[700x417]
Ирина Вязовая. Март. Войне конец?

Одиннадцатый месяц беды и дорог пошёл... Едем опять, уже, слава Богу, снег сошёл с трасс окончательно. Правда, прихватил с собой и асфальт, дорог после Павлограда в сторону Донецка практически нет. Даже наша Волга рычит и стонет, с уханьем влетая в очередную яму-воронку, а я привычно хватаюсь за боковой верхний держатель, чтобы не слететь с переднего пассажирского сидения. Сегодня за рулём муж, я же в роли штурмана. Ещё в начале пути получен от мужа строгий наказ: «Ой-ой-ой и ай-ай-ай не кричать, а только коротко и по сути: яма справа. Там, где залито водичкой, выскакивать и промерять - пройдём ли».
Трасса пуста. То ли бензин по 28 гривен за литр сделал своё дело, то ли бездорожье окончательно доконало водителей, но едем практически в одиночестве в обоих направлениях. И сёла и посёлки вокруг словно вымерли. Вспоминаются знакомые с детства слова из мультфильма "Тайна третьей планеты": "Планета пуста. Населения нет. Полезных ископаемых нет. Населена роботами"... Правда, у нас пока не так печально: " Разруха. Трасса пуста. Дороги нет. Посевной нет. Блокпостов, слава Богу, уже практически нет - видать, всё надоело и самим военным".
И люди как маленькие знаки надежды: выставленные возле некоторых дворов скамеечки с нехитрыми маячками - баночкой с луком, ведром картошки, иногда стоит банка с белым листом внутри: здесь могут продать молочко. Очень радуют эти скамеечки - жизнь продолжается, да и нам в подмогу, можно купить дешевле, чем в городе, ведро-другое картошки для наших донбасских и пару бутылей масла, молока. Господи, кто бы мне год назад сказал, что буду так радоваться возможности привезти своим молочко! Вот и сейчас притормозили, «Волга» деликатно подала голос сигналом, он у нас для такой большой машины тихий и не наглый. Дедуля вышел, сторговались. Узнав, что едем под Донецк, засуетился, попросил подождать - вынес ещё десяток яиц и ведерко лука. На мои смущённые возражения, что у нас денег уже нет практически, замахал рукой: бери так, это им подарок. Пусть не рассказывает мне ничего телевизор про свидомых и не свидомых. Дед-то из маленького сельца Павлоградской области, а тихонько сказал: "Передай страдальцам".
Страдальцы - какое огромное и великое слово. Сколько в нём глубины и боли человеческой. Да и не только человеческой. Вот лежит за окошком машины чёрная земля, просыпается, пахнет уже не морозом и снегом, а той самой первой, предрассветной весной, ждёт человеческих рук, которые вскроют, вспашут эти звенящие просторы, а рук нет. Нет никаких приготовлений к посевной, не пыхтят сельскохозяйственной техникой дороги, не видно никаких приготовлений. Только горят камыши по низинам, подожжённые неведомо кем, да тянут к проезжающим редко машинам обрубки-обломки ветвей деревья по обочинам. Возле блокпостов деревья вообще повалены-порублены, грелись солдатики у нехитрых железных бочек всю осень и зиму, пока нынешние управители Украины бились в поту и запаре в Киеве у кормушки.
И совсем редко навстречу тягачи с металлоломом, иначе то, что называют тяжелой техникой, не назовёшь. Вовка мой только хмыкает:
- Это можно было и не отводить.
То ли задумка такая, то ли действительно ничего не осталось. Одна ржавь. Правда, есть и малая радость - редкие автобусы пошли на Донецк, обогнало нас два, в зеркало заднего обзора успела прочитать - Днепропетровск - Донецк, Днепропетровск - Снежное. Мало, редко, но пошли.Зато совсем исчезли с дорог нарядные нервные иномарки в флагах, ленточках и с тюнингом-«вышиванками» на капотах. Вовка смеётся:
- Какие иномарки, тут и Гударян бы свои танки положил на таких дорогах. И только когда по недосмотру моему, штурмана, влетаем в очередную яму, горько шутит:
- Украина - це Эвропа!
Вообще по всему видно, что европейскому агитационному оптимизму конец. В Павлограде на всех столбах обтрёпанные флаги, изодранные зимними ветрами, уныло висят рваньем. Уж лучше бы сняли. Заборы, выкрашенные осенью в порыве патриотизма в жёлто-голубой двуколор, облезли и покрылись грязью. Большие рекламные щиты давно не обновлялись завлекалками, видать, не успевают перепечатывать цены за долларом, поэтому страшной реалией - приглашения вступать в добровольческие батальоны с лицами уже мёртвых Киборгов, да вечно востребованная похоронная фирма «Реквием». Пытаюсь натянуто шутить, чтобы отвлечь Вовку от накатившего уныния: "Почти по Ильфу и Петрову - там жители города Н. рождались только для того, чтобы побриться, завиться, освежиться вежеталем и умереть». А на Украине, судя по рекламной компании, чтобы выбрать очередных депутатов на очередных выборах, сходить в АТО в составе добровольческого батальона, и тоже умереть… Вовка сердито хмурится - не смешно...
