[644x550]
Народу еще немного, за ранними отмолились. В соборе полутемно; только в узенькие оконца верха светят полоски солнца, и, вспыхивают в них крыльями голубки. Кажется мне, что там небо, а здесь земля. В темных рядах иконостаса проблескивают искры, светятся золотые венчики. По стенам древние святые, с строгими ликами. На крылосе вычитывают часы, чистый молодой голос сливается с пением у мощей:
Преподобный отче Се-ргие... Моли Бога о на-ас!.. Под сенью из серебра, на четырех подпорах, похожих на часовню, теплятся разноцветные лампады-звезды, над ракой Преподобного Сергия. Пригробный иеромонах стоит недвижимо-строго, как и вчера. Непрестанно поют молебны. Горкин просит монаха положить на мощи образочки и крестики. Желтые огоньки от свечек играют на серебре и золоте. Отец берет меня на руки. Я рассматриваю лампады на золотых цепях, большие и поменьше, уходящие в глубину, под сень. На поднятой створе раки, из серебра, я вижу образ Угодника: Преподобный благословляет нас. Прикладывается народ: входит в серебряные засторонки, поднимается по ступенькам, склоняется над ракой. И непрестанно поют-поют:
Преподобный отче Се-ргие... Моли Бога о на-ас!..
Поет и отец, и я напеваю внутренним голоском, в себе. Слышится позади: - Пустите... болящего пустите!.. Пригробный иеромонах показывает пальцем: сюда несите. Несут мужики расслабного, которого обливали у креста. Испуганные его глаза смотрят под купол, в свет. Иеромонах указывает - внести за засторонку. Спрашивает как имя? Старуха кричит, в слезах: - Михайлой, батюшка... Михайлой!.. помолись за сыночка... батюшка Преподобный!.. Иеромонах говорит знакомую молитву,- Горкин меня учил:
"...скорое свыше покажи посещение... страждущему рабу Михаилу, с верою притекающему..."
Горкин горячо молится. Молюсь и я. Старушка плачет- Родимый наш... прибега, и скорая помога... помоли Господа!.. Иеромонах смотрит в гроб Преподобного и скорбным, зовущим голосом молится:
"...и воздвигни его во еже пети Тя..."
- Подымите болящего... Болящего подымают над ракой, поворачивают лицом, прикладывают. Иеромонах берет розовый "воздух", возлагает на голову болящего и трижды крестит. Старуха колотится головой об раку. Мне делается страшно. Громко поют-кричат:
Преподобный отче Се-ргие... Моли Бога о на-ас!..
Все поют. Текут огоньки лампад, дрожит золотыми огоньками рака, движется розовый покров во гробе...- живое все! Я вижу благословляющую руку из серебра на поднятой накрышке раки. Прикладываемся к мощам. Иеромонах и меня накрывает чем-то, и трижды крестит:
"...во еже пети Тя... и славити непрестанно..."
Эти слова я помню. Много раз повторял их Горкин, напоминал. Чудесными они мне казались и непонятными. Теперь - и чудесны, и понятны. Тянется долгая обедня. Выходим, дышим у цветника, слушаем колокольный звон, смотрим на ласточек, на голубое небо. Входим опять в собор. Тянет меня под тихие огоньки лампад, к Святому.
Отец привозит меня к Аксенову на Кавказке и передает на руки молодцу. Встречает сам Аксенов, говорит: "Оченно приятно познакомиться",- и ведет на парадное крыльцо. Расшитая по рисункам барышня, в разноцветных бусах, уводит меня за ручку в залу и начинает показывать редкости, накрытые стеклянными колпаками: вырезанную из белого дерева лошадку и тележку, совсем как наша,- игрушечную только,- мужиков в шляпах, как в старину носили, которые косят сено, и бабу с ведрами на коромысле. И все спрашивает меня: "Ну, что... нравится?" Мне очень нравится. Молодчик, который вчера нас гнал, ласково говорит мне: - Знаю теперь, кто ты... московский купец ты, зна-ю! А фамилия твоя Петухов... видишь, сколько на тебе петухов-то!.. И все смеется. Показывают мне органчик, который играет зубчиками "Вот мчится тройка удалая"*, угощают за большим столом пирогом с рыбой и поят чаем. Я слышу из другой комнаты голоса отца, Аксенова и Горкина. И он там. В комнатах очень чисто и богато, полы паркетные, в звездочку, богатые образа везде. Молодчик обещается подарить мне самую большую лошадь. Потом барышня ведет меня в сад и угощает викторийкой. В беседке пьют чай наши, едят длинные пироги с кашей. Прибегает Савка и требует меня к папаше: "Папаша уезжает!" Барышня сама ведет меня за руку, от собак. На дворе стоит наша тележка, совсем пустая. Около нее ходят отец с Аксеновым, Горкин и молодчик, и стоит в стороне народ. Толстый кучер держит под уздцы Кавказку. Похлопывают по тележке, качают головами и улыбаются. Горкин присаживается на корточки и тычет пальцем - я знаю куда - в "аз". Отец говорит Аксенову: - Да, удивительное дело... а я и не знал, не слыхивал. Очень, очень приятно, старую старину напомнили. Слыхал, как же, торговал дедушка посудой, после французов в Москву навез, слыхал. Оказывается, друзья-компаньоны были старики-то наши. Вот откуда мастера-то пошли, откуда зачалось-то, от Троицы... резная-то работка!.. - От нас, от нас, батюшка... от Троицы...- говорит Аксенов.Ребятенкам игрушки резали, и самим было утешительно, вспомнишь-то!.. Отец приглашает его к нам в гости, Москву проведать. Аксенов обещается побывать: - Ваши гости, приведет Господь побывать. Вот и родные будто, как все-то вспомнили. Да ведь, надо принять во внимание... все мы у Господа да у Преподобного родные. Оченно рад. Хорошо-то как вышло, само открылось... у Преподобного! Будто вот так и надо было. Он говорит растроганно, ласково так, и все похлопывает тележку. - Дозвольте, уж расцелуемся, по-родному...- говорит отец, и я по его лицу вижу, как он взволнован: в глазах у Него как будто слезы. - Дедушку моего знавали!... Я-то его не помню... - А я помню, как же-с...- говорит Аксенов.- Повыше вас был и поплотней, веселый был человек, душа. Да-с... надо принять во внимание... Мне годов... да, пожалуй, годов семнадцать было, а ему, похоже, уж под ваши годы, уж под сорок. Ну-с, счастливо ехать, увидимся еще, Господь даст. И они обнимаются по-родному. Отец вскакивает лихо на Кавказку, целует меня с рук Горкина, прощается за руку с молодчиком, кланяется красивой барышне в бусах, дает целковый на чай кучеру, который все держит лошадь, наказывает мне вести себя молодцом - "а то дедушка вот накажет" - и лихо скачет в ворота. - Вот и старину вспомнили...- говорит Горкину Аксенов,- как вышло-то хорошо. А вы, милые, поживите, помолитесь, не торопясь. Будто родные отыскались. Я еще хорошо не понимаю, почему - родные. Горкин утирает глаза платочком. Аксенов глядит куда-то, над тележкой,- и у него слезы на глазах. - Вкатывай...- говорит он людям на тележку и задумчиво идет в дом.
