[425x500] Моя Пасха.
Только похоронив свою любимую мамочку, поняла, зачем две тысячи лет назад пришёл Христос на землю. Раньше знала теоретически. Как с тем учителем, который объяснял детям, объяснял, наконец-то сам понял. Не скажу ничего нового: пришёл Христос на землю и упразднил смерть. Только это надо прочувствовать, чтоб понять. Знаю одно: мама ЕСТЬ, она жива. Не слышу её дыхания в соседней комнате, нет привычного поскрипывания её дивана, нет звука шагов в коридоре. Не надо готовить ей две ложечки каши или пюре, покупать молоко. Чаще мы молчали. Но это было молчание близости: очень мирное. После смерти мужа, вернувшись в дом детства, прожила с мамочкой девять лет. В последнее время она оглохла, но читала прооперированным глазиком то, что писала ей на компьютере крупным шрифтом – о внуке, невестке, правнучках – кто и где находится сейчас, кто чем занят. Приходил наш семейный духовник, «говорил» с ней через компьютер. Когда читал разрешительную молитву, видела: внутренне рада мама чистоте души. «Господь да благословит тя, Господь да помилует тя, Господь да благая подаст те», - говорил он, прижимая рукой её голову к себе – чтоб чувствовала его любовь. Мамочка радовалась, внутренне прислушиваясь. Хоть жизнь у нас с ней прожита грешная, безбожная, но не ради праведников пришёл Бог. За день до смерти мы соборовались - мама и её две дочки. Так вышло, что младшая её дочь приехала с ней проститься в момент соборования и встала молиться с нами. Молились, как одна душа, Бог даровал мне на всё время соборования не рассеянную молитву – это ведь чудо лично для меня. За месяц и семь дней до этого, в день Николая Чудотворца, икона которого - единственная - стояла в маминой комнате, тяжко больная до этого момента мама вдруг воскресла: к ней вернулся ясный ум, зоркость, она поднялась и бодро ходила по квартире. Даже на улицу стали с ней выходить, поверили в воскресение! Оказалось, Бог дал нам побыть вместе, порадоваться друг другу ровно месяц – до святых Марфы-Марии. После их дня мама упала, случился инсульт. Семь дней лежала в параличе. Святое Причастие приняла. До последней минуты жалела не себя, а меня. Каждый раз, когда старалась перевернуть её, постукать по спинке, чтоб не было застоя в лёгких, она всем существом, но без слов, словно говорила: «Не тягай меня, мне это уже не поможет». Мамочка моя любимая. Всю жизнь я боялась этой минуты: мама умрёт. Случилось.
В последний наш день мама стонала – душа разлучалась с телом. Не выдержав стонов, вышла на улицу охладиться – все дни стояла жара под тридцать. Пришла, подняла её для массажа, усадила, подперев своей спиной. Тут и увидела трупные пятна на её совсем исхудавшем теле. Господи, ей умирать срок пришёл, а я пичкала её едой, уколами, массажами – не давала покоя!
-Мамочка, прости меня, прости меня. Пожалуйста, прости меня, – стала кричать ей в неслышащее ухо. Мамочка откликнулась душой: в сердце моём разлился горячим словно бы воск. Пожалела меня, простила, не могла не простить! Мамочка была очень жертвенной: никогда не заботилась о своём удобном ложе и еде, но всегда хотела быть среди детей, кормить их вкусно и сытно, вникать в их заботы, жить среди них. Христианка по жизни, не по теории. Кстати уж сказать, совсем нестяжательна, добра и подельчива, нрава кроткого и молчаливого.
Приехала бригада мужиков, в покрывале унесли её в морг. Хоть и старушка, и все документы медицинские есть, хоть скорая была вызвана для неё не один раз, но вскрывать обязательно, таков ныне закон: убивают дети родителей, чтоб завладеть квартирами, деньгами, наследством.
Оформлением документов в морге на следующий день занимался мой сын, её внук. Что он там пережил – Бог знает и выше сил не даёт, но страшно. Он звонит:
- Мама, требуют ещё десять тысяч, чтоб украсить тело, поговори.
-Нам ничего украшать не надо, просто помыть и всё, - прошу я в телефонную трубку.
-Череп ей вскрыли, изо рта будет сочиться кровь, надо томпонировать или так оставить? Две семьсот, если надо…
Ну и всё в таком духе, по разным позициям вскрытия. Цинизм, с которым в морге выкачивают деньги, приводит в шок. Они, словно фашисты, говорили о Сашиной любимой бабушке страшные вещи.
