В море боли тонет лодка, рядом плачет Божия Матерь.
Протоиерей Виктор (Теплицкий).
Ливень накрыл наш автобус сразу. Ночное небо заиграло, словно фотовспышками, всполохами молний, и дворники на ветровом стекле автобуса перестали справляться с потоками воды.
Я немного расслабилась. Дождь давал надежду на то, что на блокпостах ни у кого не будет желания тормозить нас и выгружать мужиков на досмотр и возможную принудительную раздачу мобилизационных повесток под холодными струями, льющимися с неба. Небеса однозначно были за нас.
Даже улыбнулась через силу своим парням:
- На Небе нам организовали прикрытие.
После очередного ослепительного разряда и грохота по линии горизонта мои мужики тоже заулыбались:
- Архистратиг Михаил лупит по нечисти.
Небо за окном автобуса грохотало, словно десяток «градов», а напряжение в наших душах потихоньку слабело. Предшествующие отъезду дни свились в такой тугой клубок тревог и боли, что казалось - метни его, как гранату, в окружающую нас страшную реальность, рванёт так, что бытие расколется на тысячу осколков.
Парней пришлось прятать у друзей и по домам, потому что отлов мужчин для бесконечной украинской мобилизации стал сродни набегам охотников за рабами на украинские города и села в средние века. Мужчины вдруг стали товаром. Наверное, их всех продали оптом где-то правительственными столами Киева Америке, готовой воевать с Россией на украинской территории за свои интересы до последнего украинца.
Долгих полтора года пыталась в больницах помочь хоть чем-то тем, кого уже намотало на маховик войны. Старалась не дрожать губами, когда видела на улицах и возле супермаркетов украинских городов молодых инвалидов. Их становилось всё больше и больше, с лежащими рядом с ними полиэтиленовыми пакетами для подаяний, потому что протягивать руку молодые мальчишки в линялой военной форме ещё не научились.
Научилась в самые тяжёлые моменты жизни, среди кровищи и смертей, собираться в кулачок и откладывать свои мысли назавтра.
Оно наступило. В один день мы все остались без работы, а поиск новой для моих мужчин каждый день мог закончиться за стенами военкомата, потому что мужчин призывного возраста, не изъявляющих желания убивать своих братьев в АТО, военкомы стали отлавливать прямо на улицах.
Покупать лекарства для наших дончан стало просто не за что, а увезти всех моих парней стало тоже невозможно. Украина полностью блокировала проезд в Донецкую и Луганскую области без пропусков, а получить такой пропуск было всё равно, что добровольно сходить за повесткой на мобилизацию.
К тому же везти собственных диабетиков туда, где инсулина не хватало, было бессмысленно.
Полтора года я на гневные вопли новоявленных украинских патриотов в мой адрес:
- Чемодан, вокзал, Россия, - отвечала:
- Нет. Я люблю Россию всей душой, но мой дом - Украина.
Теперь же нам надо было уезжать. Кроме России, уезжать было некуда.
Свояк, переживший Майдан, сказал последнее слово:
- Вывози парней. Быстро. Если сейчас здесь всё опять закрутится с Правым сектором, потом уже не смогу помочь. Ты с Вовкой всё равно вернёшься, как только сможешь, а за них будешь спокойна.
Валик знал, что вернусь я только на Донбасс, к старикам, потому что оставаться в Днепре мне больше было незачем.
Ливень за окном автобуса продолжался почти до самого Чонгара, поэтому блокпосты прошли без остановок. Всё было, как всегда - укрытия, обложенные мешками с песком, ограничение скорости - семьдесят, пятьдесят, двадцать, STOP, лежащие змейкой поперёк дороги бетонные блоки, железные противотанковые ежи. Но обычных досмотров не было, потому что помогла гроза. Только топчутся под навесами фигуры автоматчиков в плащах, машут водителю фонариком:
- Проезжай.
Водители едут. Водители оказались надёжными и понятливыми мужиками. В день отъезда нас передавали в городе по цепочке, из рук в руки свои, знакомые и не очень.
Машина под подъезд, потом на вокзале друзья, владельцы маленького кафе, где надо было переждать до момента посадки в автобус. Дальше в сопровождении своего правоохранителя - на платформу, после телефонного звонка знакомого посадчика, и сразу в автобус, буквально за несколько минут до отправления. Вокзал переполнен АТОшниками и патрулями. Фильм «Семнадцать мгновений весны» не идёт из головы, только мои двое детей малость крупнее, чем у радистки Кэт.
Спасибо всем. Валентин обнимает на прощание:
- Береги себя и парней.
Шепчу ему в ответ:
- И ты себя береги.
Пусть только кто-нибудь попробует при мне назвать его ментом или мусором. Сильно пожалеет. С самого майдана, когда жгли мужиков коктейлями Молотова, и до сегодняшнего дня он держит удар. Новая власть готова на всё, лишь бы извести вот таких офицеров старой закалки, тогда - всё, новая полиция наведёт европейский порядок, а батальоны ДУК ей помогут завершить расправу с инакомыслием. Если друг друга сами не перестреляют.
На Чонгаре пахло Азовским морем, степью и недалёким дождём. Водители прощались с нами, обменивались телефонами. Все вышли из автобуса. Во времена беды главная ценность - жизнь и дружба, поэтому прощались тепло, и вещи нести было нетяжело, на всех нас - один рюкзак с документами и одна сумка с вещами парней.
Поколесив в девяностые по ближнему и дальнему зарубежью, с пограничным контролем была знакома. Но тогда не было войны, и комфортность таможен измерялась ценами в дьютифри, наличием зеркал и бумажных полотенец в туалетах. Сейчас об этом вспоминалось, как о марсианских хрониках.
