[402x550]
Вот уже и май опустился зелёным шёлковым покрывалом молодой листвы и разнотравья на землю Донбасса, зазвучал соловьиными трелями рассветов, закуковал вечерней кукушкой в напоённом цветочными ароматами воздухе. Степь вздохнула полной грудью, потянулась к небу разноцветьем ростков. И словно отошли на второй план беда и война, утонули, скрылись в пене цветущих черёмухи вишен. Затянуло понемногу зеленью воронки от обстрелов. Сломленные, покорёженные деревья все равно, назло смерти, покрылись по живым веткам листвой и цветом. Брошенные и разрушенные дома, словно за ширмы, прячутся за изумрудные кущи садов и уже не так тоскливо смотрят на тебя пустыми глазницами выбитых окон. Жизнь побеждает смерть.
Над одним из дворов аисты угнездились. Всё подворье разрушено, а столб с сучковатым гнездом-стрихой уцелел, вернулись на него тонконогие и длинноклювые крылатые обитатели. Сразу двор ожил. И соседский, с поваленным забором и продырявленной осколками крышей, машет-зовёт роскошными кустами мокрой сирени, белой и тёмно-фиолетовой, да птичьим гвалтом под раненой кровлей.
Едем, едем через исковерканные войной сёла и хутора. Весна во всём своём благолепии, а боль всё равно сжимает сердце. Когда вернуться сюда люди, сорванные войной с родных мест, да и вернутся ли? И тоскливо молчат вслед нашей проезжающей машине деревенские погосты, обычно в мирные годы уже пестреющие в мае поминальными венками и цветами после Радоницы. Теперь же печально тянут к небу серые Кресты из зарослей лебеды и чистотела, напоминая своей заброшенностью, что война всё ещё идёт.
Она ещё прячется где-то в уголках наших душ, в кровавых омутах памяти, в усталых глазах стариков, в ощетинившихся стальными ежами блокпостах дорог. Она в ночных кошмарах переживших бомбёжки детей, вдруг вскрикивающих и заходящихся плачем так, что только на руках и успокоишь. Она в безногих молодых парнях, всё более появляющихся на улицах городов. Странная и страшная украинская война. Без явных победителей и побеждённых, война, где перемирия без мира, и понять, кто воюет, с кем и за что, также сложно, как и проехать расстояние в 300 километров по военному бездорожью.
Мы убиваем сами себя. Убиваем давно, многолетней нераскаянной гордыней и тотальной исторической ложью. Стреляем друг в друга равнодушием с его вечной приверженностью поговорке: \" Моя хата с краю\". Убиваем ближних и дальних равнодушием. Сколько лет втихомолку крутили друг другу дули под столами, выясняя, кто «щирый украинец», а кто «москаль» по деду, кто кого кормит - запад ли восток, восток ли запад...
Воюем мы, люди. А земля просит мира. Прилетают и аисты, и ласточки в наши разорённые дома. Цветут сирени, поля ждут трудолюбивых, старательных человеческих рук одинаково везде: и под Донецком, и Луганском, и на Волыни, и в Черновцах, и на Днепропетровщине. Разорённые, заброшенные дома, как и женщины в чёрных траурных косынках, одинаково печальны везде.
Эти страшные полтора года показали, как далеко мы зашли во тьму. И отошли от Света, да так, что вовсе перестали Его видеть и чувствовать. Вот и слов: \" Мир вам \", - не услышали. Да и не хотели слушать в своей гордыне. Мы слушали политиков и проходимцев, мерили своими искажёнными мерками историю. Воевали друг с другом, вооружившись каждый своим лекалом. Мы так часто ходили на митинги и так редко в храмы. Знали наизусть предвыборные программы разных депутатов, но не знали заповедей Божьих. Господь попустил нам за это войну. И вот теперь, среди крови и скорбей, Господь опять даёт нам надежду: этими зеленеющими полями, птицами, поющими в небе, закатами и рассветами Он показывает, что возрождение возможно. Врачует растерзанные души, зовёт усталых: \" Приидите ко Мне, все труждающиеся и обременённые...\" И лишь Он даёт надежду на встречу с теми, кого забрала война. У Господа они живы, ибо Он единственный Победитель тьмы и смерти.
