[700x525]
Мне часто снится один и тот же сон: в старом парке маленького городка под огромными цветущими каштанами, у столика, такого, за которыми обычно во всех дворах и парках моего советского детства стучали костяшками домино мужики после работы, сидят вместе мои деды и отец.
Точно знаю, что это именно тот парк моего детства, где так заманчиво скрипели качели, где колесо обозрения казалось самым высоким в мире, где на летней площадке шли самые лучшие фильмы моей жизни.
Деды и отец смотрят на меня и улыбаются, а из старых динамиков льётся над весенним парком марш "Прощание славянки". Во сне понимаю, что они ждут меня, как обычно ждали всегда на 9-е мая, после парада Победы. Пройдя за руку с отцом в разноцветной радостной колонне демонстрантов и помахав рукой деду Володе, стоящему на трибуне, мы всей семьёй шли в гости к другому дедушке - Павлу, встречавшему нас в парке, возле которого праздничные колонны оканчивали шествие.
По пути мне были качели и мороженное в вафельном стаканчике, а мужчинам короткий отдых за столиком в парке, потому что солнце грело, вишни цвели, внучку побаловать хотелось, да и женщины дома всё равно ещё не успели накрыть праздничный стол, заболтавшись, как всегда при встречах большой семьи. День, когда могли надеть мои деды свои парадные костюмы с медалями, был всего один в году.
Я, любимая королева в мужском царстве, счастливо носилась по парку, словно одуревший от восторга котёнок под присмотром трёх львов. А марш звучал и звучал над залитым солнцем городом, над газонами с одуванчиками, и солнечные зайчики прыгали по столу, за которым сидели мои родные мужчины, отражаясь от рядов медалей на дедовской груди. Это была другая жизнь. В ней нас учили уступать место в автобусе и трамвае старшим и ветеранам. В предпраздничные майские дни в школах старые воины были самыми дорогими гостями. Накануне вечером всегда подшивала к коричневому школьному платью свежие крахмальные кружевные воротнички и наглаживала белый фартук, завтра праздник, и выглядеть хотелось особенно хорошо.
Утром бабушка срезала в саду самые красивые тюльпаны для ветеранов. Это было время, когда, попав на экскурсию в городской исторический музей, мы раздувались от гордости, когда экскурсовод подходил к стендам с фотографиями наших дедов. В моём детстве стыдно было не выучить урок и получить двойку в школе, потому что после надо было предстать перед дедами, которые никогда не ругались, просто сурово и тихо говорили: \"Не позорь нас ленью. Помни о чести фамилии\".
Это было время, когда великим счастьем было стоять в красном галстуке и пилотке в почётном карауле у Вечного Огня возле монумента Славы, потому что за спиной у тебя, на мраморной доске были выбиты фамилии твоих родных, которые погибли за Победу. Потом пришли иные времена. Маленький городок в каштанах оказался слишком мал для размаха наших юных крыльев. Такое непонятное, но вожделенное слово - свобода - зазвучало в наших студенческих спорах, замелькало яркими звездно-полосатыми флагами бирок на импортных джинсах, взъерошило ветром перемен наши остриженные по последней моде головы.
Потом перестройка. Вспыхнули на голубых экранах её прожекторы, в полную мощь зазвучало радио \"Свобода\".
За этим шумом и гвалтом мы не заметили, как стих, заглушенный этой какофонией, марш Победы. Нет, он ещё звучал на 9-е Мая на городских улицах, но всё тише и тише. И мы, одуревшие в погоне за новыми соблазнами и развлечениями, массово превратившиеся в частных предпринимателей, в бизнесменов и бизнес-леди всё реже вспоминали о Дне Победы, И о своих дедах и бабушках, переживших страшную войну.
Мы делали лишь короткий звонок в перерывах между первомайскими пикниками и победными шашлыками и бездушно фальшивили в трубки телефонов: \" Ба, передай деду привет. Нет, не приедем, дел по горло\". Равнодушие поглотило наши души. Власть предержащие раз в год унижали ветеранов гречкой, подарочной палкой колбасы и не замечали их слёз. Марш \"Прощание славянки\" звучал где-то отдалённо в наших жизнях прощанием с совестью.
А после стал звучать только на некоторых вокзалах перед отправлением поездов, но уже совсем затих в наших душах.
