В декабре 1917 года дядя Саня вступает добровольцем в ряды Красной Армии. Демобилизуется в 1920 году. То есть, он прошел всю гражданскую войну. Из этого периода Мише запомнился рассказ отца о том, как он с товарищем попал в руки чехов, тех самых, которых потом назвали белочехами. Зимой, в лютый мороз, они заперли пленных красноармейцев в холодный амбар с высоченными стенами, откуда те все-таки умудрились сбежать, а если бы не сбежали, то замерзли. С тех пор у дяди Сани уши были отморожены.
Из собственноручно написанной дядей Саней справки видно, что до революции он работал на самых больших предприятиях Бузулука. В Бузулуке довольно активно действовали социал-демократические кружки, в том числе с 1910 года в железнодорожном депо и с 1911 года на мельнице Чемодуровых. Можно предположить, что дядя Саня был знаком с социал-демократической идеологией: с 1910 по 1911 года он работал у Чемодурова и с 1911 года в депо.
Но то, что он был партийный, я узнала только из его справки. Оказывается, он был коммунистом ленинского призыва, то есть вступил в партию в 1924 году. Есть номер партбилета, можно писать в архив.
На мой вопрос, как дядя Саня относился к религии, дядя Миша рассказал следующую историю. Дома висела репродукция картины "Верую, господи!"
Я нашла в сети мемуары Кондратковской Нины Георгиевны, в которых она описывает эту картину. "Это было приложение к какому-то журналу, репродукция с незакрытыми багетной рамкой белыми полями. На темном фоне (я понимала: в темной комнате) — прекрасная молодая женщина с распущенными волосами, в прозрачной ночной рубашечке. Она сложила ладони и шепчет, неслышно, молча. И перед ней свеча. Присвечивает от огня, и лицо озарено. Что-то там еще было. Книга? Подсвечник? Не помню, то было не главное. Главное — она. Она смотрела в небо и что-то говорила молча. Над той картиной было напечатано: «Верую, Господи!». Вероятно, была фамилия художника. Она меня не интересовала. И про «Верую, Господи!» не думала. Просто была прекрасная Она, и так хотелось на нее смотреть".
Так вот, однажды дядя Саня принес портрет вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина, повесил его поверх молящейся девушки и сказал жене: "Онечка, старые времена кончились, настали другие времена."
По словам дяди Миши, его родители женились по большой любви. Брак зарегистрировали, скорее всего, в первой половине 1920 года, после демобилизации дяди Сани. Старшая дочь Александра родилась 6 мая 1921 года, позже появились на свет сыновья - Владимир в 1924г. и Михаил в 1931г.
На обороте этой семейной фотографии надпись: "На память семейству Маршанских от брата с семейством Жевловых. 19 мая 1927 года". На фото дядя Саня, тетя Оня, дети Шура, Володя, Миша. Но Миша на фотографии - не наш дядя Миша. Тот малыш умер в младенчестве. А ребенка, родившегося в 1931 году, тоже назвали Мишей. Тогда суевериями не заморачивались, и дядя Миша, слава богу, жив и здоров, разменяв давно девятый десяток.
Тетя Оня, Анисья Герасимовна, была очень хорошей портнихой, работала частным образом. Например, она приезжала в Колтубанку, в семью, жила примерно месяц, всех членов семьи обшивала полностью, начиная с ночных рубашек и заканчивая зимними пальто. Как-то моя бабушка собралась перелицовывать старое пальто (да, практиковалось такое, старшее поколение помнит), сшитое тетей Оней, и принялась его распарывать. Помню великое множество разных деталей, зачастую сшитых или стеганых вручную. Бабушка, перебирая их, вздыхала: "Какая Онечка труженица!"
В семье никогда не было ссор. Отец и мать оба были великие трудяги. Дядя Саня пропадал на работе до 9 часов вечера. Бывало приходит, усталый, а тетя Оня сидит за швейной машинкой: "Саня, я еще строчу, не успела закончить." - "Ничего, пока я покупаюсь да постираюсь, ты как раз суп сваришь." В половину одиннадцатого поужинает и упадет спать.
В Бузулуке они жили по адресу: улица Октябрьская, 16.