[659x525]
В путь всей земли
В детстве две мысли особенно пугали меня: одна из них, что умрёт моя мама, другая - что отец нас бросит, уйдёт к другой женщине (папа не был праведной жизни, был он красив, как Муслим Магомаев, даже чуточку похож на него - высокий, статный, всегда радостный - в компаниях, где они бывали с мамой, равнодушных к нему женщин не было, сколько помню себя в детстве, это всегда какие-то истории с женщинами, прорывающимися к нему сквозь нас и маму - мама только смеялась и всё прощала, так любила его). Мама моя, слава Богу, доживает свой век со мной, а отец тогда нас всё-таки оставил. Конечно, это была травма для психики сестры и моей, слёзы то и дело наполняли глаза, их не могла скрыть, они заливали лицо в самом неудобном и неподходящем месте, совершенно против моей воли. Моя «классная мама-Люба" всегда вспоминала девочку на первой парте с огромными, полными слёз глазами. Она, добрая моя, тогда была уверена, что чувствую её боль (одолевали тогда суставы, ей было трудно поднять к доске руку с мелком, она морщилась). При каждой нашей встрече (а мы уж сами старые) она обязательно говорила: "Моя Танька жалела меня всегда, всё плакала", - и тут уж я непременно проливала слезу, слезокапка, жалея её, нашу ласковую классную маму-Любу, ныне покойную.
Мне было уже сорок два года, когда папа умер. Три года с начала моего воцерковления, самый горячий неофитский возраст: в те годы обращения так нагрешила, что вспоминать сейчас страшно. Смирялись все мои бедные родные: у мамы дочка, у сына - мама с ума сошла; постится, день и ночь с Евангелием не расстаётся, то всю жизнь хохотала, а то вдруг всеми днями в слезах, работу бросила (содержащая до этого две семьи: живите,мол, как сами можете). И это бы ещё ничего! Главное, что все должны, как я жить, а по-другому нельзя - безбожно же! Бедный мой сын, он больше всех тогда пострадал, больше даже, чем я от своего папы. Мне так было хорошо быть с Богом, я всем хотела такой радости, не понимая, что Бог пока пришёл явственно только ко мне, так ощутимо коснулся, открылся, что, потрясенная, всё забывая, сломя голову бросилась в Его Понимание, в Его Любовь. Ещё не знала долготерпения Божия и, очень любя своих близких, видя их жизнь, боялась Божьего гнева на них! И я их смиряла (это же проще, чем смириться самой), заставляла ходить в церковь, поститься. Ссорилась с ними из-за этого! Сейчас вспоминаю святого, который всю жизнь каялся в грехах, а «началу покаяния так и не положил», о чём и плакал в последний час жизни земной перед братией монастыря.
Но именно в те годы моего внутреннего озарения, моего найденного смысла всей жизни (ведь раздумья о том, зачем я живу - неужели, чтоб есть, пить и умереть - мучили меня всю жизнь, с раннего детства), в дни небывалой, буквально неземной радости, умер вдруг папа. Он последние свои годы доживал в деревянном домике на краю Енисейска, совсем близко к кладбищу и в двух остановках от Преображенского мужского монастыря. Жил с очередной своей пассией, пожилой, изрядно выпивающей женщиной. Однажды я навещала его, уговаривала сходить в монастырь покаяться, он так и не сходил. Но и крест не снял, а когда спросила: "Папа, ты что это, веришь в Бога?", - он не отрёкся. "Верю, доча", - коротко сказал, слава Господу за эти его слова! Телеграмма из Енисейска, внезапное известие. Помню своё волнение, трясущиеся руки, поварёжка в руках, которую не знаю куда приткнуть. В голове почти сразу: "Живый в помощи", воспоминание о том, что несколько дней напевались как-то сами по себе слова панихиды: "Души их во благих водворятся!" Это несколько утешает, успокаивает, собираясь в дорогу, первым делом беру благословение духовника: "Не вздумай там заниматься поминками, предоставь мёртвым погребать своих мертвецов: поминками и прочими приготовлениями там есть кому заняться, а вот молиться у вас никто не молится, тебе послушание - читать псалтирь у гроба". При обычных обстоятельствах мой духовник не даёт категорических советов, не строит из себя старца, а здесь, видя мою растерянность, взял на себя ответственность скомандовать! До сих пор благодарна ему за мужское плечо, вовремя подставленное!