Отрезвляюще, больно, словно открытая рана, он прозвучал для меня вновь на похоронах сначала одного, потом второго моего деда. Вырванная из омута повседневной суеты страшными словами в телефонной трубке: \"Он умер...\", - летела за сотни километров, а совесть моя, проснувшаяся и жестокая, словно сидела рядом, на переднем сидении машины и била меня прямо в сердце страшными словами: \"Не успела... Не успела...\"
Не успела ещё хотя бы один раз сказать, как сильно я их люблю. Не успела побаловать лишний раз вкусненьким. Не успела вдохнуть родной запах, склонившись к их седым головам.
Они лежали тихие, спокойные, не осуждая. А рядом сидели их жёны, мои бабушки. На коленях они держали подушечки с дедовскими орденами.
Это было как заслуженная пощёчина, как отрезвляющий удар по уснувшей, зажравшейся и зазнавшейся душе.
В памяти всплыли дедовы слова из ещё того моего далёкого и чистого детства, когда разговоры о смерти были не страшны, потому что где она ещё, та смерть?
-Умрём, не вздумайте плач над нами устраивать, - говорили мои деды. - И никакой помпы чтобы, никакой музыки. А впрочем, сыграйте, но только одно: \"Прощание славянки\".
И вот я своей рукой открывала ворота двора, калитку которого не хотела открыть столько лет. Открывала, чтобы вынести навсегда их, моих родных дедов, уже не слышащих моего раскаяния.
Сама объясняла музыкантам, что привычного ритуала не будет, но, пожалуйста, только одно - сыграйте \"Прощание славянки\"...
Сама несла Крест впереди похоронной процессии под звуки никогда не стареющего марша. И когда на кладбище прозвучали последние ноты и грянул ружейный залп - военкомы всё же настояли, чтобы дедов хоронили с воинскими почестями, поняла, что Крест мне теперь нести до скончания своих дней.
Крест раскаяния за бездушие, за чёрствость, за отречение от своей же памяти. И, если надо будет, бить этим Крестом себя и других по оледенелым душам, по застеклённым житейскими благами глазам. Первыми именами, записанными мной в домашний помянник, стали имена дедов. Тяжелый Крест памяти привёл к Кресту Спасителя. И зазвучали первые слова молитв.
А потом, уже более года назад, стали ложиться на бумагу и иные слова, когда безумцы моей страны стали прославлять и обелять фашизм, и однажды утром памятники моего города вдруг покрылись чёрными свастиками.
\"Прощание славянки\" перестало звучать на вокзале моего города, георгиевская ленточка, награды ветеранов, сама память о той войне вдруг стали вне закона, но какое это имеет значение для проснувшейся совести, для заговорившей в сердце правды? Лишь одно - ты будешь биться теперь за эту совесть и правду до конца. Потому что ты однажды уже терял их. И теперь на страже.
Этот год был страшным годом. В каждом доме, в каждой семье, в каждой душе идёт своя Сталинградская битва. Мы теряли друзей и близких, теряли в спорах и под снарядами, и даже родные люди поворачивались друг к другу спинами. Лилась кровь. Самое страшное, что лилась кровь. Мы, заблудшие внуки своих дедов, метались от кумира к кумиру, от алтаря к алтарю. И когда многие вопрошали: \" За что всё это нам?\", - голос в душе отвечал:
-За всё. За раскол церковный. За потерянную память и душу. За тщеславие и гордыню. За попранную веру. За забытых дедов. За отказ от самих себя.
Но даже после самой тёмной ночи обязательно будет рассвет. Я верю.
Поехала на могилы дедов, бабушек и отца сразу после Пасхи. Несмотря на войну, на сотни дел и то, что обожжённая накануне нога не влезала ни в какую обувь, кроме шлёпанца, а на дворе, как и положено в таких случаях, был дождь и плюс пять, поехали. Поехали, несмотря и на безденежье, и то, что остановиться в маленьком городке, где похоронены мои родные, не у кого, кроме как у брата, а после майданной революции мы оказались по разные стороны баррикад, поэтому, по общему согласию, не разговаривали и не общались.