Все спят в беседке: после причастия так уж и полагается - отдыхать. Даже и Федя спит. После чая пойдем к вечерням, а завтра всего посмотрим. Денька два поживем еще - так и сказал папашенька: поживите, торопиться вам некуда. Барышня показывает нам сад с Анютой. Молодчик с пареньками играет на длинной дорожке в кегли. Приходят другие барышни и куда-то уводят нашу. Барышня говорит нам: - Поиграйте сами, побегайте... красной вот смородинки поешьте. И мы начинаем есть, сколько душе угодно. Анюта рвет и викторийку и рассказывает мне про батюшку Варнаву, как ее исповедовал. - Бабушка говорит - от него не укроешься, наскрозь все видит. Вот, я тебе расскажу, сама бабушка мне рассказывала, она все знает... Вот, одна барыня приезжает, а в Бога не верила... ну, ее умные люди уговорили приехать, поглядеть, какой угодный человек, наскрозь видит. Вот она, приехамши, говорит.. села у столика: "И чего я не видала, и чего я не слыхала! - А она все видала и все слыхала, богатая была.- Чегой-то он мне наболтает!" - про святого так старца! Ну, он бы мог, бабушка говорит, час ей смертный послать, за такие богохульные слова. Только он жалостливый до грешников. А она сидит у столика и ломается из себя: "И чегой-то он не идет, я никогда не могу ждать!" А он все не идет и не идет. И вот тут будет самое страшное... только ты не бойся, будет хорошо в конец. Вот, она сидела, и выходит старец... и несет ей стакан пустого чаю, даже без сахару. Поздоровался с ней и говорит: "И вот вам чай, и пейте на здоровье". А барыня рассерчалась и говорит: "И чтой-то вы такое, я чаю не желаю",- от святого-то человека! Как бы радоваться-то должна, бабушка говорит, а она так, как бес в ней: "Не желаю чаю!" А он смиренно ей поклонился...- святые ведь смиренные... бабушка говорит,- поклонился ей и приговаривает еще: "А вы не пейте-с, вы не пейте-с... а так только ложечкой поболтайте-с, поболтайте-с!.." И ушел. Вон что сказал-то! - поболтайте ложечкой. Ушел и не пришел. А она сидела и болтала ложечкой. Понимаешь, к чему он так? Все наскрозь знал. Вот она и болтала. Тут-то и поняла-а... и про-няло ее. Потом покаялась со слезьми и стала богомольной, уважительной... бабушка сама ее видала!.. Она много еще рассказывает. Говорит, что, может, и сама в монашки уйдет, коли бабушка загодя помрет... "А то что ж так, зря-то, мытариться!" Так мы сидим под смородинным кустом, играем. Савка приносит самовар чай пить время, к вечерням ударят скоро. За чайком Горкин рассказывает всем нам, почему с тележкой такое вышло. - Словно вот и родными оказались. А вот как было, Аксенов сам нам с папашенькой доложил. Твой прадедушка деревянной посудой торговал, рухлядью. Французы Москву пожгли, ушли, все в разор разорили, ни у кого ничего не стало. Вот он загодя и смекнул - всем обиходец нужен, посуда-то... ни ложки, ни плошки ни у кого. Собрал сколько мог деньжонок, поехал в эти края и дале, где посуду точили. И встретил-повстречал в Переяславле Аксенова этого папашу. А тот мастер-резчик, всякие штуковинки точил-резал, поделочное, игрушки. А тут не до игрушек, на разоренье-то! Бедно тот жил. И пондравились они друг дружке. "Давай,- говорит прадедушка-то твой,- сбирать посудный товар, на Москву гнать, поправишься!" А Аксенов тот знаменитый был мастер, от него, может, и овечки-коровки эти пошли, у Троицы здесь продают-то, ребяткам в утеху покупают... и с самим митрополитом Платоном* знался, и тому резал-полировал... и горку в Вифании, Фавор-то, увидим завтра с тобой, устраивал. Только митрополит-то помер уж, только вот ушли французы...поддержка ему и кончилась. А он ему, Платону-то, уж тележку сделал, точь-в-точь такую же, как наша, с резьбой с тонкой, со всякими украсами. И еще у него была такая же тележка, с сыном они работали, с теперешним вот Аксеновым нашим, дом-то чей, у него-то мы и гостим теперь. Ну, хорошо. И все дивились на ихние тележки. А тогда, понятно дело, все разорены, не до балушек этих. Вот твой прадедушка и говорит тому: "Дам я тебе на разживу полтысячки, скупай для меня посуду по всем местам, и будем, значит, с тобой в конпании орудовать". И зачали они таким делом посуду на Москву гнать. А там - только подавай, все нехватка. Люди-то с умом были... Аксенов и разбогател, опять игрушкой занялся, в гору пошел. И игрушка потом понадобилась, жисть-то как поутихла-посветлела. Теперь они, Аксенов-то, как работают! Ну, хорошо. Вот и приходит некоторое время, и привозит Аксенов тот долг твоему прадедушке. И в подарок - тележку новенькую... не свою, а третью сделали, с сыном работали, на совесть. С того и завелась у нас тележка, вон откуда она пошла-то! А потом и тот помер в скорости, и другой... старики-то. И позабыли друг дружку молодые-то. А тележка... ну, ездил дедушка твой на ней, красным товаром торговал... а потом тележка в хлам и попала. И забыли про нее все: тележка и тележка, а антересу к ней нет, и к чему такая - неизвестно. Маленькая... ее и завалили хламом. А вот, привел Господь, мы ее и раскопали, мы-то ее и вывели на свет Божий, как пришло время к Троице-Сергию нам пойти... так вот и толкнуло меня что-то, на ум-то мне: возьмем тележку, легонькая, по нам! Ее вот и привело... к своему хозяину воротилась. Добро-то как отозвалось! Потому и в гостях теперь, и уважение нам с тобой какое. И опять друг дружку признали, родные будто. Вот нас за то так-то и приняли, и обласкали, в благодати какой живем! Старик-то заплакал вон, старое свое вспомнил, батюшку. Как оно обернулось... И ведь где же... у самого Преподобного! А те тележки давно пропали, другие две-то. Одна в пожаре сгорела, у митрополита Платона... и другая, у Аксеновых, тоже сгорела в большой пожар, давно еще. Больше они и не забавлялись. Старик-то помер, с игрушек шибко разбогатели. Последки вон на полках от старика остались. Рукомесло-то это неприбыльное, на хорошего любителя, кто понимает, чего тут есть... для своей радости-забавы делали... а кто покупать-то станет! Единая наша и осталась. Я спрашиваю: а теперь как, возьмет Аксенов тележку нашу? - Нет, дареное не берут назад. У нас останется, поедем на ней домой. Прибрали ее, почистили здешние мастера... промыть хотели, да старик не дозволил... Господним дождем пусть моет - так и сказал. Каждый день на нее любуется - не наглядится. И молодчик-то его залюбовался. Только такой уж не сделают, на нее работы-то уйдет сколько! И терпенья такого нет... ты погляди-ка, как резана-а!.. Одной рукой да глазом не сделаешь, тут душой радоваться надо... Пасошницы вот покойный Мартын резал, попробуй-ка так одним топориком порезать... винограды какие!.. Это дело особое, не простое. Мы слушаем, как сказку. Птичка поет в кустах. Говорят,- барышня Домне Панферовне сказала,- соловьи к вечеру поют здесь, в самом конце, поглуше. И Федя слыхал - ночью не мог заснуть. Горкин выходит на крылечко и радостно говорит, вздыхая: - А как тихо-то, хорошо-то как здесь... и Троица глядит! Све-те Тихий... святыя славы... Высвистывает птичка. В Лавре благовестят к вечерням.
БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Только еще заря, сад золотисто-розовый, и роса,- свежо, не хочется подыматься. А все уже на ногах. Анюта заплетает коску, Антипушка молится на небо, Горкин расчесывается перед окошком, как в зеркальце. Говорят соловей все на зорьке пел. В дверь беседки вижу я куст жасмина, осыпанный цветами - беленькими, с золотым сердечком. Домна Панферовна ахает над кустом: - А-ах, жасминчик... люблю до страсти! И на столе у нас, в кувшине, жасминчик и желтые бубенцы - Федя вчера нарвал - и целый веник шиповнику. Федя шиповник больше уважает - аромат у него духовный. И Горкин тоже шиповник уважает, и я. Савка несет самовар с дымком и ставит на порожке пусть прогорит немножко. Все говорят: "Ах, хорошо... шишечкой-то сосновой пахнет!" Савка доволен, ставит самоварчик на стол в беседке. Говорит: - Мы всегда самовар шишечками ставим. А сейчас горячие вам колобашки будут, вот притащу. Анюта визжит от радости: - Бабушка, горячие колобашки будут!.. А Домна Панферовна на нее: - Ори еще, не видала сроду колобашек?.. По-царски нас прямо принимают: вчера пироги с кашей и с морковью, нынче горячие колобашки,- и родных так не принимают. Пьем чай с горячими колобашками, птички поют в саду. Федя чем свет поднялся, просвирный леестрик правит: всех надо расписать - кого за упокой, кого за здравие, кому просвирку за сколько,- дело нелегкое. - Соломяткина-то забыли, в Мытищах-то угощал...- припоминает Горкин,припиши, Федя: раба божия Евтропия, за пятачок. Приписываем еще Прокопия со чады - трактирщика Брехунова,- супруги-то имя позабыли. Вспомнили, хорошо, раба божия Никодима, Аксенова самого, и при нем девицу Марию,- ласковая какая барышня! - и молодчика, погнал-то который нас: Савка сказал, что Васильем Никитичем зовут,- просфору за полтинник надо. И болящего Михаила приписали, расслабного, за три копейки хоть. Увидим - отдадим, а то и сами съедим за его здоровье. Упаси Бог, живых бы с покойниками не спутали, неприятности не избыть. Напутали раз монахи, записали за здравие Федосью, а Федосея за упокой, а надо наоборот было; хорошо - дома доглядели, выправили чернилками, и то боялись, не вредные ли: тут чернилки из орешков монахи сотворяют, а в Москве, в лавочке, кто их знает. Идем в Лавру с большой корзиной, ягодной-пудовой,- покупали в игрушечном ряду, об столбик били: крепок ли скрип у ней. Отец просфорник велит Сане-заике понаблюсти - выпросили мы его у отца квасника помочь-походить с нами, святыни поглядеть, нам показать,- а нам говорит: - Он с писцами просфорки все проверит и к вам подойдет... а вы покуда идите, наши соборы-святыни поглядите, а тут ноги все простоите, ждамши. Горкин указывает Сане, как понимать леестрик: первая мета - цена, крестик за ней - за упокой, а колечко - за здравие. За долгими чистыми столами в просторных сенцах служки пишут гусиными перьями: оскребают с исподцев мучку и четко наводят по-церковному. Ходим из церкви в церковь, прикладываемся и ставим свечи. В большом соборе смотрим на Страшный суд - написано во всю стену. И страшно, а не оторвешься. Монах рассказывает, за какие грехи что будет. Толстый зеленый змей извивается к огненной геенне, и на нем все грехи прописаны, и голые грешники, раскаленные докрасна, терзаются в страшных муках; а эти, с песьими мордами и с рогами, наскакивают отовсюду с вилами,- зеленые, как трава. А наверху, у Бога, светлые сонмы ангелов вешают на златых весах злые дела и добрые - что потянет? - а души взирают и трепещут. Антипушка вздыхает: - Го-споди... и царей-королей в ад тащут, и к ним не снисходят, из уважения!.. Монах говорит, что небесная правда - не земная взыщется и с малых, и с великих. Спрашиваем: а толстые кто, в бархатных кафтанах, за царями идут, цепью окручены, в самую адову пучину? - А которые злато приобретали и зла-то всякого натворили, самые богачи купцы. Ишь сколько за ними бесы рукописании тащут! Горкин говорит со вздохом: - Мы тоже из купцов... Но монах утешает нас, что и праведные купцы бывают, милостыню творят, святые обители не забывают - украшают, и милосердный Господь снисходит. Я спрашиваю, зачем раскаленная грешница лежит у "главного" на коленях, а на волосах у ней висят маленькие зеленые. Монах говорит, что это бесстыдная блудница. Я спрашиваю, какие у ней грехи, но Горкин велит идти, а то ночью бояться будешь - насмотришься. - Вон,- говорит,- рыжий-то, с мешочком, у самого! Иуда Искариот это, Христа продал, с денежками теперь терзается... ишь скосился! Монах говорит, что Иуде муки уготованы без конца: других, может, праведников молитвы выкупят, а Искариоту не вызволяться во веки веков, аминь. И все говорят - этому нипочем не вырваться. Смотрим еще трапезную церковь, где стены расписаны картинками, и видим грешников, у которых сучок и бревно в глазу. Сучок маленький и кривой, а бревно толстое, как балка. Монах говорит: - Для понимания писано: видишь сучец в глазе брата твоего, а бревна-то в своем не чувствуешь! Я спрашиваю, зачем воткнули ему бревно... ведь больно? Монах говорит: - Для понимания, не больно. Еще мы видим жирного богача, в золотых одеждах и в бархате, за богатой трапезой, где жареный телец, и золотые сосуды-кувшины с питиями, и большие хлебы, и под столом псы глотают куски тельца; а на пороге лежит на одной ноге убогий Лазарь, весь в болячках, и подбирает крошки, а псы облизывают его. Монах говорит нам, что так утешается в сей жизни немилостивый богач, и вот что уготовано ему на том свете! И видим: стоит он в геенне-прорве и высовывает кверху единый перст, а высоко-высоко, у старого Авраама на коленях, под розанами и яблочками, пирует у речки Лазарь* в блистающих одеждах и ангелы подносят ему блюда и напитки. - "Лазарь-Лазарь! омочи хоть единый перст и прохлади язык мой!" взывает немилостивый богач из пламени,- рассказывает монах,- но Лазарь не слышит и утешается... не может суда Божьего преступить. В соборе Троицы мы молимся на старенькую ризу Преподобного, простую, синюю, без золотца, и на деревянную ложечку его за стеклышком у мощей. Я спрашиваю - а где же келейка? Но никто не знает. Лезем на колокольню. Высота-а...- кружится голова Крутом, куда ни глянешь, только боры и видно. Говорят, что там и теперь медведи; водятся и отшельники Внизу люди кажутся мошками, а собор Преподобного - совсем игрушечный. Под нами летают ласточки, падают на кресты. Горкин стучит пятачком по колоколу - гул такой! Говорят, как начнут звонить, рот надо разевать, а то голову разорвет от духа, такое шевеленье будет. Отец просфорник выдает нам корзину с просфорами- Бог милости прислал! По леестрику все вписали и вынули... благослови вас Преподобный за ваше усердие. Саня-заика упрашивает нас зайти в квасную, холодненького выпить,такого нигде не делают: - На...на-на...ме-местниковский ква-ква...сок! Отец Власий благословил попотчевать вас. Сам отец квасник подносит нам деревянный ковшик с пенящимся розоватым квасом. Мы выпиваем много, ковшиков пять, не можем нахвалиться: не то малинкой, не то розаном отзывается, и сладкий-сладкий. Горкин низко кланяется отцу кваснику - и отец квасник тоже низко кланяется - и говорит: - Пили мы надысь в Мытищах у Соломяткина царский квас... каким царя угощали, от старины... хорош квасок! А ваш квас, батюшка... в раю такой квас праведники пить будут... райский прямо! - Благодарствуйте, очень рады, что понравился наш квасок...- говорит квасник и кланяется низко-низко.- А в раю, Господь кому приведет, Господень квасок пить будут... пиво новое - радость вкушать Господню, от лицезрения Его. А квасы здесь останутся. Федя несет тяжелую корзину с просфорами, скрипит корзина.
