[602x700]
Для примера укажу на тот факт, что духовное сословие, наиболее часто причащающееся, дает наименьший процент смертности детей и наибольший - долголетних старцев. Это сословие наиболее живучее. Объяснять это обеспеченностью нельзя: есть сословия еще более обеспеченные. Больший процент людей умных, талантливых выходят из семейств нравственных, благочестивых. Но это все мало заметно и потому мало убедительно.
А мало заметно вот по какой причине. Чтобы выстроить дом, для этого достаточно разве приобрести строительный материал и свалить его в кучу? Сколько ни наваливай материала - дома не будет. Нужен план, нужен архитектор, нужно знать, что, к чему, куда и как класть, нужно обязательно строгое распределение материала. Тогда получится дом. А между тем, жизнь самого лучшего христианина наших дней представляет собой именно кучу добрых, разрозненных, обрывочных дел, мыслей, одиночных чувствований, отдельных случаев исполнения Таинств и обрядов. Куча иной раз бывает и очень велика. Но строительства нет, и толку от этого материала слишком мало. Вот почему сейчас у нас нет таких христиан, которых, сравнив с прочими людьми, мы могли бы ясно, ярко, неотрази-тельно увидеть всю разницу между людьми, выросшими под воздействием христианства и вне его. Нет людей, на которых мы могли бы указать пальцем и сказать неверующему: "Прииди и виждь".
Нет... но они могут быть, и очень много их могло бы быть, если бы всякому ищущему Бога отвечали не словом: "Веруй", а словом: "Делай"... "Что вы зовете Меня Господи, Господи, и не делаете того, что Я говорю".
Эти слова обычно понимают в том смысле, что будто бы Христос требует от нас совершения добрых дел, а не пустого призывания Господа. Не совсем это верно. "Без Меня не можете делать ничего". Для делания добра нужны силы. А самые сильные волей люди сознаются, что нравственный евангельский идеал недостижим. А вот для того, чтобы сделать то, что говорит Христос о Таинстве Причащения, никаких сил не нужно. Нужно только придти к Нему. "И приходящего ко Мне не изгоню вон". Приходите еженедельно, ежедневно. Приходите без кощунства. Соединяйтесь со Христом теснее, так, чтобы Тело и Кровь Его вошли у вас во все ваши суставы, во утробу, в сердце; и мало-помалу у вас явятся силы творить добро. Идите дальше, и вы увидите, как легко делать то, что раньше вам казалось недостижимым, неосуществимым. Продолжайте дальше и станете подобными апостолам. Еще дальше - и "больше сих узрите".
В то время, как люди страдают и бьются в муках религиозного сомнения, какой-нибудь монах, там, где-нибудь в убогой келье какого-нибудь монастыря, не мудрствуя лукаво, живет по букве Евангелия и церковного устава, живет никем не замечаемый и часто презираемый, и вдруг через несколько лет такой жизни начинает творить необычайные дела. Проносится молва о появлении святого. Умирает. Открывают мощи. Люди разделяются на два враждебных лагеря. Одни составляют акафисты и похвалы святому, - другие насмехаются, во всем заподозривая один обман, невежество. И нет людей, которые бы беспристрастно и спокойно исследовали дело, изучили и, не спеша со своими выводами, только излагали суть дела. Если бы обратили на это внимание, то у нас уже имелся бы богатый материал для великой науки, раскрывающий суть христианства. И тогда бы мы шли за Христом не с завязанными глазами и не со слепой верой, а с верой разумной и сознательной, и скорей бы пошло дело возрождения, перерождения людей. Больше стало бы святых, больше чудотворцев, и чудо перестало бы для нас быть "чудом", а стало бы заурядным явлением, потому что каждый мог бы его творить, как это было во времена апостолов.

Глава 10
И верил, и не верил словам владыки отец Герасим. И чувствовал он, как захватывало его минутами страстное желание верить в возможность такого перерождения людей, о котором говорил епископ. И вслушиваясь в слова епископа, он переносился мыслями в евангельские времена, и тогда ему казалось, что все ведь это так просто и ясно и что действительно это так и должно быть, но вдруг откуда-то снова наплывали на него тяжелые волны раздумья, и тогда все эти евангельские повествования о жизни и делах Христа и Его апостолов начинали казаться ему чудной, волшебной сказкой, райским сном, от которого вот-вот сейчас разбудит его суровая действительность. Нет, уж лучше не засыпать, как ни обольстительны эти сновидения. Пусть лучше он будет испытывать реальные муки, чем стремиться к миражному счастью...
