[240x320]
Тюрьма
Места сбора. Иван Камарали
шагает с отцом в тюрьму.
Предпоследний путь. Смерть
по дороге в тюрьму. Тюрьмы с
трудом, но вмещают врагов.
Дранды – грузинские Соловки.
Нехватка «чистых рук». Список
греков, умерших в тюрьмах.
Смерть Константина Софиано.
Смерть стоя. Квадратура с
кубатурой. «Коба, верни
детей!». «Место рождения –
Бутырская тюрьма». Ужасы
греческих тюрем образца 1937
года в сравнении с
советскими. Обеспокоенность
Л.Берии.
На арестованных обращают
внимание. Родственники
наблюдают за тюремной
жизнью. Свидания. Второй
подвиг Марии
Грамматикопуло. Тюремный
досуг. Приказано изолировать.
Неизвестность рождает слухи.
Женщины с котомками. Афина
ищет брата. У каждой тюрьмы
свой нрав. Павел Чера
получает ответ от Сталина.
Метод № 3. Информация
просачивается. Грузовики
выезжают из тюремных ворот.
Письма Григория Кудакоцева.
Длинных декабрьских и
январских ночей чекистам не
хватало, чтобы выполнить
всю работу от начала до конца
– от ареста до доставки
арестованных в тюрьму.
В селах арестованных в
ночную смену, обычно
собирали в здании сельского
совета или правлении
колхоза. Наутро в
сопровождении охраны
пешим ходом или на подводах
их увозили в райцентр.
Обычно сюда стекались
ручейки из окрестных сел.
Далее из райцентров «изъятый
контингент» на грузовиках
перевозили в городские
тюрьмы, куда прямым ходом
попадали и арестованные в
самих городах.
Главными «накопителями»
служили тюрьмы столичных и
областных центров, а также
крупных городов.
В Аджарии арестованных
свозили в Батумскую
«смешенную»[1] тюрьму, в
Абхазии - в Драндскую
(с.Дранды), во Орджоникидзе –
во временную тюрьму на
улице Кирова и следственный
изолятор на улице Буачидзе. В
Крыму арестованных
накапливали в крупных
городах автономии
(Симферополе, Керчи,
Феодосии, Севастополе, Ялте),
в Краснодарском крае - в
Краснодаре, Сочи, Туапсе,
Новороссийске, Майкопе, в
Донецкой области - Донецке,
Мариуполе, Луганске,
Артемовске. Местами сбора
являлись также тюрьмы
Тбилиси, Ростова, Таганрога,
Пятигорска, Ставрополя… Из
московских тюрем самой
греческой была Бутырская.
Первую партию греков из
Староигнатьевки повезли в
райцентр Старая Карань на
бричке. Они даже песню
запели, чтобы скоротать
дорогу в десять километров.
Были уверены: там разберутся
и отпустят. Настолько дикими
и смешными выглядели
предъявленные обвинения.
Какая контрреволюционная
организация, какие шпионы!
На следующий день после
ареста отца десятилетний Иван
Камарали сам отправился в
Старую Карань. Отца и еще
добрую сотню мужчин
держали в школьном дворе,
словно овец в загоне. От
свободы их отделял
невысокий каменный забор.
Семилетний Иван спрятался за
кустами, на противоположной
стороне улицы. Отца он узнал
сразу - по длинному
чабанскому плащу и
капюшону. Когда колонну
построили для отправки на
железнодорожную станцию
Карань, Иван выскочил из
своего укрытия и в три
прыжка оказался рядом с
отцом. Тот спрятал сына под
плащом, прижав к себе.
Колонну погнали по степной
дороге. На марше радость от
неожиданной встречи
обернулась нешуточной
проблемой. Отец уговаривал
сына бежать. Тот не
соглашался.
- Я буду с тобой.
- Тебя посадят в тюрьму
вместе со мной, сынок…
- Я дойду с тобой до
Мариуполя и вернусь!
Наконец, когда дорога
пересекала очередную балку,
отец уговорил Ивана и
вытолкнул его из колонны.
Как выяснилось, дорога в
Старую Карань была их
предпоследним маршрутом.
(Последним стал путь в
Мариуполь, где все были
расстреляны).
Надеялись вернуться
Д.Хрисанис и Г.Хаджисава, не
раз имевшие возможность
разоружить конвоировавшего
их одинокого милиционера.
Шесть километров он вел их
лесом до Апшеронска. Зато из
станицы 2 января 1938 года
Ильской огромную колонну
греков – несколько сот
человек – гнали под
усиленным вооруженным
конвоем. Никто не помышлял
о побеге. Апостол Сидеропуло,
когда скомандовали: «Кругом!
Шагом марш!», увидел среди
провожающих своего
тринадцатилетнего сына
Христофора. Апостол решил
передать ему буханку хлеба,
которую захватил с собой при
аресте. Буханка пошла вправо,
дошла до парикмахера
Салаймиди, но конвоиры, едва
тот протянул хлеб
Христофору, накинулись на
арестованного. Буханка упала
в грязь.
В ночь с 15 на 16 декабря в
греческом селе Македоновка,
близ Мариуполя, арестовали
двадцать жителей. Утром на
виду у всего села колонну
погнали мимо школы в
сторону ближайшей
железнодорожной станции.