Катим в Вифанию на тройке, коляска звенит-гремит Горкин с Домной Панферовной на главном месте, я у них на коленях, на передней скамеечке Антипушка с Анютой, а Федя с извозчиком на козлах. Едем в березах, кругом благодать Господня - богатые луга с цветами, такие-то крупные ромашки и колокольчики! Просим извощика остановиться, надо нарвать цветочков. Он говорит: "Ну, что ж, можно дитев потешить",- и припускает к траве лошадок: - И лошадок повеселим. Сено тут преподобное, с него, каждая лошадка крепнет... монахи как бы не увидали только! Все радуются: трава-то какая сильная. И цветы по особенному пахнут. Я нюхаю цветочки - священным пахнут. В Вифанском монастыре, в церкви,- гора Фавор!* Стоит вместо иконостаса, а на ней - Преображение Господне. Всходим по лесенке и смотрим: пасутся игрушечные овечки, течет голубой ручеек в камушках, зайчик сидит во мху, тоже игрушечный, на кусточках ягоды и розы...- такое чудо! А в горе - Лазарев гроб-пещера Смотрим гроб Преподобного, из сосны,- Горкин признал по дереву. Монах говорит: - Не грызите смотрите! Потому и в укрытии содержим, а то бы начисто источили. И открывает дверцу, за которой я вижу гроб. - А приложиться можно, зубами не трожьте только! Горкин наклоняет меня и шепчет: - Зубками поточи маленько... не бойся, Угодник с тебя не взыщет. Но я боюсь, стукаюсь только зубками. Домна Панферовна после и говорит: - Прости, батюшка Преподобный Сергий... угрызла, с занозцу будет. И показывает в платочке, так, с занозцу. И Горкин тоже хотел угрызть, да нечем, зубы шатаются. Обещала ему Домна Панферовна половинку дать, в крестик вправить. Горкин благодарит, и обещается отказать мне святыньку, .когда помрет. Едем прудами, по плотине на пещерки к Черниговской - благословиться у батюшки Зарнавы, Горкин и говорит: - Сказал я батюшке, больно ты мастер молитвы петь Может, пропеть скажет... получше пропой смотри А мне и без того страшно - увидеть святого человека! Все думаю: душеньку мою чует, все-то грехи узнает. Тишина святая, кукушку слышно. Анюта жмется и шепчет мне: - Семитку со свечек утаила у бабушки... он-то узнает ну-ка? Я говорю Анюте: - Узнает беспременно, святой человек... отдай лучше бабушке, от греха. Она вынимает из кармашка комочек моха - сорвала на горе Фаворе! подсолнушки и ясную в них семитку и сует бабушке, когда мы слезаем у пещерок; губы у ней дрожат, и она говорит чуть слышно: - Вот... смотрю - семитка от свечек замоталась... Домна Панферовна - шлеп ее! - Знаю, как замоталась!.. скажу вот батюшке, он те!.. И такой на нас страх напал!.. Монах водит нас по пещеркам, светит жгутом свечей. Ничего любопытного, сырые одни стены из кирпича, и не до этого мне, все думаю: душеньку мою чует, все-то грехи узнает! Потом мы служим молебен Черниговской в подземельной церкви, но я не могу молиться - все думаю, как я пойду к святому человеку. Выходим из-под земли, так и слепит от солнца. У серого домика на дворе полным-то полно народу. Говорят - выходил батюшка Варнава, больше и не покажется, притомился. Показывают под дерево: - Вон болящий, болезнь его положил батюшка в карман, через годок, сказал, здоровый будет! А это наш паренек, расслабный, сидит на своей каталке и образок целует! Старуха нам говорит: - Уж как же я вам, родимые мои, рада! Радость-то у нас какая, скажу-то вам... Ласковый какой, спросил - откулешные вы? Присел на возилочку к сыночку, по ножкам погладил, пожалел: "Земляки мы, сынок... ты, мол, орловский, а я, мол, туляк". Будто и земляки мы. Благословил Угодничком... "Я,- говорит,- сыночек, болесть-то твою в карман себе положу и унесу, а ты придешь через годок к нам на своих ноженьках!" Истинный Бог...- "на своих, мол, ноженьках придешь",- сказал-то. Так обрадовал осветил... как солнышко Господне. Все говорят: "Так и будет, парень-то, гляди-ка, повеселел как!" А Миша образок целует и все говорит: "Приду на своих ногах!" Ему говорят: - А вестимо придешь, доброе-то слово лучше мягкого пирога! Кругом разговор про батюшку Варнаву: сколько народу утешает, всякого-то в душу примет, обнадежит... хоть самый-то распропащий к нему приди. - А вчера,- рассказывает нам баба,- молодку-то как обрадовал. Ребеночка заспала, первенького... и помутилось у ней, полоумная будто стала. Пала ему в ножки со старушкой, а он и не спросил ничего, все уж его душеньке известно. Стал утешать: "А, бойкоглазая какая, а плачешь! На, дочка, крестик, окрести его!" А они и понять не поймут, кого - его?! А он им опять то ж: "Окрести новенького-то, и приходите ко мне через годок, все вместе". Тут-то они и поняли... радостные пошли. И мы рады: ведь это молодка с бусинками, Параша, земляничку ей Федя набирал! А батюшка не выходит и не выходит. Ждали мы, ждали - выходит монашек и говорит: - Батюшка Варнава по делу отъезжает, монастырь далекий устрояет... нонче не выйдет больше, не трудитесь, не ждите уж. Стали мы горевать. Горкин поахал-поахал... - Что ж делать,- говорит,- не привел Господь благословиться тебе, косатик...- мне-то сказал. И стало мне грустно-грустно. И радостно немножко - страшного-то не будет. Идем к воротам и слышим - зовет нас кто-то: - Московские, постойте! Горкин и говорит: "А ведь это батюшка нас кличет!" Бежим к нему, а он и говорит Горкину: - А, голубь сизокрылый... благословляю вас, московские. Ну прямо на наше слово: благословиться, мол, не привел Господь. Так мы все удивились! Ласковый такой, и совсем мне его не страшно. Горкин тянет меня за руку на ступеньку и говорит: - Вот, батюшка родной, младенчик-то... привести-то его сказали. Батюшка Варнава и говорит, ласково: - Молитвы поешь... пой, пой. И кажется мне, что из глаз его светит свет. Вижу его серенькую бородку, острую шапочку - скуфейку, светлое, доброе лицо, подрясник, закапанный густо воском. Мне хорошо от ласки, глаза мои наливаются слезами, и я, не помня себя, трогаю пальцем воск, царапаю ноготком подрясник. Он кладет мне на голову руку и говорит: - А это... ишь любопытный какой... пчелки со мной молились, слезки их это светлые...- И показывает на восковники.- Звать-то тебя как, милый? Я не могу сказать, все колупаю капельки. Горкин уж говорит, как звать. Батюшка крестит меня, голову мою, три раза и говорит звонким голосом:
Во имя Отца... и Сына... и Святаго Духа! Горкин шепчет мне на ухо: - Ручку-то, ручку-то поцелуй у батюшки. Я целую бледную батюшкину ручку, и слезы сжимают горло. Вижу бледная рука шарит в кармане ряски, и слышу торопливый голос: - А моему...- ласково называет мое имя,- крестик, крестик... Смотрит и ласково, и как-то грустно в мое лицо и опять торопливо повторяет: - А моему... крестик, крестик... И дает мне маленький кипарисовый крестик - благословение. Сквозь невольные слезы - что вызвало их? - вижу я светлое, ласковое лицо, целую крестик, который он прикладывает к моим губам, целую бледную руку, прижимаюсь губами к ней. Горкин ведет меня, вытирает мне слезы пальцем и говорит радостно и тревожно будто: - Да что ты, благословил тебя... да хорошо-то как, Господи... а ты плачешь, косатик! на батюшку-то погляди, порадуйся. Я гляжу через наплывающие слезы, сквозь стеклянные струйки в воздухе, которые растекаются на пленки, лопаются, сквозят, сверкают. Там, где крылечко, ярко сияет солнце, и в нем, как в слепящем свете,- благословляет батюшка Варнава. Я вижу Федю. Батюшка тихо-тихо отстраняет его ладошкой, отмахивается от него как будто, а Федя не уходит, мнется. Слышится звонкий голос: - И помни, помни! Ишь ты какой... а кто ж, сынок, баранками-то кормить нас будет?.. Федя кланяется и что-то шепчет, только не слышно нам. - Бог простит, Бог благословит... и Господь с тобой, в миру хорошие-то нужней!.. И кончилось. Мы собираемся уходить. Домна Панферовна скучная: ничего не сказал ей батюшка, Анюту только погладил по головке. А Антипушке сказал только: - А, простачок... порадоваться пришел! Антипушка рад и тоже, как и я, плачет. И все мы рады. И Горкин опять его батюшка назвал: "голубь мой сизокрылый". А Домну Панферовну не назвал никак, только благословил. Собираемся уходить - и слышим: - А, соловьи-певуны, гостинчика принесли! И видим поодаль - наших, от Казанской, певчих, васильевских: толстого Ломшакова, Батырина-октаву и Костикова-тенора. Горкин им говорит: - Что же вы, вас это батюшка, вы у нас певуны-то-соловьи! А батюшка их манит. Они жмутся, потрогивают себя у горла, по привычке, и не подходят. А он и говорит им: - Угостили вчера меня гостинчиком... вечерком-то! У пруда-то, из скиту я шел?.. Господа благословляли-пели. А теперь и деток моих гостинчиком накормите... ишь их у меня сколько! И рукой на народ так, на крылечке даже повернулся,- полон-то двор народу. Тут Ломшаков и говорит, рычит словно: - Го...споди!.. Не знали, батюшка... пели мы вчера у пруда... так это вы шли по бережку и приостановились под березкой!.. А батюшка и говорит, ласково так - с улыбкой: - Хорошо славили. Прославьте и деткам моим на радость. И вот они подходят, робко, прокашливаются, крестятся на небо и начинают. Так они никогда не пели - Горкин потом рассказывал: "Ангели так поют на небеси!" Они поют молитву-благословение, хорошо мне знакомую молитву, которая зачинает всенощную:
Благослови, душе моя, Господа, Господи Боже мой, возвеличился еси зело, Вся премудростию сотворил еси...
Подходят благословиться. Батюшка благословляет их, каждого. Они отходят и утираются красными платками. Батюшка благословляет с крылечка всех, широким благословением, и уходит в домик. Ломшаков сидит на траве, обмахивается платком и говорит-хрипит: - Не достоин я, пьяница я... и такая радость!.. Мне его почему-то жалко. И Горкин его жалеет: - Не расстраивайся, косатик... одному Господу известно, кто достоин. Ах, Сеня, Сеня... да как же вы пели, братики!.. Ломшаков дышит тяжело, со свистом, все потирает трудь. Говорит, будто его кто душит: - Отпе-то... больше так не споем. Лицо у него желтое, запухшее. Говорят, долго ему не протянуть. Сегодня последний день, после обеда тронемся. Ранним утром идем прикладываться к мощам - прощаться. Свежо по заре, солнце только что подымается, хрипло кричат грачи. От невидного еще солнца Лавра весело золотится и нежно розовеет, кажется новенькой, в новеньких золотых крестах. Розовато блестят на ней мокрые от росы кровли. В Святых Воротах совсем еще пустынно, гулко; гремя ключами, румяный монах отпирает святую лавочку. От росистого цветника тянет душистой свежестью петуньями, резедой, землей. Небо над Лаврой - святое, голубое. Носятся в нем стрижи, взвизгивают от радости. И нам всем радостно, денек-то послал Господь! Только немного скучно: сегодня домой идти. После ранней обедни прикладываемся к мощам, просим благословения Преподобного, ставим свечу дорожную. Пригробный иеромонах все так же стоит у возглавия, словно и никогда не сходит. Идет и идет народ, поют непрестанные молебны, теплятся негасимые лампады. Грустно выходим из собора, слышим в последний раз:
Преподобный отче Се-ргие, Моли Бога о на-ас!..
А теперь с Саней проститься надо, к отцу кваснику зайти. Саня сливает квас, носит ушатами куда-то. Ему грустно, что мы уходим, смотрит на нас так жалобно, говорит: - Ка-ка...ка-васку-то, на до-дорожку!.. И мы смеемся, и Саня улыбается: как ни увидит нас - все кваском хочет угостить. Горкин и говорит: - Ах ты, косатик ласковый... все кваском угощаешь, совсем заквасились мы. - Да не-нечем бо-больше... у-у-у-у...го-го-стить-то...- отвечает смиренно Саня. Федя нам шепчет, что Саня такой обет положил: на одном хлебце да на кваску живет, и весь Петров пост так будет. Горкин говорит - надо уж сделать уважение, попить кваску на дорожку. Мы садимся на лавку в квасной палате. Пахнет прохладно мяткой и молодым, сладковатым квасом. Выпиваем по ковшичку натощак. Отец квасник говорит, что это для здоровья пользительно - молодой квасок натощак - и спрашивает нас, благословились ли хлебцем на дорожку. Мы ему говорим, что как раз сейчас и пойдем благословиться хлебцем. - Вот и хорошо,- говорит квасник,- благословитесь хлебцем, для здоровья, так всегда полагается. Сане с нами Нельзя: квас сливать, четыре огромных кади. Он нас провожает до порожка, показывает на хлебную. Мы уже дорогу знаем, да можно найти по духу, и всегда там народ толпится - благословиться хлебцем. Отец хлебник, уже знакомый нам, проводит нас в низкую длинную палату. От хлебного духа будто кружится голова, и хочется тепленького хлебца. По стенам, на полках, тянутся бурые ковриги - не сосчитать. В двери видно еще палату, с великими квашнями-кадями, с вздувшейся доверху опарой. На длинном выскобленном столе лежат рядами горячие ковриги-плашки с темною сверху коркой - простывают. Воздух густой, тягучий, хлебно-квасной и теплый. Горкин потягивает носом и говорит: - Го-споди, хлебушко-то святой-насучный... с духу одного сыт будешь! И мне так кажется: дух-то какой-то... сытный. Отец хлебник, высокий старик, весь в белом, с вымазанными в муке руками, ласково говорит: - Как же, как же... благословитесь хлебцем. Преподобный всех провождает хлебцем, отказа никому нет. Здоровые молодцы-послушники режут ковригу за ковригой, отхватывают ломтями, ровно. Горкин радуется работке: - Отхватывают-то как чисто, один в один! Ломти укладывают в корзину, уносят к двери и раздают чинно богомольцам. И здесь я вижу знакомую картинку: Преподобный Сергий подает толстому медведю хлебец. Отец хлебник починает для нас ковригу и говорит: - Примите благословение обители Преподобного на дорожку, для укрепления. И раздает по ломтю. Мы кланяемся низко - Горкин велит мне кланяться пониже - и принимаем, сложив ладошки. Домна Панферовна просит еще добавить. Отец хлебник глядит на нее и говорит шутливо: - Правда, матушка... кому так, а тебе и два пая мало. И еще добавил. Вышли мы, Горкин ей попенял: нехорошо, не для жадности, а для благословения положено, нельзя нахрапом. Ну, она оправдалась: не для себя просила, а знакомые наказали, освятиться. Так мы монаху и сказали. Горкин потом вернулся и доложил. Доволен монах остался. Выходим из палаты - богомольцы и богомольцы, чинно идут за дружкой, принимают "благословение хлебное". И все говорят: - И про всех хватает, и Господь