[580x497]
О трудностях нашей жизни в деревне я написала тут, кажется, уже больше чем достаточно. Но на одном месте, как говорится, и камень обрастает. И хотя мы никогда не ставили наши бытовые проблемы во главу угла (чаще, скорее, загоняли их в угол), наш быт и наша внешняя жизнь потихоньку улучшались. Выкупив у нашей квартирной хозяйки домик, в котором мы жили, батюшка – своими руками и с помощью мастеровитых соседей – начал перестройку местного масштаба.

Разломал старую веранду, а на её месте построил вдвое большую комнату; вместо крошечных сеней выросла просторная прихожая, вместо чуланчика – ещё одна комнатка, ставшая впоследствии ванно-туалетной, а с тыльной стороны дома «прилепились» кухня и кочегарка. Весь дом обложили кирпичом. И нашей разросшейся семье стало гораздо удобнее и просторнее жить. К тому же, в дом провели воду, а к концу 90-х село было полностью газифицировано и отпала необходимость топить печку дровами и углём. У нас к этому времени было уже четверо хороших, более-менее здоровых детей. Чего ещё желать?

Я, правда, переживала за их образование и культурное развитие. Хотелось, чтобы дети мои, как и я когда-то, учились в английской и музыкальной школах, посещали какие-то кружки и секции, хотелось водить их в театры и на концерты хорошей музыки. Но лишь однажды в селе появился энтузиаст, взявшийся за организацию спортивной секции по борьбе дзюдо, в которую валом повалили местные ребята. Мои старшие мальчишки тогда были ещё малы – Дане 7, а Максиму 5 лет; но, поглядев на Максима, который, казалось, вообще не умел ходить и, тем более, стоять на месте – только бегал и прыгал (в садике воспитательница жаловалась: «Я его ругаю, а он в это время вокруг меня на одной ножке скачет!»), тренер не смог устоять и взял обоих. И даже раздобыл для них форму дзюдоистов (которую, конечно, пришлось перешивать под их малый рост). Даня скоро охладел к этим занятиям – он рос не по-детски серьёзным и рассудительным, больше всего увлекаясь книгами, и любил поражать своей эрудированностью собеседников. Когда ему было 6 лет и он учился в 1-м классе, я свозила его в Киев и там повела в оперный театр. Время у нас было ограничено, перебирать афишу, ища что-то доступное детскому восприятию, не пришлось. Но Даня не огорчился, оперу слушал внимательно, а дома поверг в шок учителей, сообщив им, что, по его мнению, лучший итальянский композитор – это Гаэтано Доницетти, а лучшая его опера – безусловно, «Лючия ди Ламмермур»… Максим во всём старался подражать старшему брату, но был много проще и бесхитростнее. Он тоже пришёл в восторг от «Севильского цирюльника», на который я повела его в Москве в таком же шестилетнем возрасте, но весёлая опера и её танцевальная музыка заставляла Максима постоянно вскакивать в ложе и пускаться в пляс. А уж в спортзале он готов был кувыркаться сутками! Он даже получил на каких-то межобластных соревнованиях диплом самого юного участника. Но уже через год тренер куда-то уехал, и унылая своим однообразием деревенская жизнь вернулась на круги своя.

Я продолжала горевать об образовании и будущности детей, и однажды мой батюшка сдался: поехал к владыке Ювеналию проситься на такой приход, где было бы больше возможностей для их развития. Владыка согласился на удивление легко и тут же подписал указ о назначении о. Луки в Ракитное – райцентр, соседствующий с нашим районом. Посёлок этот знаменит тем, что в нём в советские годы настоятельствовал старец архимандрит Серафим (Тяпочкин). К этому дивному батюшке, пережившему сталинские лагеря, ехали люди со всей страны, и каждый получал утешение. Отец Серафим обладал ярким даром прозорливости. Сегодня о нём написаны книги, но, думается, в них собраны ещё далеко не все свидетельства благодатной помощи старца Серафима людям. Среди наших новенцев и сегодня немало тех, которые в молодости ездили, а чаще ходили пешком со своими нуждами к старцу. Они рассказывают, что он называл приходящих по именам ещё до того, как посетитель успевал взять благословение и знал без расспросов нужды пришедшего. К сожалению, мы не успели повидать старца Серафима: к моменту нашего назначения в Новенькое он был уже тяжело болен и никого, кроме близких ему людей (среди которых был мой духовник о. Лев Лебедев), не принимал. Скончался отец Серафим на второй день Пасхи: в момент кончины он пел Херувимскую песнь…