И Божии подсказки на каждом шагу, только смотри, открой глаза, не придумывай своего. Каждая былинка подскажет, как жить надо по Богу.
Вот старый дуб на заброшенном подворье, раненый, но не сломленный. Стоит, крепко вцепился корнями в землю, а головой-кроной упёрся в небеса. Казалось бы, искорёженный, чёрный, мёртвый. А приглядишься: на нём распускаются листья. И стоит, и тихо шепчет тебе - только прислонись лбом к шероховатому стволу: \" Человек, ухватись, как я, руками-корнями за родную землю, а душой устремись в Небеса, и не станут тебе страшны никакие бури, никакие невзгоды. Выстоишь. Пой Творцу благодарственную песнь шелестом души своей, как я пою кроной на ветру, благодари за дожди и за солнце - жив будешь. А случатся бури, отломятся только сухие ветки, потому что они уже мертвы\".
Вот и этой страшной бурей-войной отломило от наших душ мертвенность эгоизма и гордыни. Тряхнуло нас бедами сильно, до глубины души. Омыло слезами и кровью. И потянулись к Небу, в котором и Ангелы, и звёзды.
Жизнь побеждает смерть. Сегодня 9-е мая, День Победы. И мы всей улицей в нашем маленьком посёлке Донецкой области вышли на трудовой фронт. Нет, о празднике мы не забыли. Уже с рассвета - в сёлах ведь встают рано - звучало у калиток и у колодца: \" С Днём Победы!\", - но празднование с традиционным застольем и чаркой-другой отложили на послеобедие, потому что для того, чтобы и мы победили в нашей войне, нужно потрудиться много. Донбассу надо выстоять. Это не просто лозунг. Нам надо прокормиться, продержаться до настоящей победы, не потеряв ни больных, ни слабых, ни малых, ни старых. Залечить раны, не дать нашему краю запустения. Поэтому: \" Всё для фронта, всё для Победы! Вчера вечером, практически ночью, довезли мы с мужем по убитым войной дорогам с тепличного опытного хозяйства партизанскими тропами тысячу саженцев рассады помидоров и перца, отраву для огородных вредителей, раздобытую мужем в агрофирме при нашем университете.
Этого груза наши земляки ждали больше, чем сахара и круп. Конечно же, в каждом уцелевшем подворье, несмотря на войну, по огородам был ещё в начале весны накрыт маленький парничок, где все дружно посеяли семена, сбережённые с прошлой осени. После того, как в марте отсажали мы с земляками семенную картошку, привезённую нами, и выдержала она последовавшие потом в апреле и заморозки, и снег, и гололёд - вот уже зеленеет ровными рядами - наказ нам был один - к Дню Победы никаких подарков, только рассаду из этого чудо-питомника.
И квохтала я всю дорогу над переложенными для мягкости старыми ватными одеялами ящиками с землей, увенчанными хрупкими помидорными стеблями. И переползала выбоины и рытвины на дорогах наша \" Волга\" с особой осторожностью.
Во всю дорогу небо сеяло мелким тёплым дождичком, и муж, Вовка, подначивал меня: \" Великая огородница. Ты ещё и две-три тучи привяжи к машине, шепни им на ушко, что ли, чтобы мы их до места дотянули, а то мама звонила, жаловалась: небо хмурится, а дождя нет\". Только отмахивалась от него и бурчала: \" Осторожней, Шумахер!\"
Довезли. И вот сегодня с раннего утра разнесла мама Лариса саженцы рассады по дворам, вместе с химией, чтобы успели соседи замочить корни им на час в растворе, который так отпугивает медведку и дождевых червей, до молодой рассады больших охотников. А в восемь утра мы уже все роемся по огородам, благо, тучи всё-таки за нашу машину зацепились, и ночью прошёл дождик.
