запястье леди Интегры. 

«В крови – душа», - викария тошнило и, извинившись, он вышел на улицу, чтобы не видеть, как женщину-легенду, которую он так и не застал в живых, препарируют, точно животное.

Он знал, что посмертное распоряжение всех Хеллсингов включало один обязательный, строго выполняемый из столетия в столетие пункт. 

Прошло не более получаса до того момента, как викарий, чувствующий за день явное перенасыщение событиями и мыслями, вернулся в комнату без окон, напоминающую пыточный застенок инквизиции.   

- Вот видите, отец, какая ирония…Мы ведь с Ивом не протестанты, - похожие на крупные сливы  глаза Тэтти смотрели равнодушно, словно она отмечала качество работы, и ничего более.

- Про это необязательно знать каждому, - с легким раздражением – сказывалась усталость – ответил викарий.

И вдруг его словно ударило.

«А какого же ты  м н е  это говоришь, черномазая?» - внутренне холодея, он оставался спокоен лицом.  

- Вы, святой отец, первый раз сделайте тихонько, а второй – уже со всей силой, с которой сможете, - неожиданно заговорил Ив, и священник вздрогнул от неожиданности. Голос у парня, тем не менее, оказался приятным. – Двух раз будет достаточно.

Викарию показалось, что в глазах Ива промелькнуло сочувствие.

Вспотевшей рукой он взял из рук бальзаматора остро заточенный осиновый кол, который тут же выпал из его ладони и покатился по полу с жутким звуком, отчего-то напомнившим звон фаянса.

- Простите, - сам не понимая, перед кем и за что извиняется, викарий, неловко наклонившись, побежал за катящимся колышком и едва не упал, наконец настигнув и схватив его.

- А хотите, мы закроем ее? – обычным тоном предложила Тэтти. – Хотите? Вам легче будет…

- Да…будьте так любезны, - стискивая дерево до боли в пальцах, викарий терпеливо дождался, пока Ив и Тэтти накроют тело леди Интегры какой-то тканью, похожей на автомобильный чехол, так, что стали не видны даже кончики распущенных волос.  

- Во имя…- у него застучали зубы, когда он приставил острие к женской груди, чувствуя, как плоть продавливается внутрь. Не договорив, он резко ударил молотом по вершине кола.  

Ив и Тэтти были профессионалами. До ушей викария донесся лишь сухой хруст, - на секунду ему показалось, что это треснуло дерево. Второй удар вогнал кол больше чем наполовину, и старинный легкий молот выпал из руки священника.

- Еще одно, отец.

Тэтти видела, как дрожат сильные руки собеседника.

- Вы когда-нибудь отделяли голову…от тела? – мягко проговорил Ив.   

- Отделял, - повернувшись к нему, с нажимом, будто дразнясь, ответил викарий. – У меня за плечами две войны в Северной Африке.

- Ну так то же не люди, - равнодушно сказала мулатка, аккуратно складывая инструмент и помогая Иву паковать химикаты в черный саквояж, такой же, какой был у самого викария.

- Ошибаетесь, - всем корпусом священник развернулся теперь к женщине, и было видно, как под рясой напряглось всё его тело. – Я был кадровым военным, а не этих ваших…резал. 

Тэтти распрямила спину и улыбнулась.

- Я бы с удовольствием помогла вам, но, хотя и являлась пастором, меня, - она пощелкала пальцами, - извергли из сана. Так что, увы, отец.

«Все-таки дотянули с погребением до темноты», - с неясной злобой подумал сопровождавший процессию викарий, рассмотрев на развилке безупречно ровных тропинок парка уже знакомую фигуру.

Его передернуло.  

Мутневший сквозь вечереющий воздух предместья, ярко-красный оттенок плаща был не таким вызывающим, каким он смотрелся накануне ночью, в электрическом свете. На легком ветру концы длинных волос шевелились, будто пламя затухающего костерка; широкополая шляпа была прижата к груди обеими руками.

Пожалуй, в одном новоиспеченный викарий мог быть уверен – в одинаковом отношении всех присутствующих к чувствам древнего графа. 

Не приближаясь, он провожал свою мертвую хозяйку в последний путь, обреченно зная, что та, другая, ему никогда не заменит ее, хотя и показала себя с лучшей стороны в том, что касалось управления организацией.  