После кончины отца Серафима в духовной жизни Ракитянской церкви было тревожное время: священники, по разным причинам, менялись один за другим, а женщины из церковного совета, как это часто бывало в советское время, стремились управлять не только своими делами в храме, но и священниками. Так или иначе, но батюшки в Ракитном менялись часто, и это состояние неопределённости в духовной жизни растянулось на годы. И вот получил туда назначение – причём сразу на должность настоятеля – отец Лука. Я уже паковала вещи, батюшка съездил в Ракитное познакомиться с церковным советом. Его не пугали трудности – был уже многолетний опыт «мирного сосуществования» с очень непростым церковным советом в Новеньком. Но теперь в подчинение к ещё молодому о. Луке должен был перейти старый священник, которого Владыка – вероятно, по его физической немощи – оставлял вторым… Это обстоятельство сильно расстроило моего супруга: становиться старше по должности, чем заслуженный протоиерей, ему никак не хотелось. Но отступать было уже некуда. Предстояла прощальная служба в Новеньком. Отслужив её, о. Лука вышел на проповедь, посмотрел на своих прихожан и… ничего не сказал. Не смог сказать этим людям, что он вот так, по доброй воле, оставляет их и уходит искать лучшей доли. Отпустил всех своим обычным: «С Богом! Ангела-Хранителя всем вам». А наутро снова поехал к владыке Ювеналию. С покаянием. Владыка, конечно, очень рассердился, но указ о возвращении в Новенькое написал. Верится, что и Господь поддержал это решение. Не случайно же спустя несколько лет, когда Курско-Белгородская епархия разделилась на две, наш новый Владыка, архиепископ Иоанн (Попов), наградив о. Луку очередной (но первой, исходящей от нового архиерея) наградой, назначил её вручение на службе в Ракитном – в день 15-летия со дня кончины старца Серафима. А наши новенцы так до сих пор и не знают, что их батюшка по документам 8 дней был настоятелем Ракитянского прихода.

Отец Лука больше никогда не просился на иной приход, а однажды отказался от предложенного ему перевода в наш райцентр Ивню, где усилиями владыки Ювеналия и с помощью о. Луки открылся новый приход. А мне пришлось окончательно смириться и, как и прежде, продолжать самой заниматься культурным развитием детей.

Все они, конечно, регулярно бывали в храме. Старший, Даниил, помогал отцу в алтаре; Максим любил петь и из алтаря часто «сбегал» на клирос. У Людмилы тоже оказался неплохой слух, но она была ужасно стеснительной, даже к телефону дома боялась подходить лет до пятнадцати («А что я им скажу?»), а уж подняться на клирос было выше её сил. Но всё же и ей пришлось послужить приходу. У нас внезапно скончалась кассир храма. Найти замену оказалось непросто: молодые в храм почти не ходили, да и работа же тогда была у всех, а старушки боялись ответственной должности. И пришлось Людочке на несколько месяцев занять место в церковной лавке. Она даже пропускала из-за этого занятия в школе, когда праздничные службы бывали среди недели. Но это никак не сказывалось на её учёбе и знаниях.

Все наши дети учились хорошо, Люда и Борис окончили школу с серебряными медалями, у Максима «красное» свидетельство об окончании медицинского колледжа, а у Люды такой же «красный» диплом религиоведческого факультета госуниверситета. Но Люда всё же была особым ребёнком. До трёх с половиной лет она не разговаривала (возможно, от той же патологической скромности, но мне-то казалось, что она отстаёт от сверстников в психическом развитии!). Я выводила её к причастию почти на каждой службе (хотя так же причащались все мои дети, пока были младенцами), молясь о том, чтобы ребёнок заговорил. И вот однажды – словно кран какой-то отвернули: она заговорила сразу предложениями и очень рассудительно. А в 4 с небольшим года подошла ко мне с книгой «Приключения Буратино»: «Я прочитала!» В это трудно поверить, но ни я, ни батюшка не подозревали, что она умеет читать! Первого сына я учила читать с пелёнок, и в 2 года он знал все буквы, потом за дело взялся папа: вдвоём они съездили в Москву и купили там огромную магнитную азбуку (ах, эта чудесная азбука! никакому Буратино она и не снилась!); но складывать буквы в слова Даня научился лишь ближе к шести годам. Максим «зачитал» после пяти. Люду я вообще не пыталась учить – она не только долго не разговаривала, но ещё и была очень «мелкой», в 4 года выглядела на 2 (хотя почти никогда не болела, даже гриппом). И вдруг – «Я прочитала». Я не то чтобы не поверила – врать она не умела, – но была ошарашена. Только и сказала: «Читай…» И Люда послушно, почти без запинок и уж точно не по слогам стала читать вслух. Вторыми моими словами было: «Кто тебя научил?» – «Максим», – спокойно сказала Люда. Максим! который закончил 1-й класс…