Земля просит мира и рук. Рук не с автоматом и сапёрной лопаткой, чтобы изрыть её окопами, утыкать минами. Земля ждёт, чтобы засеяли её не телами мёртвых солдат, которые, как зубы дракона в старой сказке, прорастут ненавистью и новой бедой, но хлебом. Земля хочет иной украинской символики. Она хочет желтеть подсолнухами под голубым августовским небом, звенеть колосьями, алеть не кровью, но маками, цвести яблоневыми садами. Земля просит мира. Не хрупкого перемирья, но крепкого, долгого, вечного мира. Она нашептала мне это в долгих военных дорогах, напела ветрами. И Небеса рассказали мне это закатами и рассветами. И теперь на все подначки свидомых отвечаю - мне велел так Господь, мечтать, молиться и писать о мире, даже военными дневниками. Он ведь пришёл и сказал: "Мир вам". Не война, не горе и беда, но мир. Пришёл вот этими ждущими полями, звёздным небом, запахом первой травы и древесной почки, детской слезинкой и даже кровавыми бинтами раненых, и даже мёртвыми ртами убитых на всех войнах Он говорил и заповедовал нам: «Мир вам».
Господь пришёл к страдальцам на страдающую землю.
И я знаю, что мои земляки с Донбасса славят его сейчас. За тишину ночей, за то, что зима была относительно тёплой, за то, что в дом не попало, а если попало - слава Богу, соседи приютили, даже за этот бутылёк молока, что везём, и за сухари будет - слава Богу! Слава Ему за этот урок братства, за рубцы на душах наших, за светлую память об ушедших.
И вот, с Божьей помощью, доехали. И уже увозит шумный дядька-водитель с автовокзала большую часть продуктов нашим на Донецк, а мы - в тепло и уют материнского дома. Ждут, ждут, как все эти долгие месяцы. Наверное, так ждали всегда путешественников во все времена - с новостями и вечными вопросами: «А там как?» Вот и сейчас, когда правды нет ни на экранах телевизоров, ни в сетях интернета, возим её по капле с места на место, возим такими вот приветами страдальцам да рассказами о человеческих судьбах.
А назавтра с утра правда жизни застучит на улице молотками, разздоровается голосами соседей, вышедших, как и ты, в огород с лопатами и граблями, загомонит строительным шумом. И вот где-то звенит электропила, а там - стучат, латают крышу, да в огороде соседка спрашивает, не поздно ли брызгать от вредителей по голому стволу. И все прислушиваются привычно - не гремит ли где, тихо ли? Перемирие.
Работать на Донбассе умеют. Помню, каким для меня было испытанием в первый раз перекидать во двор три тонны угля, выписанные мамой на шахте - положен был бесплатный уголь раньше людям, отработавшим на шахте определенной количество лет. Я ведь всё более привыкла со шприцем или с ручкой, но не с лопатой, а вот семья мужа - на шахте. Муж, отец его и брат - в проходке, мама их - на пересыпке. Поэтому, когда взялась она за лопату возле двора в свои неполные семьдесят, я чуть костями не легла. Загоняла меня, но я выстояла. И потом, когда уже в час ночи закончили работу и, вымывшись, пили чай на веранде, свекровь смеялась: «Приживёшься в семье, медицина»...
За какую работу донецкие не возьмутся – всё до упора, до полной победы, без жалоб и нытья, с шуточкой-прибауточкой. Два года назад, ещё до войны, колодец во дворе довелось с ними углублять. Соорудили мужики какую-то конструкцию, подвесили на неё ворот с цепью, жак подъёмный приладили. Для меня это как китайская грамота. Но свои пять копеек вставить надо. А они смеются:
- Тебе разуметь зачем, твоя работа будет - на проволоке бегать. И ржут как Тузик, вдоль двора. Говорят:
- Будешь главной по ведру. Это я уже потом поняла, что это такое. Кольца в колодец мужики в своё время сами вылили, когда ещё молодые были и худые совсем, нестандарт, полтора метра в объёме, а надо было бы два. Пласты из-за выработки у нас на Донбассе гуляют, вот и ушла водица глубже через десяток лет. Сейчас мужики в кости раздались, а углубить колодец так, чтобы копать, влезая в кольцо, не получается. Поэтому сначала надо старые бетонные кольца, все семь, поднять, а потом уже копать, а далее - опять кольца опустить, да плюс ещё четыре новых. Короче, начали с рассветом, целый день и закончить надо за один раз, потому что вода прибывает, если кольца не поставить, стенки колодца осыпятся за ночь. А по проволоке бегать - это ведро с глиной и водой из колодца поднимать. Чем глубже копают, тем далее надо его на стальной верёвке вытягивать. И не гавкать при этом как Тузик, не жаловаться, а тянуть тихо и размеренно, потому что под ведром, в глубине, копщик работает. Вовка мой, когда по очереди с братом-близнецом своим в яме, ещё терпимый, а Витька, брат его, за словцом в карман не лезет. Только качну ведро или дерну от усилия, из колодца несется: "…ать-ать-ать, кто на ведре? Медик? Ты там, что ли, грязи мне целебные на лысину льёшь? Вот я сейчас вылезу, будешь стометровку по спринту сдавать!" И так целый день, без завтрака и обеда, потому что у мужиков правило - не есть, пока не закончишь, а то отяжелеешь после еды и разленишься.