Простуженный пограничник приказал всем сойти на обочину, чтобы не мешать досмотру грузовых фур и легковых машин, собрал паспорта, пытливо вглядываясь в лица. Ожидаем. Женщины стайками стали растворяться в ночи среди приазовского бурьяна, разыскивая хоть какие-нибудь укрытия для естественных надобностей, мужчины отворачиваются и терпеливо ждут, пытаясь заслонить от ночного ветра жмущихся детишек. Украина - це Еуропа...
Тянутся, тянутся минуты ожидания. Прорвёмся или нет? Пока каждого пробивают в стоящей в отдалении освещённой будке по компьютерной базе, стараюсь подавить в себе тревожные мысли:
- Если не выпустят парней, что буду делать.
Струны души вновь натягиваются до звона. Автоматчики вокруг не способствуют успокоению.
Пограничник вернулся со стопкой паспортов. По одной стал выкрикивать фамилии. Так, я. Потом муж. И вот, наконец, парни. Неужели выпускают...
Молоденький худой парнишка-автоматчик, явно по речи с западной Украины, просит всех построиться по трое, чтобы легче было считать. Не перечим, потому что его тоже жалко, совсем измотан, только уши торчат. Несладкая служба, да и лица вокруг, несмотря на автоматы в руках, наши, славянские. Голодно и холодно им, совсем не те лица, что в сытых добровольческих батальонах.
Нас подводит служащий к заслону с колючей проволокой. Машет вперёд рукой:
- Идите туда.
Впереди полная темнота. Водители нас предупредили, что километра три придётся идти пешком. За мостиком будет автобус, который выслала уже русская сторона. Идём молча. Сворачивать с дороги на обочину нельзя - минировано. Периодически из кромешной тьмы возникают фигуры автоматчиков, отрывисто спрашивают:
- Сколько ещё за вами идёт человек?
Коротко отвечаем, стараемся держаться вместе, мои парни помогают двоим старичкам нести их сумки.
Но вот и автобус. Бросаем в него вещи. Водитель терпеливо ждёт, пока из темноты не появятся последние путники. Записали, кто куда едет, подвезли под российскую таможню. Всё те же славянские лица, но без зверства и агрессии. На лицах усталость. Всё, как всегда: паны бьются, у мужиков чубы трясутся.
Здесь чуть больше удобств: коридор - клетка после таможенного пункта, где трое пограничников задавали обычные вопросы - срок и цель визита - и вот мы снова в автобусе.
Пусть объяснят мне политики, почему я должна ненавидеть и считать врагами славянских парней с одной и другой границы... Пусть объяснят, почему два брата должны направить друг на друга оружие. Светает. Мы едем по азовской степи. Вымотаны и хочется спать, но на лицах начинают мелькать редкие улыбки: не видно больше военных, и, ставших уже привычными, колонн бронетехники. По обочинам дороги не мелькают щиты с призывами к мобилизации. Не веет уже дурдомом, ставшим привычным.
Симферополь непривычно для этого времени года тих. Меньше, чем всегда было в это время, людей и автобусов. Но и кричащей аляповатой пошлой рекламы меньше, и пахнет вкусно чем-то смолистым и цветущим.
За Симферополем начинаются горы. Парни прилипают к окнам автобуса. Непривычно видеть их, ставшими за прошедшие полтора года такими взрослыми и суровыми, вдруг расслабившимися и даже улыбающимися.
Машин на серпантине немного, но так даже лучше, во всяком случае, нам, уставшим от вечной тревоги фронтовых дорог. Всё вокруг дышит миром. Это самое главное. Даже не верится, что три часа назад были окопы, и ПЗРК, и усталые солдаты вокруг.
Крым, Крым, благодатный и благоухающий мягкий Крым. Станешь ли приютом для моих птенцов?
Не знаю. Уже благодарна за твои мягкие объятия мирной жизни.
Ялта оглушает душу ароматами цветения. На автовокзале, как всегда, наперебой предлагают жильё бодрые крымские старушки. Нам не нужно. Нас ждут родные. Война на Украине по-разному отозвалась в сердцах родни, разбросанной по свету. С братом мужа и его семьёй нам повезло, позвали нас к себе без лишних разговоров. Просто уступили целую комнату, усадили за свой стол. Война - время проверки на то, что ты за овощ. Кто - малина, а кто - редиска. Наши не подвели, не горчат.
Вечером сидела на берегу моря и солила его слезами. Муж и сын исполняли обещание, данное мне в самые тяжёлые минуты прошедшего года: молча стояли у меня за спиной.
Слава Тебе, Господи, что Ты дал нам счастье ещё раз увидеть море. Когда-то, после страшных дежурств в больнице, где операционные были полны перемолотыми войной людьми, и я приходила домой чёрная и молчаливая, муж просил меня:
- Ира, поплачь, легче станет.
Не могла. Только шептала:
- Останемся живы, когда-нибудь выплачу свои слёзы морю. Выплачу ему всю свою боль об убитых детишках Донбасса. Об измученных одиноких голодных стариках. Об изувеченных двадцатилетних мальчишках. О разбитых домах и разрушенных жизнях. Пусть соль моих слёз достанется ему, морю. Оно сумеет понести эту соль, обратить её в брызги и радугу.
Поворачивала к моим парням мокрое от слёз лицо:
- Слава Богу, мы вновь увидели море. Вова, а как же те, кто не дожил до этого счастья? Как ты думаешь, в Царствии Небесном есть море? Наши донецкие малыши, не прорвавшиеся сквозь войну, видят его, как ты думаешь?
Муж, подозрительно щурясь и отворачиваясь, шептал:
- Думаю, у Бога всё есть. Видишь, как белые ангелы купаются в небе и волнах одновременно, - и показывал на пух белоснежных облаков на горизонте над морской гладью.
[680x482]