Братаны

Шурик (у которого вместо прозвища использовалась его специфическая фамилия Закс), Юрик (к которому прозвища не прилипали, кроме попытки перевести его отчество на тюркский: получилось почему-то Хатмилыч), Игорёк (которого за его иссиня-черные волосы прозвали Бакелитом).

Они выручали меня неоднократно. Не могу сказать, что я с ними рассчитался той же монетой. Да они как-то никогда и не настаивали на взаимозачетах: этим дружба и отличается от банковского кредита. Кредить его в коромысло…

Не знаю, как теперь, но в те годы армейское братство ковалось в первые полгода службы. Когда до дембеля дальше, чем до Пекина (служили мы в сорока километрах от китайской границы).

…К исходу первого полугодия подвели меня ноги: распухла правая стопа, в сапог не влезает. Назначили постельный режим. Это, конечно, своеобразное вето на дедовские припашки, да и вид опухшей и посиневшей ноги раздражал, но рассеивал подозрения в недопустимой (по сроку службы) симуляции.

Что предпринимают мои братаны? Чтобы как-то утешить сослуживца, с которым тянули лямку с первых дней, они пустились на одно из тяжких (с точки зрения офицеров) солдатских преступлений: на \"самоход\". В заборе была дыра, через которую деды по ночам смывались в \"боевой поход\" по деревенским подругам, а днем засылали духов за пивом или еще чем-нибудь, чего в гарнизонном чипке не продавалось по причине вредоносности для боевого духа и солдатского организма. И вот через эту самую дыру, други мои слетали на вольную деревенскую волю и принесли оттуда шербету, пряников, ещё каких-то сладостей, и мы устроили в послеобеденные свободные полчаса праздник желудка…

Это трудно объяснить, но слаще того шербета ни до, ни после мне ничего не подворачивалось. А ощущение того, что он достался с риском, на какой духи шли только из уважения (или из страха), выполняя дедовскую волю, делал его в моих глазах дороже вагона красной икры и цистерны коньяка. Это была та моральная поддержка, которую в трудную минуту не часто встретишь на гражданке.

…Потом мы почти полтора года все вместе ходили в караул. Несмотря на свой прогрессирующий алкоголизм, наш ротный был неплохим психологом и понимал, что в караул полезней ставить тех, кто хотя бы не питает взаимной неприязни. А лучше – тех, кто в дружбе.

И мы понимали друг друга, порой, без слов. Казахстанский немец Шурик, златоустовские мои зёмики Юрик и Игорёк, и я, призванный из Питера, рожденный в \"Сороковке\" на Южном Урале…

В караул ходили в режиме сутки через двои. Объектом несения службы был автопарк с батальонной техникой, который ночью освещался двумя тусклыми фонарями. \"Освещался\" – это громко сказано. Через несколько шагов из-под фонаря становилось темно, как у негра в бумажнике. И то, что нам регулярно зачитывали сообщения о нападениях на часовых (с целью завладения оружием) особого вдохновения не доставляло. После первых же нескольких караулов стало понятно, что нести службу по уставу – не полезно для здоровья.

В карауле уставом смена делится так: два часа спишь в караулке (караульный отдыхающей смены), затем два часа стоишь на посту (собственно часовой), а вернувшись, два часа сидишь с открытыми глазами, дожидаешься, когда можно будет из караульного бодрствующей смены превратиться в караульного смены отдыхающей, чтобы потом промучиться пытаясь заснуть, и только-только сомлев получить в ухо команду \"подъем!\" – и на пост…

Спать – вредно. Это мы поняли и боролись с естественной физиологической потребностью организма неестественно крепким чаем (пачка грузинского на кружку кипятку, вскипяченного чугрилом). Ой-ой-ой! Кто-то негодующе закатил глазки? \"Это же чифирь!\" Может и чифирь, дальше что? Два-три глотка из пущенной по кругу \"кружки мира\" вытряхивали из головы ночь, освобождали от необходимости спать в караулке и соблазна вздремнуть на посту, да и просто – поднимали настроение. И появлялась уверенность, что никакой урка, подкравшись к тебе полусонному, не ляпнет кирпичом по пилотке. А под пилоткой, между прочим, голова, которая вместе со всеми остальными предметами организма хочет вернуться домой и считает дни до дембеля. И такая злость закипала по отношению к вероятному противнику, что любое несанкционированное шевеление у забора или возле боксов могло вызвать душевную автоматную очередь. Патронов на тридцать.