На дворе шел дождь. Крупные капли его бились в окно и сползали по стеклам прозрачными струйками. В комнату проникла предутренняя прохлада. Отец Герасим сидел близко к окну и его начинала пробирать дрожь.
- Господи, - думал отец Герасим, - ведь вот я же чувствую на себе силы природы, почему же нельзя так же ясно, отчетливо ощутить, увидеть или каким-нибудь другим путем познать силу Божию, ту благодать, о которой говорит христианство. Владыка говорит, что нужно только придти ко Христу, а потом все станет ясно... Владыка не понимает меня. Он не догадывается, как глубоко в меня въелся корень сомнения. Ведь сделать этот первый шаг для меня-то и есть непосильная тяжесть. Как могу я заставить себя думать, стоя перед престолом, что во мне действует Сила Божия, благодать, данная в рукоположении, когда я ничего такого не чувствую... Как я могу переделать свои глаза, чтобы они не видели хлеба и вина, а видели бы Тело и Кровь Господню? "Это тайна". Конечно, если "это" правда, то оно и должно быть великой тайной, непостижимой уму человека. Но как убедить себя, что это действительно тайна, а не обман, что здесь действительно есть что-то непостижимое, а, может быть, тут только и есть то, что есть, что видят глаза... Я не требую полного знания, а так, ну хотя бы какой-нибудь фактик, за который мог бы уцепиться разум... Остальное можно было бы принять на веру...
И решив довести дело до конца, отец Герасим высказал епископу свои мысли. Владыка помолчал и в раздумье ответил:
- Тайна Евхаристии непостижима, но что это действительно Тайна, что в ней действительно есть что-то великое и пока непостижимое человеческим умом, в этом можно убедиться путем опыта и научного изучения тех изменений, которые она производит в организме человека. Под воздействием этого таинства в человеке увеличиваются его жизненные силы. Это самое действительное динамогенное средство, выражаясь языком медицины. И, по моему мнению, действие его на организм человека вполне доступно научному исследованию, вам теперь, конечно, не время заниматься им, а потому я предложу вам другое средство для того, чтобы, как вы говорите, ясно и отчетливо ощутить присутствие в таинствах особой силы, или благодати. Я предлагаю вам наблюдение над собой и над другими, именно над теми, на которых вы уже испытали все способы воздействия в целях их возрождения, над ночлежниками. Вы действовали и проповедью, и примером, и благотворительностью, и пришли к отрицательному результату, а пока учили других, сами стали одной ногой в могилу. Примите теперь мой совет: поставьте себя и своих пасомых под непрерывное действие таинств, и вы получите обратный результат, достижение которого можете проследить разумом.
Укажу и еще факт, где действие благодати доступно наблюдению. Факт этот - освящение воды. Вы служите молебен с водосвятием или совершаете крестный ход на реку. Ничего особенного, кроме обычного молитвенного настроения, вы не ощущаете, и вода тоже остается водой с тем же цветом и вкусом, а между тем результат получается поразительный.
- Какой? - с живейшим интересом спросил отец Герасим.
- Вы разве не обращали внимания? Освященная вода приобретает свойства, великое значение которых мы поймем тогда, когда представим себе наши реки. Во что обратилась в них вода? Города и села спускают в них все свои отбросы и нечистоты; люди и скот, омываясь, очищают свою грязь, омывают часто заразительные раны. Вследствие этого вода в реках кишит болезнетворными всевозможными микробами. И вот, все эти заразительные начала убиваются в воде молитвой и святым крестом. Освященная вода не только обезвреживается, но и приобретает противогнилостные свойства, и кропя этой водой помещения, вы оздоравливаете воздух, производите, так сказать, дезинфекцию. И еще на многое другое можно было бы указать, что может дать человеку возможность принимать христианство не на веру только, но и разумом. Но дело не в этом... Собственно говоря, я даже не понимаю, какие тут препятствия могут быть со стороны разума? Ведь он тут ничего не смыслит. Наши естественные науки - детский лепет деревенского ребенка о своей хате, который скептически относится к рассказам городского дяденьки и считает невозможным существование дворцов, не подозревая, что дворец есть дальнейшее развитие хаты...