... В ограде белеет деревянный, свежевыструганный, пахнущий смолой, крест - горестный и радостный знак одновременно. Нетопленный дом, одинокий гроб. В комнате никого. Отец. Он очень любил нас, двух своих дочек. В маленькой, но им заработанной "хрущёвке" (я живу в ней и теперь, и умру здесь, Бог даст, среди своих икон и лампад) тогда, в моём радостном - с папой – детстве, он играл с нами в волейбол, так, что сыпалась извёстка. Пел с нами песни, стряпал для нас пироги с капустой, варил борщи, жарил мясо с луком, отдельно жарил картошку, сколачивал полы, собирал первый телевизор и холодильник сам. А ещё папа мой читал классиков, очень их любил, и мне передалась эта его любовь. Речь его преизобиловала поговорочками, порой неприличными, крепко перчёными. Всё умел, всех любил, мой многоталантливый и любвеобильный отец. Он даже на трубе играл в духовом оркестре и просил на могиле исполнить его любимый марш "Прощание славянки». (Теперь, заслышав первые звуки этого марша, радуюсь им: папа со мной). И после такой искромётной жизни - смерть, в холодном доме - гроб. Боюсь смотреть на папино лицо, присаживаюсь на диван, начинаю читать псалтирь. Я одна и накатывает страх. Но иногда вдруг, как бы из глубины сердца, тёплой нежной волной возникает радость или предчувствие радости.
В воскресенье утром иду в монастырь за священником, чтоб папу отпеть, прихватив зачем-то горсть карамелек. В Успенском храме навстречу мне попалась толпа весёлых ребятишек детдомовского вида, они на разные голоса прокричали: "Тетя, вы опоздали, Причастие уже закончилось!" Ах, вы мои миленькие! "Так вы причащались, ребятушки? " "Да, да, конечно, нас отец Геннадий всегда причащаться приводит, "- галдят они. "Ребятки, родные мои, у меня папа умер, он сейчас в гробу лежит, взмолитесь о нём! Владимир, раб Божий! Господь его за одну вашу молитву помилует, вы же сейчас святые, после Причастия», - прошу я, раздавая карамельки. Конфет оказалось столько, сколько детей! Столько было апостолов. От благодарности за посланных навстречу молитвенников сердце моё потихонечку тает надеждой: не оставит Господь папу без милости Своей! В мужском монастыре долго жду отца Севастиана. Он старенький, шаркает ногами, взор в землю.А взял да глянул кратко на меня синими-синими, молодыми и весёлыми из самой глубины очами из-под скуфейки, как светом озарил. Опять мне радость. Батюшкины знакомые подвезли нас, они и ждали его возле ворот. Входим тихонько в дом, отец Севастиан будто прислушивается к чему, раздувая кадило, вдруг говорит: "А что это вы в гроб положили? Уберите немедленно!" Я зашумела на сестру: "Наташа, ты всё-таки положила..." Отец Севастиан не дал мне договорить, закрыв мне рот ладошкой: "Что ты положила, Наташа?" "Да водки он мне велел бутылку с собой положить".
"Оставим до Божьего Суда - дочь должна исполнить, что велел отец", - разрешил батюшка и начал отпевание: прочитал наизусть Евангелие о вечной жизни, краткую проповедь сказал для нас с сестрой и в конце добавил: "Он добрый у вас был. Правда, гонял иногда, но заслуживали сами! А вот теперь гляньте-ка, усоп", и, наклонившись низко над гробом, прошептал: "Нашим там привет передавай". И вдруг, именно вдруг, совершенно неожиданно, огромная радость потоком залила мою душу: мой папа жив! Смерти нет, потому что Бог есть! Распятый мой Бог.
Акуловская Т.В. 1998-2014