Братаны это знали, поэтому при нужде договаривались заранее. Это официально на склад НЗ можно было попасть только через четыре ведра тупых армейских формальностей. А неофициально… Получает какой-нибудь боец из хозвзвода приказ: завтра в шесть утра – выезд. А у него на машине, скажем, карбюратор устал от службы и приказал долго жить. Боец – к зампотеху: \"Та-ащ тан! Карбюратор нужен новый, завтра выезд!\". Зампотех, сморщившись: \"А я – что? Ищите, та-ащ солдат!\". Боец, понятное дело, в караулку: \"Братаны! Выручайте!\". И по согласованию (которое юридически называется \"по предварительному сговору\"), в назначенный час, под покровом дальневосточной ночи, в сопровождении часового – к боксам НЗ. Позвякает там ключиками, и утром, как штык – на выезд. Для себя, что ли? Для службы… А что делать, если у нас всё, через… НЗ…

…Взводным у нас был лейтенант, которого никто из нас иначе как Олежкой не называл. С одной стороны – человек абсолютно не военный, лишенный командирского голоса на все сто, говорящий с характерным московским акцентом (на Вертинского похоже, только не картаво), с другой стороны – все в нем души не чаяли, потому что:

а) ротному никогда не стучал, что бы ни случилось во взводе (что, конечно, ужасно бесило нашего капитана и служило постоянным источником его конфликтов с Олежкой);

б) со взводным всегда можно было договориться о любом \"неположенном\" по уставу мероприятии.

Он на многое закрывал глаза, зная, что в главном – в несении службы – его не подведут. И не подводили.

…Когда он после женитьбы решил из каких-то своих соображений перевестись в другую часть, пришло время отплатить ему за его человеческое к нам отношение.

Стоим в наряде по роте. Я – дневальным, Бакелит (будучи сержантом) – дежурным по роте, а дежурным по части – Олежка. Смотрим, он – как в воду опущенный и вовремя не вынутый. Бакелит, щуря свои лукавые татарские глаза, глубоко после отбоя подкатил к взводному: \"Та-ащ тнант, чё?\"

Выяснилось, что зампотех и зампотыл решили ему подгадить: провели полную ревизию имущества взвода. Понятное дело: половина этого имущества растеряна на учениях, выездах и просто спёрта кем-то когда-то при невыясненных обстоятельствах. \"Возвращай всё по описи или компенсируй деньгами. Три тыщи\", – прозвучал вердикт сурово блюдущих неприкосновенность социалистической собственности. А верней всего, забухать им хотелось на халяву. И по-крупному. Или ротный настропалил, уходя в отпуск, чтобы без него – никаких передвижений по личному составу…

Соткать из ниоткуда кучу всякого шанцевого инструмента, аккумуляторов, фонариков и прочей хрени у Олежки шансов не было. Как не было и трех тысяч старых полновесных советских рублей (при получке в три сотни и долгах после недавней свадьбы). Потому грусть его не знала пределов.

\"Хы… – усмехнулся Бакелит, – та-ащ тнант, вы в следующий наряд в караул нас поставьте. Делов-то…\"

Бомбанули склад НЗ по высшему разряду. За час управились. Погрузили на комбатовский уазик и вывезли под покровом ночи Олежке в сарайку. (Знал бы комбат, куда по ночам его уазик ездит, удавил бы вместе с уазиком…)

Через недельку предъявил взводный \"найденный\" инструмент, замы поскребли затылки, да делать нечего. Подписали обходной лист, и Олежка с молодой женой упорхнули в неизвестном для нас направлении. То-то ротный бесновался, когда из отпуска вышел: не удалось Олежкиной крови попить на прощанье…

Однажды (было это, когда мы уже отслужили первый год), подходит ко мне один из дедов и спрашивает: \"Слушай, ты откуда? Я забыл…\". Я подумал, что он спрашивает, откуда призывался. \"Из Питера\", – говорю. \"Да нет, родом откуда?\" – \"Из Челябинской области\" – \"А откуда именно?\" – \"Да ты не знаешь, зачем тебе?\" – \"Надо!\" – \"Ну, из Челябинска-65\" – \"Во! Точно! Иди на КПП, там твой зёмик!\"

Врёт, думаю, зараза. Но пошёл.