Перепуганные дети и учителя,
увидев процессию, в которой
находились и их учителя,
спрятались под партами и по
углам подальше от окон.[2]
Страх охватил и жителей
греческого села
Александровка под Одессой.
Наутро дети в школе
обсуждали ночной приезд в
село «черного воронка». В
ночь с 15 на 16 декабря в
своем чреве он увез шестерых
греков и нескольких
украинцев.
Эти короткие этапы до
райцентров не для всех
заканчивались тюрьмой.
Арестованных в ночь с 16 на
17 декабря в приазовской
Ялте и соседнем Урзуфе
погрузили в трюм небольшого
пароходика для отправки в
Мариуполь. Старожилы Ялты и
Урзуфа рассказывали мне, что
в битком набитом трюме
задохнулось несколько
человек. (До Мариуполя - не
больше 20 морских миль).
Порфирия Халаджи при аресте
торопили: «Быстрей! Там все
дадут!» Порфирия так и увели
раздетым (стоял декабрь). До
райцентра - Большого Янисоля,
Порфирия не довезли, он
замерз в пути.
По пути из Цалки в Тбилиси
Михаилу Андрианову стало
плохо. Год назад врачи
настоятельно рекомендовали
ему уехать подальше из
города. 23-летнему Михаилу,
лишенному одного легкого,
врачи объяснили, что только
чистый воздух – его спасение.
М.Андрианов вернулся в
родную Цалку.
И вот теперь его в темном и
душном воронке везли в
тбилисскую тюрьму вместе с
арестованным первым
секретарем райкома ВЛКСМ
Челикиди. Для Михаила это
был путь к смерти. Он
обратился к товарищу:
- Мне не выжить в тюрьме. Вот
деньги, возьми. Они мне
больше не пригодятся…
Организаторы операции не
соотнесли размах арестов с
возможностями
старорежимных тюрем.
Построенные еще в царские
времена, они не могли
вместить всех врагов
советской власти. Тюрьмы
быстро наполнялись и
переполнялись.
Возможно, по этой причине
греческая операция – менее
объемная, чем польская и
немецкая, растянулась на
месяцы. Операция лишь
набирала обороты, а
арестованных уже с трудом
вталкивали в камеры.
Оперативно освободить
камеры можно было только
одним способом – пустить
часть арестованных в расход.
Но даже советские законы
образца тридцать седьмого
года требовали вынесения
приговора.
С этим же происходили
серьезные задержки. Быстро
только пуля летит. А дела,
например, из Батуми до
Москвы (где в основном и
выносили приговоры по
грекам) и обратно добирались
всего лишь со скоростью
курьерских поездов.
Максимум – со скоростью
самолета. Потому
арестованным ничего не
оставалось, как ждать и
терпеть, а работникам тюрем –
уплотнять не только свой
рабочий график, но и камеры.
Родственники
репрессированных
рассказывают , что Драндская
тюрьма была переполнена
настолько, что новую партию
арестованных приходилось
запихивать в камеры силой –
и вовсе не по причине чьего-то
сопротивления. Камеры
просто уже не вмещали
новичков. В них и так уже
можно было только стоять.
(Камеры освободились лишь к
сентябрю 1938 года. Иван
Апачиди провел в Драндской
тюрьме почти три года и
испытал на себе все сюжетные
повороты).
В декабре 37-го – январе 38-го
– это стандартная ситуация для
всех тюрем. Федор Цимидан,
например, простоял на ногах в
Донецкой тюрьме семь суток.
Греки, конечно, не
подозревали, что
неисповедимы не только пути
господа, а и дьявола тоже.
Тюрьма в селе Дранды
Гульрибского района, в
тридцати километрах от
центра Сухуми, разместилась в
том самом монастыре,
который многократно спасал
греков, убегавших от
турецкой резни в начале века.
Профиль крепости-монастыря
коренным образом изменился
сразу после установления
советской власти на земле
Грузии. Поверх высоких
каменных стен протянули
колючую проволоку. Если
старая Драндская крепость-
монастырь защищала от
проникновения вовнутрь, то
новая Драндская крепость-
тюрьма выполняла прямо
противоположные функции.
Входные ворота монастыря
заменили глухими железными
воротами. Во внутренней
части тоже произошли
изменения. К основному
трехэтажному каменному
зданию, ставшему СИЗО № 9, с
тесными кельями-камерами
добавили пристройку для
тюремной администрации.
Идеальной оказалась
внутренняя планировка.
Каменные стены разделяли
монастырь на столь
необходимые для любой
тюрьмы «каменные мешки,
которые использовались
теперь для прогулок
заключенных.
Что из себя представляли
тюрьмы в общефилософском
смысле в опоэтизированном
виде оставил на стене
Донецкой тюрьмы НКВД, на
Первой линии, неизвестный
арестант. Его слова стали
первыми, которые среди
прочих изречений жертв,
прочитал в тюрьме Георгий
Левентис: «Да будет проклят
тот отныне и навеки, кто
думает тюрьмой исправить
человека!»
Начальники тюрем, пытаясь
изменить ситуацию,
обращались по инстанциям с
просьбой ускорить
приведе