И вообще не понимаю я этих толков и споров о противоречии между верой и наукой, между религией и разумом. По недомыслию созданный и искусственно, а отчасти и злонамеренно раздутый вопрос. Наука - это область исследованного и известного, вера - неизвестного и неисследованного. Вот и все. Какое тут может быть противоречие?
Молчал отец Герасим. То, на что указывал ему епископ, было для него ново; на это он действительно не обращал внимания. Так, совершая, например, в числе прочего городского духовенства крестный ход на Иордань, отец Герасим смотрел на это как на символическое действие, установленное в воспоминание крещения Господа Иисуса Христа во Иордане. Да только ли это? Ведь на очень и очень многое смотрел он лишь как на обряды, единственный смысл которых он полагал в возбуждении молитвенного настроения, а во многих действиях и совсем не находил никакого смысла.
Теперь же... теперь... что же теперь?
Мысли отца Герасима спутались... В груди сдавило. Ему хотелось крикнуть, но не от боли, а от радости: "Господи! Так не оставил Ты мира? Есть, значит, в нем Твоя сила. А значит, и "все" возможно..."
- Друже, радость моя, отец Герасим! - раздался вдруг голос владыки. - Прочь все сомнения. Вспомните своих ночлежников, свою паству. Гибнет она. Вы ее любите и от любви к ней сами чуть было не погибли, понадеявшись по незнанию спасти ее своими силами. Теперь поняли, что без Христа нельзя и что есть в мире Его спасающая сила. Облекайтесь же в эту силу и снова беритесь за свой труд. И доведете дело до конца. А труд ваш будет для вас теперь легок.
Да, отец Герасим уже сознавал, что теперь труд, надломивший его, будет ему легок, потому что загорелась впереди яркая пламенная твердая надежда. Жизнь осветилась новым смыслом. Радостно встал он и светлыми глазами взглянул на владыку. И спокойным любящим взглядом ответил ему владыка и тоже поднялся со стула.
На дворе уже светало. Керосин догорал, но в комнате было светло и без лампы.
Владыка смотрел на отца Герасима и почти не узнавал в нем того священника, который стоял перед ним в церкви у амвона. Так сильно изменилось выражение его лица. Но вот наблюдательный взгляд владыки уловил на лице отца Герасима набежавшую тревожную тень.
- Ну что еще? В чем дело? Взгляд отца Герасима потух.
- Владыко, - проговорил он взволнованно, - но...
Отец Герасим остановился. Слова у него не шли с языка.
- Говорите, - спокойно и властно сказал епископ.
- Владыко, я грешник... я не священник... был...
- Знаю. Вы были учитель... Вы учили людей евангельским истинам. Это может делать всякий христианин, преподаватель, профессор. Когда вы благотворили бедным, лечили больных, делили их горе, вы были гуманист. Когда отпевали покойников, вы были духовное лицо, начетчик, но вы не были возродителем, освя-тителем людей, священником. Но зачем вспоминать об этом? "И грехов ваших не вспомянут к тому", - говорит Бог. В муках сомнения вы впадали в отчаяние и отвергались в мыслях от Христа. Теперь совесть тревожит вас, но и на это у нас есть врачевство - святая исповедь. Вы исповедались уже мне. Примите же разрешение. "Господь и Бог наш Иисус Христос, - молитвенно проговорил епископ, перекрестившись, - благо-датию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти, чадо, вся согрешения твоя..."
Отец Герасим с благоговением опустился на колени перед святителем. "...И аз недостойный архиерей, - продолжал молитву епископ, покрыв отца Герасима, за неимением епитрахили, полой рясы и возложив на его голову обе руки, - властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь..."
Спокойный и радостный поднялся с пола отец Герасим и крепко поцеловал благословившую его десницу святителя.
- Смотрите, смотрите: заря занимается, - указал владыка в окно. - Пусть же будет она вам зарей новой жизни, такой же радостной, светлой. Смотрите, скоро ведь и солнце будет всходить. Ах, какая красота, в самом деле.
Владыка подошел к окну. Квартирка отца Герасима стояла почти на окраине города. За двором, на который выходило окно, не было никаких построек, и глазу открывался широкий простор далеких полей, уходивших за горизонт, пылавший светом румяной зари. Снизу уже пробивались золотистые лучи. Через несколько времени спокойно и величаво выкатилось на небо и яркое солнце. - Ну, теперь пора и по домам, - проговорил владыка. Помолившись на образ, он взял в руки посох. Отец Герасим схватил свою шляпу и отворил владыке дверь.