Очень плохо жить без брата. Не слышать его дурацких шуточек, не сидеть за одним столом на днях рождения, не планировать вместе несбыточные поездки на море. Ещё хуже слышать в телефонной трубке ор родного тебе человека, который кричит: \"Слава Украине\", совершенно забыв почему-то ваше общее детство, картошку, которую вместе пекли в золе и затрещины от родителей, которые вместе же получали, придя вечером домой в грязи по уши. Очень больно, когда у тебя куча бед, а у него \"Украина понад усе\". И трудно сдерживать себя, чтобы, на правах старшей, не припечатать его крепким словцом. Поэтому решили друг друга не искушать. До полного выздоровления обоих.
Дорога, несмотря на её удалённость от зоны боевых действий, вполне соответствовала лозунгу \"Украина понад усе\". В нём же о дорогах ничего не сказано, вот и не приходилось надеяться, что получится ехать со скоростью выше сорока километров в час. Кое-где вообще по-пластунски ползли. Видя оставшиеся от прошлой жизни знаки на обочинах с рекомендуемой скоростью - 90 - мой муж саркастически хмыкал: \"Не надо нам угрожать\".
Накануне он, как умный и терпеливый мужик, всё же позвонил моему брату и сказал: \" Мы приедем\", но на радушный приём я не надеялась.
Запущенные поля по обе стороны разбитой дороги радовали только одним: обилием красноголовых фазанов, да орланами, которые парили над травой, явно мышкуя.
На заднем сидении \"Волги\" сидела моя младшая сестра Оля и племянник Данька, поэтому наш маленький партизанский отряд был готов к любым неприятностям. Олька у меня заботливая, запаслась бутербродами. Но, видно, общая память творит чудеса. Поэтому уже на въезде в город раздался звонок брата: \"Заедьте\".
Встреча \"сепаратистки\" и активиста майданного движения состоялась совсем не так, как виделось каждому из нас год назад. Я была не на танке с красным знаменем, да и развевающийся над братовым двором двуколор был изрядно потрёпан, стяга Евросоюза рядом тоже не было.
Юрка, брат, в камуфляжках и с выстриженным намечающемся чубом, вышел в калитку, и, увидев, как я прыгаю на одной ноге по лужам, вдруг спросил: \"Что с ногой?\"
Год назад я бы обязательно ляпнула: \"Бандеровская пуля\", - но сейчас смолчала, а Вовка кратко сообщил:
- Ожог у неё.
Нам навстречу вылетела Ника, моя пятилетняя племянница. Не разбираясь в политических взглядах и убеждениях, с громким криком:
- Дядя Вова, ты почему так долго не ехал? - она кинулась к Вовке и обняла его за ноги. А повзрослевший Данька, Олин сын, протянул дяде Юре руку. Потом сидели на кухне. Ксюша, Юркина жена, кормила нас борщом, таким же вкусным, как варит мама. Брат засыпал мне обожжённую раздувшуюся ступню сухой содой и перевязал. Мы старательно обходили все темы, связанные с политикой. Вовка, вдруг откликнувшись всей душой на предложение брата: \"По пять капель?\" - встал и сказал: «Ребята, давайте помянем павших и выпьем за мир». Молча выпили.
Ночью я стонала и металась во сне, опухшая нога болела, и сквозь сон слышала, как Вовка с моим братом укрывали меня ещё одним одеялом, долго тихо о чем-то говорили. Вовка жаловался, что я у него совсем обезбашенная, лезу на амбразуры и себя не берегу. Юрка всё расспрашивал, как там у нас на Донбассе. А потом вдруг ругнулся и сказал с нашей семейной горячностью: \"Знаешь, эти новые власти Украины надо повесить за ноги, а под ними костры разложить из их же крутых машин\". И я, опять проваливаясь в сон, думала, что мы с ним все же одной крови, оба горячные дураки.
А утром мы были на кладбище, я на правах раненой сидела возле соседских могилок, а мужики с сестрой копошились в оградках, Юрка тихо матерился на козлов, которые отбили пятиконечную звезду на дедовом памятнике. У меня в душе было тихо, но где-то в глубине сердца всё уверенней и уверенней начинал звучать марш \"Прощание славянки\". Я знала, что деды смотрят на нас из парка нашего детства, что совсем в другом мире, и они довольны. Прощаясь перед дорогой, мы с братом обнялись. Ради памяти дедов и будущего детей. Они помирили нас, и вдруг в душе мелькнуло:
- День Победы будет праздником всегда.