Вообще, наши мальчишки любили и оберегали сестру трогательно. Когда она родилась, Дане было 5, Максиму 3 года. Пока я была в роддоме, они жили в Курске у моей старшей сестры. На следующий день после нашей выписки батюшка привёз сыновей домой. В тот момент, когда они, толкаясь, вбежали в дом, я только что запеленала Люду и повернула её личико им навстречу. Данька подлетел первым, и тут же его лицо вытянулось, скривилось, он махнул рукой и остановил подбежавшего Максима. «Брат, нас обманули, пойдём отсюда!» – сказал он полным слезами голосом и пошёл обратно. Я бросилась за ним: «Кто тебя обманул? Что случилось?» Ревущий Даня прокричал: «Папа сказал, что родилась девочка, а это же мальчик!!!» – «Успокойся, – обняла я сына, – это девочка». Он недоверчиво взглянул мне в глаза: «А где же её косички?» Когда всё объяснилось, братья поделились со мной своей тайной: они ждали девочку, потому что в играх в войну – а у нас на улице жили одни мальчишки – им очень не хватало медсестры.

Это нетерпеливое ожидание девочки, сестры обернулось для наших старших сыновей не проходящим с годами особым отношением к ней. Они никогда не обижали Люду (хотя сами, из-за малой разницы в возрасте, часто ссорились, борясь за «первородство» почти как Исав и Иаков), во всём уступали ей, опекая и заботясь о сестре, и уж конечно готовы были «растерзать» любого её обидчика. Впрочем, таковых не объявлялось. В классе, где она училась, мальчики называли девочек исключительно уменьшительно-ласкательными именами: Олечка, Танечка, Людочка – вплоть до окончания 9-го класса (после этой вехи некоторые школьники ушли в училища и колледжи, и из двух похудевших параллельных классов образовался один).

В классе Люда была меньше всех не только ростом, но и возрастом. В деревне родители не спешат отдавать детей в школу. И хотя давно уже в 1-й класс принимают шестилеток, большинству наших первоклашек 7, а то и 8 лет. Нам же всегда казалось, что чем раньше дети начнут учиться, тем лучше. А Люду я вообще мечтала отдать в школу пятилетней, но кто бы разрешил! И вот, пришла она в 1-й класс в 6 лет, умея бегло, «по-взрослому» читать (и, конечно, прочитав уже все известные детские книги), решать довольно сложные примеры и задачи, печатать на машинке стихи и сказки собственного сочинения. Единственное, что она не освоила, – это премудрость письма по прописям. Тогда их не было в свободной продаже, выдавали в школе, и я, сама обладая ужасным почерком, не решилась учить ребёнка – она же ещё и левша! Первые месяцы в школе всё шло отлично, но во второй четверти дочь объявила, что не хочет ходить в школу – «там скучно». Я помчалась к учительнице и услышала: «Я не знаю, чем её занять: книжки наши ей неинтересны, ей делать на уроках нечего. Я уже и вязать её научила, чтоб хоть чем-то занять…» Вязать, подумала я, – это неплохо (сама я, как ни пыталась в школе изобразить что-то на спицах на уроках домоводства, так и не научилась, и была счастлива, когда эти уроки нам заменили английским техническим переводом), но всё-таки на уроках надо учиться ещё чему-нибудь, а то она так совсем шевелить мозгами разучится. И пошла к директору. После долгих колебаний, руководство школы всё же обратилось в районо. Там тоже долго решали – в то время у них не было ещё случаев перевода детей через класс, тем более – сразу из первого. Но всё же за 2 недели до нового года Люду посадили – без официального перевода – во 2-й класс. Перед каникулами новая учительница показала мне, какие задания из пройденных второклассниками за полгода тем ребёнку нужно выполнить на каникулах: после них специальная комиссия районо будет решать, как им поступить.