подает!.. Даже смотреть приятно: идут и идут все с хлебцем; одни обертывают ломти в чистую холстинку, другие тут же, на камушках, вкушают Мы складываем благословение в особую корзинку с крышечкой, Горкин купил нарочно: в пути будем вкушать кусочками, а половинку домой снесем гостинчик от Преподобного добрым людям. Опускаем посильную лепту в кружку, на которой написано по-церковному: "На пропитание странным" И другие за нами опускали - бедные и прокормятся. Вкусили по кусочку, и стало весело будто Преподобный нас угостил гостинчиком. И веселые мы пошли. Из Лавры идем к маленькому Аксенову, к сундучнику, у овражка. Он нам ужасно рад, не знает, куда нас и посадить, расспрашивает о Трифоныче, угощает чайком и пышками. Показывает потом все обзаведение мастерскую, где всякие сундучки - и большие, и маленькие. Сундучки - со всякими звонками: запрешь, отопрешь - дринь-дрон! Обиты блестящей жестью, и золотой, и серебряной, с морозцем, с отделкой в луженую полоску, оклеены изнутри розовой бумагой - под Троицу - и называются - троицкими. Таких будто больше нигде не делают. Аксенов всем нам дарит по сундучку, мне особенный, золотой, с морозцем. Мы стесняемся принимать такие богатые подарки, говорим - чем же мы отдарим, помилуйте... А он руками на нас. - Да уж вы меня отдарили лаской, в гости ко мне зашли! Правду Трифоныч. говорил: нарадоваться на него не могли, какой од ласковый оказался, родней родного. Расспрашивает про Трифоныча и про Федосью Федоровну, супругу Трифоныча,- здоровы ли и хорошо ли идет торговля. Говорим, что здоровы и торговля ничего идет, хорошо, да вот дело какое вышло. Поставила намедни Федосья Федоровна самовар в сенях, и зашумел самовар, Федосья Федоровна слышала... пошла самовар-то взять, а его жулики унесли, с огнем! Она и затосковала: не к добру это, помереть кому-то из семейства,- такое бывало, примечали. К Успеньеву дню к Троице собираются. Аксенов говорит, что все от Бога... бывает, что и знак посылается, на случай смерти. - Ну, у них хороший молитвенник есть, Саня ...- говорит,- им беспокоиться нечего, и хорошие они люди, на редкость правильные. Узнает, почему не у него остановились Горкин просит его не обижаться. - Помилуйте, какая же обида...- говорит Аксенов,- сам Преподобный к Никодиму-то вас привел! И достославный он человек, не мне чета. Просит снести поклончик Трифонычу и зовет в другой раз к себе: - Теперь уж найдете сразу маленького Аксенова. Потом ходим в игрушечном ряду, у стен, под Лаврой Глаза разбегаются смотреть. Игрушечное самое гнездо у Троицы, от Преподобного повелось: и тогда с ребятенками стекались. Большим - от святого радость, а несмысленным игрушечка: каждому своя радость. Всякое тут деревянное точенье: коровки и овечки, вырезные лесочки и избушки, и кующие кузнецы, и кубарики, и медведь с мужиком, и точеные яйца, дюжина в одном: все разноцветные, вложенные друг в дружку, с красной горошинкой в последней - не больше кедрового орешка. И крылатые мельнички-вертушки, и волчки-пузанки из дерева, на высокой ножке; и волчки заводные, на пружинке, с головкой-винтиком, раскрашенные Вод радугу, поющие; и свистульки, и оловянные петущки, и дудочки жестяные, розанами расписанные, царапающие закраинками губы; и барабанчики в золоченой жести, радостно пахнущие клеем и крепкой краской, и всякие лошадки, и тележки, и куколки, и саночки лубяные, и... И сама Лавра-Троица, высокая розовая колокольня, со всеми церквами, стенами, башнями,- разборная И вырезные закуски на тарелках; кукольные, с пятак, сочно блестят, пахнут чудесной краской: и спелая клубника, и пупырчатая малинка, сивеем живая; и красная, в зелени, морковка, и зеленые огурцы; и раки, и икорка зернистая, и семужий хвост, и румяный калач, и арбуз алый-сахарный, с черными зернышками на взрезе, и кулебяка, и блины стопочкой, в сметане. Тут и точеные шкатулки, с прокладкой из уголков и крестиков, с подпалами и со слезой морскою, называемой - перламут; и корзиночки, И корзины - на всякую потребу. И веселые палатки с сундучками, блистающие, как ризы в церкви И образа, образа, образа - такое небесное сиянье! - на всякого Святого. И все, что ни вижу я, кажется мне святым. - А как же,- говорит Горкин,- просвящённо все туг, благословлено. То стояли боры-дрема, а теперь-то, гляди,- блистанье! И радуется народ, и кормится. Все Господь. Покупаем самые пустяки: оловянного петушка-свистульку, свистульку-кнутик, губную гармошку и звонницу с монашком, на полный звон,от Горкина мне на память; да Анюте куколку без головки, тулово набито сенной трухой, чтобы ей шить учиться,- головка в Москве имеется. А мне потому мало покупают, что сказала сегодня барышня Манюша, чтобы не покупать: дедушка целый короб игрушек даст, приказал молодцам набрать. Встречаем и наших певчих, игрушки детишкам покупают. У Ломшакова пушка, стрелять горохом, а у Батырина-октавы - зайчик из бумазеи, в травке. Костиков пустой только, у него ребятишек нет, не обзавелся, все думает. Ломшаков жалуется на грудь: душит и душит вот, после вчерашнего спать не мог. Поедут отсюда по машине - к Боголюбской в Москву спешат: петь надо, порядились. Сходим по лесенке в овражек, заходим в "блинные" Смотрим по всем палаткам: везде-то едят-едят, чад облаками ходит. Стряпухи зазывают: - Блинков-то, милые!.. Троицкие-заварные, на постном маслице!.. - Щец не покушаете ли с головизной, с сомовинкой?.. - Снеточков жареных, господа хорошие, с лучком пожарю... за три копейки сковородка! Пирожков с кашей, с грибками прикажите!.. - А карасиков-то не покушаете? Соляночка грибная, и с севрюжкой, и с белужкой... белужины с хренком, горячей?.. И сидеть мягко, понежьтесь после трудов-то, поманежьтесь, милые... и квасок самый монастырский! . Едим блинки со снеточками, и с лучком, и кашнички заварные, совсем сквозные, видно, как каша пузырится Пробуем и карасиков, и грибки, и Антипушка упросил уважить - редечку с конопляным маслом, на заедку. Домна Панферовна целую сковородку лисичек съела, а мы другую. И еще бы чего поели, да Аксенов обидится, обед на отход готовит. Анюта большую рыбину там видала, и из соленого судака ботвинья будет - Савка нам говорил,- и картофельные котлеты со гладким соусом, с черносливом и шепталой, и пирог с изюмом, на горчичном масле, и кисель клюквенный, и что-то еще...- загодя наедаться неуважительно. Во всех палатках и под навесами плещут на сковородки душистую блинную опару - шипит-скворчит! - подмазывают "кошачьей лапкой",- Домна Панферовна смеется. А кто говорит - что заячьей. А нам перышками подмазывали, Горкин доглядывал, а то заячьей лапкой - грех. И блинные будто от Преподобного повелись: стечение большое, надо народ кормить-то. Глядим - и певчие наши тут: щи с головизной хвалят и пироги с солеными груздями. Завидели нас - и накрыли бумажкой что-то. Горкин тут и сказал: - Эх, Ломшачок... не жалеешь ты себя, братец! И Домна Панферовна повздыхала: - И во что только наливаются... диви бы какое горе, а то кондрашке одному на радость. Ну, пожалели-потужили, да тужилом-то не поможешь, только себя расстроишь.