Сидит на КПП боец с погонами младшего сержанта. Из учебки прибыл, дожидается, когда в штаб отведут. Диалог повторяется. Но вопросы уже задаю я…

\"Здорово! Ты откуда?\" – \"Из Челябинской области\" – \"А откуда именно?\" – \"Да ты не знаешь, зачем тебе?\" – \"Надо!\" – \"Ну, из Челябинска-65\" – \"Да? А в какой школе учился?..\"

Поговорили, вижу – точно, наш, из \"Сороковки\". Познакомились.

\"Широка страна моя родная…\" Да где широка-то? На Невском проспекте в Питере одноклассников встречал, спустя годы после окончания школы. А тут: меня призывали из Питера весной 1986 года, его призывали из \"Сороковки\" осенью того же года, а встретились весной 1987 под Уссурийском…

Сейчас Антон работает на комбинате \"Маяк\". Город маленький. Иногда встречаемся на улице. \"Привет, братан!\" – \"Здорово, братуха!.. Как жизнь?\".

…Спустя годы, когда началась первая чеченская, я сразу сообразил, что это надолго. Режиссеры этой бойни знали свое дело. С одной стороны: чечены, у которых кровная месть – многовековая традиция; с другой стороны: пацаны-солдатики, в силу юношеского максимализма готовые за своего погибшего друга рвать этот мир хоть зубами – только назначьте и покажите виновного…



Любовь

…Итак, она звалась Татьяна…

Нет, ну, правда – Татьяна, что я могу сделать. Мы учились в одной группе Корабелки. На втором курсе я в полной мере ощутил все симптомы острой стадии заболевания, воспетого всеми поэтами, включая процитированного классика. И однажды, то ли набравшись смелости, то ли уж от отчаяния, попытался объясниться.

Она была чрезвычайно удивлена столь неожиданным проявлением ничем с её стороны не спровоцированного признания и сразу же (без обиняков, кокетства и всевозможных моральных ёрзаний, столь свойственных доброй половине половины прекрасной) тактично, но твердо и прямо сказала, что между нами быть не может ничего, так как её парень недавно ушёл в армию, и она намерена его дождаться.

Я был не её парень. Я тогда поскрипел зубами, написал пару-тройку новых песен, но где-то в потайном кармане души припрятал аварийно-спасательную надежду на то что… Ну, мало ли, как биография повернётся…

То, что Татьяна пришла в военкомат меня проводить, не говорило ровным счетом ни о чем (потому что по этому поводу под стенами Кировского РВК собралось немалое количество моих одногруппников и друзей), но на душе стало теплее.

Я написал ей первое письмо уже из карантина. Она ответила, ещё раз напомнив, что кроме дружеской переписки ничего иного мне предложить не может, но письма писать пообещала.

Сказано-сделано. И её письма (так же как письма из дома) помогли не наделать различных армейских глупостей, наделать которых, порой, очень даже хотелось. Но в том самом потайном кармане души жил маленький котёнок, своим мурлыканьем напоминавший о неизбежном, как крах капитализма, дембеле и о той весне, и той встрече, которая… может быть… будет совсем-совсем…

Когда я вернулся, мой друг по Корабелке – Валера Кленков – в первый же вечер огорошил меня…

Мы стояли на чёрной лестнице общежития (я тогда ещё считал себя имеющим право курить) и некурящий Валера после долгой паузы уронил: \"Она замуж вышла\". Помолчали. \"Почему не написали?\" – выдохнул я вместе со струйкой дыма. Валера изумленно вскинул брови: \"Зачем?!\"

Так я понял, что у меня были настоящие друзья не только в армии, но и здесь, в Питере, которые ждали моего возвращения и со своей стороны тоже делали, что могли, чтобы оно случилось.

Без друзей выжить трудно.

…А с ней мы потом виделись пару раз, мельком, в толпе сокурсников, и я так и не поблагодарил её за письма…

Продолжение следует...