Что такое зимние каникулы в священнической семье? Правильно! – это время особых предрождественских служб, окончание поста, затем праздники – сплошная череда Богослужений, жизнь в храме. О заданиях на каникулы я вспомнила в последний их день. До сих пор слышу в себе тот ужас, который из меня выдохнулся: «Доченька! Людочка! Мы же ничего не сделали!» И спокойный весёлый голосок: «Я сделала! Вот!» – дочь подаёт мне тетрадки, исписанные грамматическими упражнениями и математическими примерами. Их много больше, чем отмечено учительницей в учебниках. «Опять Максим?» – «Нет, сама».

С этого дня Люда снова полюбила учиться. Но через класс мы её больше не переводили, хотя пройти с ней за лето программу третьего класса и осенью посадить в 4-й было вполне реально. Но Люда очень полюбила свою новую учительницу, Татьяну Петровну Ботвич, и мы решили не лишать её этого замечательного молодого педагога. Годы спустя, когда подошла очередь идти в школу нашему младшему сыну (Люда к этому времени уже закончила университет), мы после долгих раздумий решили задержать его на год в детском саду, чтобы он попал в тот набор первоклассников, который берёт в свои добрые и умелые руки Татьяна Петровна.

Надо сказать, что в нашей семье старшие дети всегда относились к младшим с трепетной, почти родительской заботливостью. Потом, подрастая, они, конечно, и ссорились, как все дети, и отстаивали своё право на первенство (особенно, если разница в возрасте была невелика). Но малышей опекали самозабвенно!

Наш второй сын, Максим, стал своеобразным подарком старшему Дане ко дню рождения: из роддома нас выписали в день, когда Дане исполнилось 2 года. И вот, в первый же час дома, когда мы, уложив Максима в кроватку, уселись за наскоро собранный праздничный стол и откупорили бутылку шампанского, на пороге кухни появился довольный Даня: «Я Максима угостил!» Вскочив, мы бросились в комнату. К счастью, Максим мирно спал, а возле его щёчки лежала шоколадная конфета и кусочек хлеба с зубчиком чеснока на нём – любимая Данина еда.

Через месяц к нам в гости неожиданно нагрянул мой однокурсник с сынишкой, тоже Даней (только не Даниилом, а Донатом). Даня-2 был ненамного младше нашего первенца, ещё не умел разговаривать, но везде совал свой любопытный носик и бурными криками выражал свои восторги. Наш сын не отходил от него и, стоило Донату открыть рот, хватал его за руки и шептал: «Тише! Мисим спит!»

Рано став старшим, Даня (как ни старался потом Максим отбить у него «первородство»), оставался главным среди детей во всё время жизни под родительским кровом. Он и среди сверстников в садике, а затем в школе, выделялся своей рассудительностью, обдуманностью поступков, ранней взрослостью. Помню, как-то в садике – Дане было года 3 – я заговорилась с мамочкой, пришедшей, как и я, забирать детей. Дети, между тем, собрались и прошмыгнули мимо нас на крыльцо. Я спокойно продолжала разговор, зная, что Даня один никуда не пойдёт. Но он вернулся через минуту и тронул за руку мою собеседницу: «Тётя! У Вас ребёнок ушёл!»

Когда родился Борис, Дане было 11 лет. Произошло это событие в воскресенье. Ночью батюшка отвёз меня в роддом, а утром отправился на службу, оставив Даню с младшими детьми. Находясь в предродовой палате, я слышала, как дежурная медсестра отвечает на частые телефонные звонки: «Нет, не родила… Ещё нет… Звоните позже», – и думала, что это батюшка поручил прихожанам звонить из соседнего с храмом дома, где был телефон, – но зачем же так часто? Но оказалось, что это Даня по собственной инициативе «донимает» медиков. Да ещё в это время варил для меня куриный бульон с неимоверным количеством любимой мною морковки. Получив, наконец, по телефону утвердительный ответ, он помчался в храм: там как раз закончилась литургия и начиналось крещение. Вместе с батюшкой попросил отца крещаемого младенца свозить его, пока идёт крещение, в районную больницу… Звонок в дверь заставил медсестёр оторваться на миг от сериала «Богатые тоже плачут», но на большее их не хватило. «Захарчук! – прокричали они мне от телевизора. – Вставай, сын приехал!» По стенке добралась я через длинный коридор к выходу и увидела счастливого Даню, едва удерживавшего сумку с двумя трёхлитровыми банками бульона и целой курицей. «Зачем же столько!» – ахнула я. – «Бориса покорми», – ответил старший брат. На обратном пути до палаты медсестра сжалилась и взяла у меня сумку, приговорив: «А чего он сам в палату не отнёс? Сводила б его в детское отделение, показала б малыша, всё равно врачей нет». (В то время никакие посетители в родильное отделение не допускались, а в детскую половину не ходили даже матери новорождённых).