Наступил день похорон. Невозможно было, чтоб гроб с мамой постоял в доме, как мне хотелось – под пение панихид и чтение псалмов – страшная жара помешала. Утром того дня занималась приготовлением поминального стола. Поставила лампаду и освящённую вербу – в высокой вазе букет вербы, достойный алтаря: весь в мелких жемчужинках, со свечой и золотыми лентами. На тарелках мелкие красные и жёлтые яблоки и мандаринки. В полусветлой комнате украшенный празднично стол показался мне пасхальным – мелкие фрукты выглядели, словно крашеные яйца… Это был первый вдох воздуха Святой Пасхи. Она началась. Продолжалась ровно с третьего до девятого дня. И смерти нет – для этого распялся на Кресте мой Бог, чтоб её, проклятую и ненавистную, УПРАЗДНИТЬ. На девятый день мамины и мои подруги, соседки наши сидели за поминальным столом. Пели протяжные песни: «Лучину», «Под окошком месяц», «Что стоишь, качаясь»… Мама любила застольное пение. Говорили о тех, с кем сегодня встретится моя мамочка – с Чеховым, Пушкиным, Астафьевым. Со святыми угодниками – страшно подумать, сколько их Там, они её знают. Встретится, Бог даст, и со своей мамой, моей любимой бабушкой Аграфеной, и с бабой Настей, что вырастила её христианкой, с любимым свёкром дедом Валентином. Да и мало ли кого ещё встретит моя мамочка, когда придёт в Небесное Царство. Оно ей было обещано Христом – за покаяние.
-Не пойму, что за чудный вечер, вроде, поминки, а как праздник, - стесняясь, боясь оскорбить чувства, говорит моя добрая приятельница Евгения.
Но их, эти чувства, не оскорбить сейчас ничем. Живу и дышу только Пасхой. Всё остальное мелко и незначительно.
Похороны.
-Мама, боюсь, что не узнаю бабу Нину в морге, - звонит сын.
Едем на кладбище в такси, со мной верующие мои подруги, поэтому, спросив разрешения, всю дорогу поём молитвы, чтоб и в пробке не застрять:
«Царице моя преблагая, Надежда моя, Богородице, Приятелище сирых и странных Предстательнице, скорбящих Радосте, обидимых Покровительнице!
Зриши мою беду, зриши мою скорбь»…
Из всех молитв, нами пропетых, эта самая грустная и пронзительная, мы и не поём её вовсе – молимся Царице Небесной, просим заступления.
Спели за длинную дорогу все ПАСХАЛЬНЫЕ молитвы, «Воскресение Христово видевши» повторили несколько раз, с любимую нами песнь Жен-мироносиц. Подъезжали, всё перепев.
-Давайте «Символ веры», - предложила я. И мы пропели о том, во что верим. Такси остановилось на словах: «Во едину святую соборную и апостольскую церковь»… перед белой кладбищенской, в честь нашего святого Даниила Ачинского, церковью. Пасхальный Светлый Святой Дух – с нами Бог!
-Саша, ты не бойся, в гробу только одежда, снятая с тела, в гробу её нет, - звоню сыну, стараюсь поддержать, он везёт гроб в катафалке.
-Всё знаю, мама, всё знаю, - отвечает твёрдо.
В прохладе церкви ожидаем гроб. Купили свечи, погребальный набор сверху кружев, которые мамочка себе готовила «на смерть» в узелке.
Стоим с цветами. Ждём.
-Мама, на тебя покупать цветы? – это с утра сын мне звонит.
-Да, розы, для Богородицы. Три.
-Почему три-то?
-Потому что Она Живая, Сущая.
-А я хочу бабе цветы.
-Ты как хочешь, а мне купи лучшие – чтоб мою маму Богородица встретила.
Зажжённые свечи и цветы в полумраке и прохладе небольшой церкви. Открыли гроб и мы все ахнули: моя простая, заводская труженица мамочка лежит как царица. Красавица. Но не от их морговой косметики, которой я боялась, как огня. Нет, от выражения лица. В оранжевой простой блузе и таком же платочке, моём любимом, лежала царственная особа. Она созерцала (всё её выражение свидетельствовало об этом) нечто прекрасное, словами невыразимое, видное сейчас ей одной. Ни в какой молодости мама, всегда миловидная, не была такой одухотворённой красавицей. Мы все стояли потрясённые её необычайной красотой, слушали слова панихиды. Пел отец Лев, дьякон Покровской церкви, бывший лет двадцать назад оперным певцом.
-Бога человекам невозможно видети, на Него же не смеют чины ангельские взирати…
Пел смиренно, сдерживая свой бас, утишая его под голос священника. Потом его проникновенное, слово из Вечности. Жаль, что его не услышали мои родственники ушами, он почти шептал, но в сердце их оно было посеяно. Простились, решили больше в такую жару гроб на кладбище не открывать. Похоронили под берёзками, вьющими косы на лёгком ветру, рядом с её мужем, Олегом Александровичем, моим отчимом и Сашиным дедом, человеком, ставшим нам родным. Дождался свою голубушку любимую.
Вот такие проводы мамочки. Пасхальность их с благодарностью и пониманием, что смерти нет, принимаю, Аминь.