Пока кольца достали, потом копать-углублять стали, я совсем замаялась. И это ещё сын сменял всё время, когда ему от ствола колодца оторваться удавалось, они там так - один в колодце, двое на подъеме. А он в конце подъёма ко мне бежит, ведро выливает, и опять на место. Лазят в колодец по цепи, во второй половине дня ржать уже перестали, только пыхтят. По нужде выпросится кто - вот и весь перерыв. Люты до работы. После одиннадцати вечера прожектор приладили и дальше работать. В час ночи стали кольца ставить на место, выкопали. Говорят мне: " Шуруй, доктор, мыться, и на стол там собери всё, что есть, мы через час закончим" А я так за день с ними сработалась, да и страшно в глубину колодца мне даже заглянуть, что бросить их не могу. Вот и стала канючить: " Я тут под орехом посижу, на кровати, а то без медика нельзя, работы опасные. Буду как медсестра Гледис..." Мужики уже тоже вымотанные, решили на кольцах вниз опускаться, уже по цепи лазать сил нет. И вот стал Витька как памятник Ленину на постамент, кольцо бетонное, а Вовчик его жаком потихоньку опускает. Да только, видно, зубья на жаке железные за день стерлись, и ухнул Витька в колодец вместе с бетонным блоком. Я под орехом окаменела. И только через минуту, одними губами Вовке, что над колодцем замер: " Живой?" А тот спокойно так: " Живой". Витька, оказывается, когда летел, за цепь руками цеплялся, тормозил. На одной руке ногти сорвал. Я в панике к колодцу:
- Витичка, давай я тебе бинты, спирт сейчас туда кину - а мне в ответ из колодца: "...ать-ать-ать, это кто же тебя учил на открытую рану спирт лить?" И, пока кольцо не установил, из колодца не вылез. Уже потом, когда глубокой ночью я метала на стол еду, а вымытые и чёрные от усталости мужики сидели и отгоняли мошек от лампы на веранде, Витька, уложив удобно на стол перевязанную мною руку, хитро говорил: " Алё, медицина, ты что-то там мне хотела в колодец бросить... Спирт, по-моему. Давай его внутрь, мне же анестезия положена". И мы ржали так, что собаки на улице поднимали лай.
Вот так - жак железный согнулся, а этих не согнуть.
Или вот ещё хорошее дело - навоз по огороду прикапывать. Привезут его мужики тоже тонн пять, выгрузят у ворот - и пошла работа. Таскают сапатками - железными такими корзинами, и в рвы выкопанные на огороде прикапывают. И ржут - кто у них там в каком чине, кто главный говночерпий, кто говнокопщик. А в конце рабочего дня, когда уже огород удобрен и мужики сидят за столом, подначивают друг друга: " Смотри, Вовка, ты у нас получил почётное звание - главный золотарь. Как бы тебе оно самое ночью не приснилось. Но ты, если что, радуйся - это к деньгам!" И, выходя покурить на крыльцо, в ночь, балагурят: "Урожаем пахнет!"
Вот и сегодня работа нам предстояла не из лёгких - надо перекопать весь огород, перевернуть пласты пахучей чёрной земли, еще не протряхшей до конца и цепляющейся за лопату и налипающую на калоши. Вовка привычно ржёт, глядя на мой прикид - калоши глубокие, зашитная куртка и штаны, военная бандана на голове: "Модельный конкурс - мини-милитарибикини 2015 год! Супермодель Донбасса! Красавица, комсомолка, активистка и ещё поэт!" Я же привычно огрызаюсь: " Сам дурак..." И ворчу: "Копай-копай, что покопаешь, то и полопаешь". Но вообще-то работа нам нравится, и день погожий, и тихо, не слышно отдалённых взрывов. Перемирие. Тянутся, показывают-дразнятся красные язычки из-под земли тюльпаны, пахнет смородиновая почка, а на орехе разоралось вороньё. Обычно у нас там живут два дятла и синички, для которых муж подвесил к веткам два железных крюка и всю зиму, даже в лишениях войны, накалывал для синичек сало. А вот сейчас налетели вороны-грабители, разогнали синичек и дерутся возле крюков. Надо бы их шугнуть, но работы много. Но тут помог соседский кот Сатрап, прозванный так за лютый охотничий нрав. Залёг тихонько на дровяном сарае, и не успели мы оглянуться - уже поймал и поволок одну ворону на расправу. Отобрать у Сатрапа что-то нереально, помню, как весело уносил он по огороду сомика на два с половиной кило, закинув его себе на спину. Вот и сейчас поволок ворону на крышу, трапезничать. И когда полетели по двору чёрные перья, Вовка мой только философски сказал: " Покарана по законам военного времени, за мародёрство. А вообще-то, мать, знак хороший. Уже не будет виться чёрный ворон над твоею головой. Он поживы не дождётся, чёрный ворон, мы - не твой. Может, войне конец?"