Глянуть со стороны - все соседи вышли пускать руки-корни в землю, да ещё и весело так, смеёмся, перекликаемся. Стосковались мои земляки по мирному труду. Ничего нет лучше и полезней на этой земле, чем сады-огороды сажать, да детей рожать, так думаю.
Вот и дед Борисыч, который по старости не в огороде, а сидит на скамейке под соседским домом, слева от нашего, с коляской правнука, так считает, громогласно оглашая свой и соседские огороды праздничной риторикой:
-А что, бабоньки, в День Победы огород сажать - самое милое дело. И помидоры будут победные, красные-прекрасные, как стяг кумачовый. И запретить цвет победный уже никто не сможет - это дед намекает на запрет Красного флага. И продолжает:
-Вот и правнука моего, я подозреваю, на 9-е мая заделали, вишь какой краснощёкий и громогласный получился!
И на смущённые возгласы Оли, жены внука:
- Дед, ну Вы даёте... Что же Вы нас перед всеми соседями в краску вгоняете! - Борисыч только посмеивается:
-А что, победителей не судят, что тут смущаться, вон какого бойца вылупила! Ты давай лучше медведке алес капут делай, а то она, зараза, из моего парничка треть рассады сожрала.
А на огороде справа роется в земле наш новый сосед, тёзка моего мужа, Владимир. Жена его, Маруся, сидит на крыльце и держит на коленях кошку Машу, потому что плохо ходит после ранения. Они из Авдеевки, прошлой осенью их дом там разбомбили подчистую, Маруся тоже попала под осколки. Слава Богу, осталась жива, да вот ходит до сих пор с трудом.
Приняла их к себе наша соседка, Аделаида Марковна, учительница музыки, которая тихо и одиноко жила все годы своей жизни на нашей улочке в маленьком, полузавалившемся домике, вызывая бабьи пересуды своим одиночеством, скромностью до скрытности, запущенным садом-огородом и смешным именем.
Те, кто был на язык остёр без меры, звали её Лампадой Марковной, Те, кто мягче, просто тётей Лидой. В огороде Лида Марковна никогда не возилась, забор её дома вечно падал то в сад, то на улицу одной-двумя секциями, калитка скрипела жалобно и длинно, зато в заросшем саду, который никто не тревожил обрезкой, пели соловьи.
И из маленького окошка приземистого домика часто звучали печальные и светлые мелодии пианино, да шмыгали в скрипящую калитку такие же скромные и тихие, как и тётя Лида, длиннокосые девчушки с нотными папками. Ученицы.
Больше никто ничего о Лиде Марковне во всю её жизнь ничего не знал, кроме того, что замужем она не была, и детей, равно как и какой-либо живой родни, у неё не случилось. По сведениям Бориса Борисыча, который знал всё про всех, тётя Лида поселилась здесь годах в шестидесятых, приехав к старухе-тетке откуда-то из Ленинграда. А больше ничего и не знал о ней, неразговорчива была.
Но когда потянулись прошлым летом и осенью по улицам нашего маленького Донбасского посёлка, Божьей милостью не пострадавшего от обстрелов, усталые и измученные беженцы из расстрелянных городков и сёл, Лида Марковна одна из первых пустила к себе на постой семейную пару, сорокалетних Володю и Марусю, тоже, как и она, бездетных. Правда, была с ними беременная тогда кошка Маша, тихо мяукающая-плачущая на руках у Маруси, сидящей на инвалидном кресле.
Через месяц Машка принесла им трёх котят, которые славно подросли и гоняют теперь на веранде у Марусиных ног. Машка же важно лежит у Маруси на коленях. Обе, и хозяйка, и кошка, блаженно наблюдают: Маруся за работой Володи в огороде, а Машка - за котятами.
