"– А что вы любите больше всего? – спросил он.
– Я люблю ветер в воздухе и еще разное кое-что, сказала утомленная Москва.
– Значит – школа воздухоплавания, другое вам не годится, – определил сопровождающий Москву человек. – Я постараюсь."
"– Семен, ну чего же вы хотите от меня? – покорно спросила Честнова, готовая к добру.
– Я хочу жениться на вас, – сказал Сарториус. – Больше я не знаю, чего хотеть.
Москва задумалась и съела былинку бурьяна молодым алчным ртом.
– И ведь правда, что больше нечего хотеть, когда любишь. А говорят, что это глупо!
– Пусть говорят, – сумрачно произнес Сарториус. – Они только говорят, а сами наверно не любят... А что же делать, когда я без тебя томлюсь!
– А ты обними меня, и я тебя.
Сарториус обнял ее.
– Ну что, тебе легче стало томиться?
– Нет, так же, – ответил Сарториус.
– Тогда нам придется жениться, – согласилась Москва."
Москва затихла на некоторое время, она глядела на все, как больная, померкшими глазами.
– Семен... Знаешь что: ты лучше разлюби меня... Я ведь уж многих любила, а ты меня – первую. Ты – девушка, а я женщина!
Сарториус молчал. Москва обняла его одной рукой.
– Верно, Семен: разлюби! Ты знаешь, сколько я думала и чувствовала? Ужасно! И не вышло ничего.
– Что не вышло? – спросил Сарториус.
– Жизни не вышло. Я боюсь, что она никогда не выйдет и я теперь спешу... Я раз видела одну женщину, она прислонилась лицом к стене и плакала. Она плакала от горя – ей было тридцать четыре года, и она горевала по своему прошлому времени так сильно, что я подумала – она потеряла сто рублей или больше.
Позже к Комягину пришла его старая, разведенная жена, истертая женщина, измученная с давних пор. Она приходила к Комягину очень редко и видимо еще трогала его чувство воспоминанием прежней привязанности. Комягин устроил угощение своих гостей, но бывшая жена, молча выпив чаю, вскоре собралась уходить, чтобы не мешать мужу оставаться с новой толстой девкой, как она оценила Честнову. Для этой женщины все были толстыми, лишь ею одною никто не интересовался. Однако Комягин вывел Честнову в коридор и попросил ее погулять немного, а потом вернуться, если ей нужно.
– Я ведь томлюсь, когда не поживу с женщиной, – признался Комягин. – Мне некуда деться, интереса все равно нету... Вы же со мной, извините, все равно знакомы не будете.
– Нет, я буду, – сказала Москва, смущенная горем Комягина. – Вы ступайте к ней.
Но Комягин еще постоял с нею в коридоре.
– Вы не обижайтесь...
– Я не обижаюсь, вы мне нравитесь немного, – ответила Москва.
Комягин все же огорчился и наклонил голову.
– Она ведь мне женою была... Она плохо пахла, рожала от меня детей, а дети умерли... Мы вместе с ней спали нечистые. Она мне стала как брат, она теперь худеет и дурнеет, – любовь наша уже превратилась во что-то лучшее – в нашу общую бедность, в наше родство и грусть в объятиях...
– Я это понимаю, – тихо согласилась Москва. – Ты такой маленький гад, который живет в своей земляной дырочке. Я девочкой их видала, когда лежала в поле вниз лицом.
– Это вполне понятно, – охотно согласился Комягин. – Я человек ничто.
Москва нахмурилсь: "Ну зачем, зачем он есть на свете? Из-за одного такого все люди кажутся сволочью, и каждый бьет их чем попало насмерть!"
– Я когда-нибудь приду к вам и буду женой, – сказала Москва.
– Я вас буду дожидаться, – согласился Комягин.
Но Москва быстро передумала, как еще не затвердевшее и неверное существо:
– Нет, не ждите, я никогда не приду в этот дом, – ты жалкий мертвец!
Один раз Москве захотелось винограда, но весной он не вырастает. Самбикин обходил колхозные окрестности, однако всюду виноград уже давно был превращен в вино. Москва сильно опечалилась – после потери ноги и болезни у нее появилась разная блажь, в виде нетерпенья по поводу какого-нибудь пустяка. Она, например, каждый день мыла себе голову, потому что все время чувствовала в волосах грязь и даже плакала от огорчения, что грязь никак не проходит. Когда Москва, как обычно, мыла однажды вечером голову над чашкой в саду, к изгороди подошел пожилой горец и стал молча смотреть.
– Дедушка, принеси мне винограду! – попросила его Москва. – Или у вас его нету?
– Нету, – ответил горный человек. – Откуда он теперь!
– Ну тогда не гляди на меня, – сказала Честнова. – Неужели у вас ни одной ягодки нету, ты же видишь – я хромая...
Горец ушел без ответа, а наутро Москва увидела его снова. Он дождался, когда Москва вышла на крыльцо дома, и подарил ей новую корзину, где под свежими листьями лежал бережно отобранный виноград, весом более пуда. После корзины горец подал Москве маленькую вещь – цветную тряпочку. Она развернула ее и увидела там человеческий ноготь с большого пальца. Она не понимала.
– Возьми, русская дочка, – объяснил ей старый крестьянин. – Мне шестьдесят лет, поэтому я дарю тебе свой ноготь. Если бы мне стало сорок, я бы принес тебе свой палец, а если б тридцать, я тоже отнял бы себе ту ногу, которой и у тебя нету.
Москва нахмурилась, чтоб спокойно сдержать свою радость, а потом повернулась, чтобы убежать, и упала, ударившись в камень порога неживым деревом ноги.
Горец не хотел знать про человека все, а только лучшее, поэтому он сейчас же ушел в свое жилище и больше не был никогда.
– Она теперь хромая, – сказал еще Самбикин, – и живет в комнате члена осодмила товарища Комягина. Фамилия ее тоже стала не Честнова.
– Зачем же ты ее бросил хромую и одну? – спросил Сарториус. – Ты ведь любил ее.
Самбикин чрезвычайно удивился:
– Странно, если я буду любить одну женщину в мире, когда их существует миллиард, а среди них есть наверняка еще большая прелесть. Это надо сначала точно выяснить, здесь явное недоразумение человеческого сердца – больше ничего.
А. Платонов "Счастливая Москва"
