Я писала, что в июне 1961 года моя семья переехала из Узловой Тульской области в Кривой Рог, на Украину.
Если я, 10-летняя, воспринимала переезд просто как очередную смену места жительства, то моя мама ехала с приподнятым настроением, какими-то ожиданиями, даже сравню - как на землю обетованную.
Через много лет у нас с ней были беседы на эту тему. Она вспоминала, что во время войны в нашей родной Колтубанке было много людей, эвакуированных с Украины, а также предприятие из Полугорода Запорожской области (сейчас город Молочанск) - обозостроительный завод имени Лепсе.
Весь народ в то время был един, он жил и дышал одной надеждой - на скорейшее изгнание фашистов. Мама рассказывала, как ее 16-17-летние ровесники собирались вместе, гуляли по поселку, пели песни, в том числе "Реве та стогне Дніпр широкий". Ее первой девичьей влюбленностью был Коля Донченко, однокашник, родом с Украины.
С какой радостью и подъемом народ встречал сводки Совинформбюро об освобождении родных городов и сел своих знакомых и друзей! Люди, не откладывая, тут же начинали собираться и уезжали на еще дымящуюся, еще лежащую в руинах родную землю. Наверно, с того времени в маме родилось, как сопереживание, патриотическое чувство любви ее друзей и подруг к своей родине - Украине.
Позже я узнала от дяди Миши, что и у моей тёти Зины уже в период жизни в Колтубанке были романтические отношения с раненым из колтубановского госпиталя. Он был украинцем родом из Харьковской области, кажется, по имени Анатолий. Моя мама не могла об этом не знать, сёстры были очень близки. У тети Зины судьба с этим человеком не сложилась, скорее всего, у него была семья на родине.
Немало эвакуированных украинцев пустило корни в Колтубанке и осталось жить после войны. В больнице работал конюхом выходец с Украины Александр Александрович Перехожук. Мой двоюродный брат Юра жил с мамой в больничной квартире и вырос, можно сказать, при больничной конюшне и конюхах. Уже давно покинув Колтубанку, он переписывался, в 70-х годах приезжал в отпуск с сыном Женей и останавливался у Перехожуков.
С некоторыми эвакуированными семьями, поселенными в доме Моршанских, после войны разъехавшимися по стране, бабушка еще много лет переписывалась. Получив письмо или открытку к празднику, она рассказывала маме о новостях в их семьях и они вспоминали прошлое.
Наверно, военный период жизни с его человеческой соединенностью, общими горестями и радостями, переживаниями и влюбленностями оставил глубокий след в людях. В душе моей мамы он оставил особое чувство - любовь к знакомой ей только заочно украинской земле.
...В Кривом Роге меня удивили растущие на улице вишни, абрикосы и шелковицы. Немного напугал учебник украинской мовы для 4-го класса, который мне принесли мои новые приятели - племянник наших квартирных хозяев Олежка Мороз и его друг Ленька Канатенко. Когда я читала на украинском языке "Заповіт" Тараса Григоровича Шевченко, они начинали кататься со смеху. Я понимала, что выговариваю что-то не так, но что именно - в тот момент не чувствовала. В общем, мне на освоение, на "вживание" в украинский язык понадобился год. В четвертом классе нашей русской школы №58 меня по украинскому не аттестовали. Во время первой и второй четверти мои "выступления" на уроках украинского языка вызывали приступы смеха у моих одноклассников, которые вообще ко мне относились дружелюбно, так же, как и я к ним. А с пятого класса я учила мову вместе со всеми на общих основаниях.
Мама начала работать участковым педиатром. Ее участок был в частном секторе, то есть ходить маме приходилось много. В основном ее пациентами были дети шахтеров, работавших на руднике им.Кирова. Их жены почти все были домохозяйками. Согласно "статуса" под названием "жена шахтера" им работать не полагалось.
Разницу между женским, или точнее, материнским мировосприятием в России и на Украине моя мама почувствовала довольно скоро. На ее требование лечь с больным ребенком в стационар она частенько слышала отказ по причине: "та це пороблено", "младенчик", "сглаз", "понесем к бабке". Она не сердилась, только удивлялась, недоумевала и очень переживала. Ходила уговаривала и убеждала мамочку по нескольку раз. В России она с этим не сталкивалась - ни в Колтубанке, ни в Новотроицке, ни в Узловой.
Мама пела в хоре Дворца культуры имени Артема, любила украинские песни. Выписывала нашу местную газету "Червоний гірник", в которой материалы были и на русском и на украинском. Она читала на обоих языках, интересные заметки вырезала и хранила. Очень интересовалась историей и краеведением Кривого Рога. Разговаривать нормально по-украински она так и не научилась, недалеко ушла от Азарова.
На референдуме 1991 года она проголосовала за незалежність Украины. Одновременно мама переживала и за независимость России, за Ельцина. Куда-то писала, слала телеграммы. Душа ее болела за оба народа. Когда ей пришлось работать в киоске и продавать руховские газеты и журналы, она со своим чисто русским говором подалась в Рух, посещала какие-то собрания, митинги. Искренне считала, что все бывшие республики Советского Союза, получив свободу и независимость, станут жить лучше.
В течение последующих лет, стойко пережив все экономические "негаразды", не сетуя на жизнь, она испытала разочарование. Градус ее политической увлеченности и вовлеченности снизился. Разочарование было из-за национальных конфликтов, гибели людей, нарастающей разобщенности народов бывшего Советского Союза.
Да и экономического возрождения не состоялось, несмотря на сверхоптимистичные руховские расклады 1991 года. Вот одна из их листовок.
Как оказалось, материальные ресурсы не гарантируют процветания.
В популярной песне популярного в 90-е годы ансамбля "Степ" конгениальные слова: "Все в нас є, але чогось немає" (см. в моей Музыке, вспомнила, нашла и записала).
Мама умерла в 1996 году. Сейчас ей было бы 87 лет.
Господи, благодарю тебя за то, что мама не дожила до сегодняшнего дня.