Люба Марковна мелькает в дверном проёме своим худеньким старушечьим личиком и звенит неожиданно звонким голосом:
- Маруся, тебя не просквозит на ветерке? Володичка, может, водички попить хочешь? Давай кепку дам, а то голову себе напечёшь, тебе нельзя после контузии.
А Володя вместе со всеми зарывается руками в землю, переминает комья, дробит, пушит в пух, бережно опуская в лунки рассаду, словно сам старается укорениться на этой земле, как росток, вырванный с одного места, но всё же прилагающий все силы, чтобы прижиться на другом.
А к часу дня, когда работа уже по всем огородам окончена, дед Борисыч передаёт с рук на руки внука Оленьке, командует:
- Соседи, а ну передай по цепочке по огородам - через полчаса собираемся все у моего старшего во дворе, всех в гости прошу, там уже невестки стол накрыли. Так что руки мыть, и к нам. Праздник всё же сегодня. Великий Праздник.
День тёплый, и на большой стол под орехом во дворе у сына Борисыча падают жирные зелёные серёжки-гусеницы. Воздух полнится пчелиным гулом и ароматом цветущих нарциссов. Мы, сменившие обычные светлые рабочие платки на разноцветные, праздничные, а мужчины в чистых рубахах и с запахом одеколона на натруженных руках, вдруг затихаем, оглядываем всех, сидящих за этим большим столом.
И замираем сердцами - сколько наших нет - Женьки, Серёги, Лёшки... Но зато бузит и тянет со стола хлеб Ванюшка, и ещё вон малявочка, и ещё... И ребята из Ясиноватой, что в пустом бабином Томином доме поселились, и старички из Марьинки, И Владимир с Марусей с нами. И, впервые за все годы Лида Марковна тут. Смущается, всё одёргивает длинные, с кружевными манжетами рукава своей белой нарядной блузы, поправляет худенькой рукой высоко взбитые седые волосы.
Дед Борисыч поднимается, строго и тихо говорит:
- Давайте, родные, выпьем за живых и за мёртвых, за тех, кто пережил ту страшную войну, за тех, кто принёс Победу на нашу землю, в наши дома. Потому что это была Победа, Победа на все времена\".
Встаём молча. Все - и мужики, и женщины - выпиваем до дна свои чарки.
Потом, когда разговором и слезами помянуты все: и бабушки, и дедушки, и папы-мамы, рождённые в ту войну, когда выплакана нынешняя война, вдруг затихаем, слушая нашего нового соседа, Владимира. Он, немножко размякнув от теплоты дня и рюмочки красного, вдруг громко начинает рассказывать нам, как он всем благодарен, особенно Аделаиде Марковне, хозяйке их дома. Говорит, какой она дивный и чудный человек, как носится с ними, как с родными, даже с кошкой их. А ведь сама - сирота с Великой Отечественной, в концлагерь ещё ребёнком малым попала, вон до сих пор на руке номер выбит, поэтому и кофты с длинным рукавом носит всю жизнь.
Мы замираем от услышанного. Бабы, что ранее подшучивали над ней, краснеют и теребят платки. А из окон маленького домика напротив, оттуда, куда ушла часом ранее Лида Марковна, как всегда тихонько, как и жила все эти годы, успокоив всех, чтобы не переживали за неё, не расходились – мол, ей Машку и котят кормить надо - из окошка этого домика звучит музыка.
Аделаида Марковна играет на пианино мелодию военных лет \"Синий платочек\". Музыка плывёт в тихом вечернем воздухе, мы поднимаем лица к синему Небу. В душе у каждого идёт свой разговор с Богом. Каждый просит у Господа прощения и мира - для всех. А потом, поплакав тихонько и пошмыгав носами, бабы, впервые за полтора года, затягивают песню, всё тот же «Синий платочек», сначала робко, а потом всё уверенней и уверенней.