Тележка наша готова, помахивает хвостом Кривая. Короб с игрушками весело стоит на сене, корзина с просфорами увязана в чистую простыньку. Все провожают нас, желают нам доброго пути, Горкин подносит Аксенову большую просфору, за полтинник, и покорно благодарит за ласку и за хлеб-соль: "Оченно вами благодарны!" Аксенов тоже благодарит, что радость ему привезли такую: не ждал - не гадал. - Ну, путь вам добрый, милые...- говорит он, оглядывая тележку,приведет Бог, опять заезжайте, всегда вам рад. Василий на ярмарку поедет скоро, буду в Москве с ним, к Сергею Ивановичу побываю, так и скажите хозяину. Ну, вот и хорошо, надо принять во внимание... овсеца положили вам и сенца... отдохнула ваша лошадка. И все любуется на тележку, поглаживает по грядке. - Да,- говорит он задумчиво,- надо принять во внимание... да, тележка... таких уж не будет больше. Отворяй ворота! - кричит он дворнику, натягивает картуз и уходит в дом. - Расстроился...- говорит нам Горкин, шепотом, чтобы не слыхали.- Ну, Господи, благослови, пошли. Мы крестимся. Все желают нам доброго пути. Из-за двора смотрит на нас розовая колокольня-Троица. Молча выходим за ворота. - Крестись на Троицу,- говорит мне Горкин,- когда-то еще увидим!.. Видно всю Лавру-Троицу: светит на нас крестами. Мы крестимся на синие купола, на подымающийся из чаши крест: Пресвятая Троица, помилуй нас! Преподобный отче Сергие, моли Бога о нас!..
Вот и тихие улочки Посада, и колокольня смотрит из-за садов. Вот и ее не видно. Выезжаем на белую дорогу. Навстречу - богомольцы, идут на радость. А мы отрадовались - и скучно нам. Оглядываемся, не видно ли. Нет, не видно. А вот и перелески с лужайками, и тропки. Мягко потукивает тележка, попыливает за ней. А вот и место, откуда видно - между лесочками. Видно между лесочками, позади, в самом конце дороги: стоит колокольня-Троица, золотая верхушка только, будто в лесу игрушка. Прощай!.. - Вот мы и помолились, привел Господь... благодати сподобились...говорит Горкин молитвенно.- Будто теперь и скушно, без Преподобного... а он, батюшка, незримый с нами. Скушно и тебе, милый, а? Ну, ничего, косатик, обойдется... А мы молитовкой подгоняться станем, батюшка-то сказал, Варнава... нам и не будет скушно. Зачни-ка тропарек, Федя,- "Стопы моя направи", душе помягче. Федя нетвердо зачинает, и все поем:
Стопы моя направи по словеси Твоему, И да не облада-ет мно-о-ю-у... Вся-ко-е... безза-ко-ни-и-е-э!.. Потукивает тележка. Мы тихо идем за ней.
Июнь 1930 - декабрь 1931. Париж - Копбретон.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые - Шмелев Ив. Богомолье. Белград, Русская библиотека, 1931. Печатается по тексту: Шмелев Ив. Богомолье. Изд. 2. Париж, 1948. С. 98. Александр I Карагеоргиевич (1888-1934) - с 1921 г. король Югославии (до 1929 - Королевство сербов, хорватов и словенцев). Будучи женат на русской, симпатизировал и широко помогал эмигрантам из России, деятелям науки, культуры, писателям, в частности Шмелеву (учреждение денежных стипендий, издания книг). В своей внешней политике ориентировался на союз с Францией, носивший антигитлеровский характер; внутри страны преследовал фашистскую организацию хорватов-националистов - усташей. Вместе с французским министром иностранных дел Барту убит в Марселе террористом-усташем. Исайя - ветхозаветный пророк, живший между 759 и 698 гг. до н. э. Ему приписывается создание одной из книг Ветхого Завета, в которой он возвещает суд над земным величием и роскошью, призывает грешников к покаянию и обещает прозревшим последнее спасение. С. 100. ...к Сергию Преподобному сходить...- в Троице-Сергиеву лавру, место паломничества православных, древнерусский монастырь, основанный Сергием Радонежским в середине XIV в. Сергий Радонежский (ок.1321-1391) благословил в 1380 г. князя Дмитрия Московского (Донского) на решительную битву с ордами Мамая и уничтожение татарского ига, много способствовал возвышению и упрочению Московского княжества и всей Руси. По смерти канонизирован и стал одним из наиболее почитаемых святых православной церкви. С. 101. ...к Иверской сорок раз сходить...- Имеется в виду икона Иверской Божьей Матери, величайшая святыня Афона, точная копия которой была привезена и Москву в 1648 г. Хранилась в часовне у Воскресенских ворот Красной площади; часовня была разобрана в 1930-е годы. С. 102. "Хождения по мытарствам преподобной Феодоры".- Речь идет о так называемом видении Феодоры из византийского "Жития Василия Нового" (X в.). В православно-христианских представлениях души умерших искупают свою греховность мытарствами или муками соответственно количеству грехов. Видение Феодоры насчитывает 20 грехов (празднословие, лень, тунеядство, воровство и т. д.) и соответственно - 20 мытарств. ...очень старинный крест с "адамовой главой"...- В христианском богословии и иконографии образы "первого человека" Адама и Христа часто совмещались; так, место распятия Христа - Голгофа (букв, "место черепа") подчас изображалось и как могила Адама; у ног распятого (на иконах и крестах) часто изображался череп. С. 104. Лестовка - кожаные четки раскольников, с кистью кожаных же лепестков. С. 105. Работали мы по храму Христа Спасителя...- Храм Христа Спасителя - грандиозное сооружение, воздвигнутое на народные пожертвования в 1837-1883 гг. в память Отечественной войны 1812 г. (архитектор К. А. Тон, скульпторы П. К. Клодт, А. В. Логановский, Н. А. Рамазанов, Ф. П. Толстой, роспись В. В. Верещагина, К. Е. Маковского, В. И. Сурикова и др.). Взорван в 1931 г. Восстановлен в 90-х годах. ...царю-освободителю, Лександре Николаичу нашему.- В царствование императора Александра II манифестом от 19 февраля 1861 г. было отменено крепостное право. Долгоруков Владимир Андреевич (1810-1891) - государственный деятель, с 1856 г. до конца жизни московский генерал-губернатор. С. 107. ...на Фоминой вышло-то.- Вторая неделя по Пасхе в православной церкви; согласно вероучению, Фома, один из двенадцати апостолов, не хотел верить воскресению Христа, и тогда Иисус явился к нему через восемь дней и дал ему ощупать свои раны. С. 111. "Дуб и трость" (1806) и "Стрекоза и муравей" (1808) - басни И. А. Крылова. С. 112. "Ну, тащися, сивка... красавица зорька в небе загорелась..." - Здесь и далее цитируется "Песня пахаря" (1831) А. В. Кольцова. Он и медведю радовался, медведь к нему хаживал...- Житие преподобного Сергия Радонежского рассказывает, как Сергий приручил медведя и делился с ним хлебом; этот эпизод стал символическим для образа основателя Троице-Сергиевой лавры, нашел отражение в иконописи и живописи. С. 115. ...