Через некоторое время, когда я с Борисом уже была дома, мне позвонили из школы: «Ваш Максим бегает перед школой с детской коляской!» Оказалось, накануне Максим заскочил после школы в магазин, увидел там летнюю брезентовую коляску (тоже дефицит в те годы!) и, ничего не сказав мне, распечатал свою копилку. Но в школе не смог усидеть до конца уроков – сбегал на переменке в магазин, купил для братика коляску и на радостях, опоздав на урок, стал гонять коляску на заасфальтированном пятачке перед школьными окнами. Кажется, в тот раз я его даже не ругала. Хотя и Максиму от нас, и нам – за Максима доставалось часто. Учился он, как и все наши дети, хорошо. Но в силу своего бурного темперамента и абсолютной доверчивости часто попадал в неприятные истории. В первый раз меня вызвали к директору школы, когда Максим был первоклашкой. На переменке дети бегали в коридоре, и тут появился строгий старый директор. Он широко расставил ноги и упёр руки в бока. Ребятишки бросились в класс, но один удержал Максима: «А слабо пробежать у него между ног?» – «А побежали!» – загорелся Максим. И они побежали. За метр до грозной фигуры приятель-провокатор нырнул в открытую дверь класса, а Максим с разбегу врезался директору в живот.

Через несколько лет в школу привезли новенькие импортные волейбольные мячи. Во время урока физкультуры один из одноклассников Максима, улучив минутку, выбросил мяч из окна на улицу, а на перемене спрятал его где-то поблизости. Спустя несколько дней, когда страсти по поводу исчезнувшего мяча немного улеглись, он решил забрать мяч домой. Из школы шли дружной толпой. И тут навстречу вышел физрук. Воришка быстро сунул мяч Максиму: «Подержи!» Учитель отвёл к директору обоих. Одноклассник тут же переложил вину на друга, а ошарашенный Максим промолчал. Всё это было в годы воинствующего атеизма, поэтому такой расклад устроил всех. Нас обязали купить точно такой же мяч (школьный укравший его ученик уже успел исцарапать о камни), а Максима едва не поставили на учёт в детской комнате милиции.

Я думаю, что в деревне детям священника в советские годы было всё же легче учиться и вообще жить, чем в городе. В селе, несмотря на официальную пропаганду, к батюшке относились с уважением даже руководители колхоза и партийные деятели (хотя прилюдно этого никогда не выказывали). Но от рьяных исполнителей установок партии и правительства нашим детям всё же доставалось немало. Я уже писала тут, как в садике пятилетнего Даню пытались научить основам атеизма. Досталось ему и в школе. Правда, реагировал он своеобразно. Через несколько дней после начала учёбы в первом классе радостно сообщил дома: «Меня в школе уже все знают!» – «Как это?» – удивились мы. – «А на переменке все, даже старшеклассники, кричат: «Вот поп идёт!». В начальных классах Дане поручили прочитать вслух отрывок из учебника, в котором была грубая ложь о царе Николае Александровиче. Даня отказался: «Я не буду это читать! У нас в семье Царя считают святым». И мудрая учительница не только не поставила ему «двойку», но и вообще перевела разговор на другое событие русской истории. Детей наших отпускали с занятий, если в храме в будний день шла праздничная служба; не принуждали вступать в октябрята и пионеры, хотя охотно назначали старостами класса, ответственными за различные мероприятия. Если бы все учителя были такими! Больше всех не везло опять же Максиму. Одной из его преподавательниц случилось прийти в храм на панихиду – умер кто-то из её родственников. Максим прислуживал отцу, подавал кадило, пел вместе с хором. На следующий день в школе эта учительница вдруг рассердилась за что-то на Максима и сказала во время урока: «Я вот увидала тебя в церкви, и мне так захотелось там подойти и тебе в лицо плюнуть!» Немудрено, что Максим не любил школу и, закончив 9 классов, отпросился в Курск вместе с братом: Даня поступил в институт, а Максим – в медицинский колледж.

Время всё расставило по местам, и нам не приходится краснеть за выросших детей. Совершенно самостоятельно, без нашего участия, они поступали и заканчивали учебные заведения. Даниил и Людмила получили дипломы вузов, Максим с отличием закончил колледж; Борис учится на программиста, а Николай осваивает школьную программу. С этим, самым младшим из детей, у нас оказалось больше всего забот и тревог.