* * *
Широко раскрывали свои заспанные глаза спешившие на утренний базар молочные торговки, впопыхах наталкиваясь на шедшего по улице пешком архиерея. Одни останавливались и, разинув рот, долго смотрели вслед, дивясь такому невиданному зрелищу. Более расторопные бросали свои посудины и подбегали принять благословение.
Владыка шел, мерно постукивая посохом, жизнерадостно втягивая в себя свежий утренний воздух и с любопытством рассматривая город. Он шел бодрой походкой и весело время от времени перекидывался фразами с отцом Герасимом. Лицо его светилось улыбкой и свежестью; бессонная ночь не оставила на нем никакого следа.
Город еще спал, но по улицам бродило уже порядочно народу. Все это были какие-то тощие фигуры, в большинстве одетые в лохмотья.
- Это не ваши ли "прихожане"? - спросил владыка.
- Они самые... "пострелять" вышли.
- Однако и много же их у вас. Я еще ни в одном городе не встречал такого изобилия нищих. "Приход" у вас слишком велик. Вам надо помощника. А затем вот что: нам еще о многом с вами надо поговорить относительно вашего "прихода". Вы приходите ко мне по вечерам. А что, нельзя ли как-нибудь собрать весь этот люд к вам в церковь, в один какой-нибудь день?
- Отчего же? Можно... хотя и трудно.
- Так вот, если удастся вам их собрать, дайте мне знать. Я приеду. Мне хочется поговорить с ними. Ну, вот мы и дома... Прощайте пока. Идите отдохнуть. Господь да благословит вас.
Глава 11
Пройдя мимо удивленного швейцара, владыка легкой походкой поднялся по широким ступеням лестницы архиерейского дома и направился прямо в кабинет. Быстро сбросив с себя верхнюю одежду и оставшись в одном подряснике, он бодро сел за письменный стол.
Но тут бодрость покинула владыку. Руки его вдруг упали бессильно на мягкие ручки кресла, брови сдвинулись, глаза погасли, лицо устало осунулось. Но это не от бессонной ночи. Таковых ночей в жизни владыки бывало много. Они проходили бесследно.
Владыка задумался о результатах своей ревизии. - Везде все одно и то же, все одно и то же: что в одной епархии, то и в другой, и в третьей, - мысленно повторил владыка, разбираясь в полученных от ревизии впечатлениях. - Вот только отец Герасим - крупное и резкое исключение. Этот священник, назвавшийся атеистом, в сущности, гигант христианского духа, сраженный не горой, а соломинкой, нашим однобоким уродом, нынешним богословием, вырвавшим из-под его ног почву. Теперь он встал на ноги... толчок дан. Дальше он пойдет сам. Он явит людям христианина, если только сами же люди не испортят его. Народ на-тосковался за истинными пастырями и, если увидит его в лице отца Герасима, тотчас же назовет его святым, то есть исключит из своей среды, поставит над собой и поклонится ему, как это и сделал он уже с одним нашим пастырем, и там всему делу поставится точка. Пока хорошие люди между нами, нам все-таки совестно, в их присутствии мы чувствуем себя неловко; их облик налагает и на нас обязанность быть таковыми же. И мы, хотя и немножко, все-таки стараемся походить на них, подражать им. Но сделали хорошего человека "святым", и все дело пропало. Мы сразу сбрасываем с себя эту обязанность и заменяем ее поклонением. Святого - на пьедестал... под пьедестал моментально кружку - и все дело сводится к опусканию медных монеток в эту кружку. А в назидание народу издается "житие", где с особым старанием собираются наиболее необыкновенные события из жизни святого, наиболее поразительные чудеса, чтобы как можно выше поставить святого; сделать его как можно менее похожим на обыкновенных людей. И люди забывают благодаря этому, что святой был таким же, как они, а что, стало быть, при соблюдении известных условий, и каждый из них может быть таковым же, как он.