к Николе-на-Угреши молиться...- Речь идет о Николо-Угрешском монастыре, основанном в конце XIV в. Дмитрием Донским, который в 1380 г., двигаясь с войсками на Куликово поле, останавливался здесь. Основанием монастыря Дмитрий Донской хотел увековечить память о Куликовской победе над татарским ханством. С. 119. "И-зве-ди из темницы ду-шу моюууу!.." - Псалтырь, псалом 141, 7: "Выведи из темницы душу мою..." С. 120. "Кресту Твоему..." - молитва из Триодей Постной и Цветной, кондак, глас 8-й ("Аще и во гроб снизошел еси..."). С. 121. ...за Крестовской...- Крестовская застава (ныне Рижская площадь) являлась в то время частью городской черты. ...с Воробьевки на Болото...- Воробьевы горы (см. комм. к с. 19) место огородов и садов старой Москвы. Болото - в XV-XIX вв. название низменной местности в Замоскворечье, напротив Кремлевского холма, за Москвой-рекой, место Болотного рынка (ныне площадь Репина). С. 122. ...и к Савве Преподобному доспеет.- Савва Звенигородский (ум. 1406), ученик Сергия Радонежского, был приглашен князем Юрием Звенигородским и основал около 1380 г. Сторожевский (после 1652 г. Саввино-Сторожевский) монастырь. С. 125. В голубой башенке - Великомученик Пантелеймон.- Часовня Святого Пантелеймона находилась на Никольской улице, 17. Пантелеймон искусный врач, безвозмездно лечивший больных, помогавший бедным, вдовам и сиротам За проповедь христианского вероучения, в пору массовых преследований христиан при императоре Максимиане, был казнен в 305 г. В православной церкви Пантелеймон призывается в помощь при елеосвящении (помазании маслом). О Пантелеймоне см. текст на с. 545. ...Сухареву башню, где колдун Брюс сидит...- Брюс Яков Вилимович (1670-1735) - русский государственный и военный деятель, сподвижник Петра I; переводил иностранные книги, ведал московской типографией, помещавшейся в Сухаревой башне. Человек всесторонних и глубоких знаний, Брюс после кончины Петра I, удалившись в отставку, с увлечением занялся науками. В своей подмосковной усадьбе Глинки он проводил многочисленные опыты по физике, механике, астрономии и т д. Эти занятия Брюса были непонятны простому народу, который окрестил ученого "чернокнижником", "волшебником", "колдуном" и создал о нем немало легенд. ...с Мытищинской водой...- Село Большие Мытищи, расположенное в 17 верстах от Москвы, издавна было знаменито богатыми ключами с особенно чистой и вкусной водой. В 1781-1804 гг. был построен, первый в Москве, Мытищинский водопровод, перестроенный в 1853-1858 гг. (часть кирпичного акведука сохранилась поныне). На всем протяжении от Крестовской заставы и до Мытищ по ярославскому тракту располагались многочисленные трактиры и чайные, где угощали "мытищинской водой" путешественников и богомольцев, идущих в Троице-Сергиеву лавру. С. 130. ...Алексей-то Божий человек...- Сын знатного римлянина Евфреована (VI в.); прожив долгое время в пустыне, он вернулся в отчий дом и, неузнанный, претерпевая притеснения домашних, продолжал творить добрые дела. Канонизирован христианской церковью. ...на самый день потери Елены, царя Костинкина...- Константин Великий (ок.285-337) - римский император, который утвердил христианство в качестве официальной религии. Елейа (ок.244-327) - его мать, имела большое влияние на Константина и много способствовала распространению христианства Константин и Елена канонизированы христианской церковью. С. 134. ...я-ко кади-ло пре-эд То-о-бо-о-о-ю-у-у...- Псалтырь, псалом 140, 2. С. 135. "Стопы моя..." - Псалтырь, псалом 118, 133. С. 141. Воротяжка. вороток (обл.) - тонкое бревно, слега, которым навивают веревки для прикручивания клади на возах. С. 142. ...к валаамским старцам...- Речь идет о Валаамском Спасо-Преображенском мужском монастыре, основанном новгородцами не позднее XIV в. и находившемся в северной части Ладожского озера, на острове Валаам. Много раз отражал нападения шведов, в 1611 г. был ими разорен; восстановлен в 1715 г. Упразднен в 1940-е годы. С. 143. ...медок нагдышний... (нар.) - вынутый на днях, незадолго. С. 154. ...колокольня, как розовая свеча пасхальная...- Высокая и стройная пятиярусная колокольня - архитектурно-композиционный центр ансамбля Троицкой лавры - была заложена в 1741 г. архитектором И. Ф. Мичуриным по проекту И. Я. Шумахера. В 1753 г. Д. В. Ухтомский существенно изменил проект, введя дополнительно два верхних яруса. Строительство закончено в 1769 г. Высота колокольни вместе с куполом и крестом - 88,04 м. С. 163. ...опять в мурью.- То есть в конуру, тесное и темное жилье. С. 166. "Достойно" - молитва "Песнь Пресвятой Богородице" ("Достойно есть яко воистину блажити Тя, Богородицу..."). С. 168. На тропарях - на ирмосах...- Тропарь - молитвенная песнь; ирмос - название богослужебной песни, входящей в состав утреннего канона. С. 169. "Ныне отпущаеши раба Твоего" - благодарственная молитва при святом причащении. С. 170. Наянливы - навязчивы, назойливы. С. 171. ...игрушечное заведение у него...- В Сергиевом посаде при Троице-Сергиевой лавре издавна были развиты кустарные промыслы, особенно игрушечный. С. 174. Осман-паша.- Осман-Нури-паша Гази (1832-1900) - турецкий фельдмаршал, военный министр; в русско-турецкую войну 1877-1878 гг. руководил обороной Плевны. С. 204. "Вот мчится тройка удалая" - отрывок из стихотворения Ф. Н. Глинки "Сон русского на чужбине". Как самостоятельная песня отрывок стал весьма популярным. С. 207. Платон (Левшин) - митрополит Московский (1737- 1812), крупный церковный деятель, проповедник, духовный писатель, педагог. С. 211. ...у старого Авраама на коленях... пирует... Лазарь...Лазарь Убогий - персонаж евангельской притчи и фольклорных текстов, образ бедности, получающей награду в загробной жизни. После смерти Лазарь отнесен ангелами на лоно Авраамово (в христианской мифологии - место блаженного упокоения умерших праведников), а богач мучается в адском пламени и умоляет Лазаря облегчить его страдания. С. 213. В Вифанском монастыре...- гора Фавор! - Вифания, или Спасо-Вифанский мужской монастырь, находился в трех верстах от Троице-Сергиевой лавры; основан в 1783 г. митрополитом Платоном. Церковь монастыря представляла внутри подобие горы Фавор, где, согласно преданию, произошло Преображение Христа, а внизу, в искусственной пещере, находилась церковь праведного Лазаря. В ней стоял деревянный гроб, в котором первоначально был похоронен преподобный Сергий Радонежский. Богомольцы грызли гроб, так как, по поверью, это исцеляло от зубной боли. После 1917 г. монастырь упразднен.
О. Михайлов