Он вспомнил, как много лет назад снова сошел с ума, вдруг почувствовав острый запах крови, поздно отдав себе отчет в том, что чувствует кровь всего-навсего ее регул. Его словно разорвали на части, когда он набросился на Интегру, не слыша ее крика, не чувствуя смешного, слабого сопротивления… Юной хозяйке уже через минуту начало нравится происходящее,  и она никогда не прощала себе того, что обладание ее телом в самом грубом смысле предварило ее первые – наверняка, очень сладкие, поцелуи. Целовал ее впоследствии другой, много раз целовал…

Таким было последнее воспоминание, посетившее графа при виде закрытого гроба с обезглавленным телом.   

Похоронная процессия неторопливо, но достаточно быстро достигла усыпальницы Хеллсингов, расположенной на юго-востоке их обширных владений.

- Странная какая-то последняя воля, - говорил шепотом тот самый солдатик, что недоумевал на отпевании по поводу сливания крови. – Зачем класть мужа и жену в один гроб, да учитывая, что ему-то там и не место – ведь он не был Хеллсингом…

Энергичное движение бровей идущего здесь же старшего товарища подсказывало пареньку, что такие фразы стоило бы держать при себе.

Солдатик боялся, что при открытии саркофага с прахом половине процессии, в том числе ему самому, станет плохо. Не убивший за свою недолгую пустоватую жизнь и мухи, он с озорным удовольствием подростка уничтожал тех, кого ненавидел и боялся еще с того времени, как слушал сказки старой бабушки о нежити.

«И смерть не сможет разлучить меня с тем, кого называли ее Ангелом», - гласила надпись на огромном саркофаге, ближайшем к входу в склеп.

Пятеро человек, поддев металлическими штырями крышку, приподняли ее, каждый – инстинктивно задерживая дыхание…

«Одни кости уже…что там еще будет, через столько-то лет», - мелькнуло в голове викария, и он натужно кашлянул. Теперь требовалось уложить тело сэра Хеллсинг в саркофаг и не выронить на пол ее отсеченную голову…

«Ко всем чертям это задание! Я завтра же сяду на Ла-Маншский экспресс, и только меня все эти выродки и видели», - проведя по потному лбу еще более вспотевшей ладонью, священник шумно вздохнул, слыша, как отзывается во всех углах эхо.

Этот звук, напоминающий хихиканье какого-нибудь тролля или древнего британского духа, нанес coup de grâce сознанию священника, и он, шурша новенькой, подобранной явно не по размеру рясой, в глубоком обмороке сполз по выщербленной стене на пол.  

На него оглянулись, впрочем, тут же вновь всецело переключая внимание на лежавшие в саркофаге останки.

Как и следовало тому быть, внутри находился лишь остов с клочками истлевшей ткани и осиновым колом, воткнутым между ребер.

Пожилой офицер, аккуратно устраивая Интегру в саркофаге, чуть слышно сказал:

- Вот вы и снова вместе, Уолтер Кумм Дорнз и сэр Интегра Хеллсинг. Покойтесь в мире.  

Не могло быть надгробного слова лучше, чем это, произнесенное человеком, который еще помнил обоих, помнил, какой была работа эффективнейшей связки профессионалов, бессчетное количество раз освобождавшей мир от миазмов чужеродного хаоса.  

Голубой шарф на шее леди Интегры, заколотый золотым крестиком, слегка размотался, и служащие организации Хеллсинг, задвигающие на место тяжелую плиту, увидели, как голова покойницы осталась лежать повернувшейся к останкам Ангела смерти.    

Неприятно скрипнув напоследок, крышка саркофага навсегда встала на место.

- Раз все закончили, прошу командование подняться ко мне, - донесся от выхода чуть глуховатый голос, своим тембром немного напомнивший старому офицеру голос покойного Дорнза. – Остальные полностью свободны до дальнейших распоряжений. 

Не обратив никакого внимания на викария, валявшегося на полу склепа как тряпичная кукла, молодая Хеллсинг повернулась и медленно вышла.

Доставая на ходу телефон, она мимолетно удивилась заставке на экране – кроваво-красной розе, ведь установить что-либо подобное ей самой и в голову прийти не могло – и набрала номер из четырех цифр.

- Ваше Высокопреосвященство, - услышав в трубке бодрый ответ, мягко сказала дочь Уолтера Дорнза, - прошу вас, заберите вашего служащего из моего фамильного склепа… Поторопитесь, у него обморок, а склеп я закрываю и опечатываю навсегда.  

Больше не слушая собеседника, дочь Интегры Хеллсинг отключилась и, наслаждаясь уже почти канувшим в ночь солнцем,  замедлила шаг.

«Когда видишь закат, помни – для кого-то это рассвет».

Наблюдая, как окна поместья Хеллсингов одно за другим начинают светиться в темноте, словно множество глаз неведомого ночного создания, она улыбалась.