Удивительное, странное и непонятное совершилось с христианством. Вопреки ясным и точным уверениям Христа о том, что люди могут делать все, что захотят, что даже, если вздумают как бы для каприза или забавы проявить свою силу - переставить гору с одного места на другое, то и это могут сделать, - люди упорно долбят, что не могут. Противоречие между жизнью и Евангелием, прежде считавшееся за грех, теперь узаконено... Совершенно незаметно в догматику прокрался и прочно утвердился - негласно, между строк - новый догмат, явно и упорно исповедуемый всеми без различия - догмат о недостижимости евангельского идеала. Недостижим идеал - и со спокойной совестью раскатывают в каретах мимо нищих и убогих преемники апостолов - наши епископы. Недостижим идеал - и можно, стало быть, не краснея, громко и раскатисто, когда требуется уставом, читать в церкви народу евангельскую заповедь - "не собирайте себе сокровищ на земле", - и в то же время прятать рубль за рублем в заветную кубышку.
Прежде за таковые противоречия между словом и делом народ гнал с кафедры своего епископа. Теперь же тут не видят ничего противоречивого и даже, когда слышат, что епископ совершает дела, за которые подлежит немедленному извержению из сана, и тогда спокойно мирятся с этим и продолжают принимать священников, поставляемых таковым епископом. Нужно ли удивляться после этого тому, что настоящий христианин стал величайшей редкостью. И не подозреваем мы, как успешно выполнен здесь адский план дьявола, задумавшего погубить христианство.
Силен враг христианства и хитер, но все же походит его хитрость на людскую... Когда пламя пожара забушует, стараются первым долгом локализировать силу огня, и только неопытные сдуру полезут тушить. Опытные же пожарные, видя, что дом в огне, не тратят напрасно сил на его тушение, а моментально кидаются убирать подальше соседние строения и все то, чему может передаться огонь. Результат блестящий: дом, правда, сгорает, но зато остальное все в целости. Поступи пожарные наоборот - и выгорел бы весь квартал. Так же действует и дьявол: как только вспыхнет, загорится где-нибудь человек пламенем христианской веры, так скорее его куда-нибудь подальше от людей, в лес, в монастырь, в затвор, чтобы не передал своего огня другим людям, и только особо каждый раз сила Бо-жия выводит его оттуда на "подвиг народный".
Странно, люди считают возможным все передать потомству: свое имущество, звание, положение, свои даже телесные и умственные качества, таланты. Относительно одного только сделано исключение: почему-то считается невозможной передача от предков потомкам святых качеств души и тела. Дело спасения людей законопатили в скорлупу личного "нравственного" совершенствования.
Нет опыта предшествующих поколений. Каждому приходится действовать в одиночку и притом каждый раз начинать сначала. Благодаря этому нет опытных духовных руководителей. Священники? О, как не люблю я этих "исправных и аккуратных" батюшек, с гладко пригнанными к голове камилавками, с крестами и орденами за выслугу лет, строго придерживающихся точного исполнения всяких правил и инструкций. Это самые опасные враги христианства. Пастырство - это творчество. Нечего сказать: хороши были бы у нас произведения литературы, если бы все поэты и писатели вздумали строго придерживаться правил, выработанных теорией словесности. И по сей час писали бы все виршами. Истинное пастырство, как творчество, не подлежит регулированию никакими правилами. И право же, лучше иметь дело с такими, как отец Павел, нежели с этими "честными служаками"... - Да, уж как бы не забыть: отца Павла обязательно принять в епархию. Это самый подходящий соработник отцу Герасиму. Они будут дополнять друг друга.
Мысли владыки опять перенеслись к отцу Герасиму.
- Теперь зависит от того, как закипит у него работа, - думал владыка, - но она будет вместе и моими первыми шагами на новом месте. Господи! Только не оставь нас Своим благословением!.. Скорей! Надо спешить. Так зажжем огонь христианства, покажем его людям и тогда будем о нем проповедовать... Только скорей бы... скорей. Нет, впрочем... торопливость может помешать успеху... Господи! Избавь от искушения - величайшего искушения, - в которое впали верные Твои слуги, книжники и фарисеи, распявшие Тебя из-за боязни, чтобы не погибла в народе вера в Бога, чтобы не нарушен был закон Божий, данный чрез Моисея. Избавь от этого искушения - от боязни за Твое дело в мире. Как легко впасть в это искушение, как велик соблазн перейти от работника в положение охранителя, затем управителя и, наконец, вообразить себя и хозяином. И тут уже вполне естественно будет всякого несогласного со своим мнением принимать за врага Божия и, в порыве святой ревности о законе Бо-жием, распинать его... Боже, Боже! Не наша воля да будет, но Твоя... Только не оставь нас до конца... Спаси нас...
Владыка откинулся на спинку кресла, протянул ноги и, сложив на груди руки, опустил голову. Усталость взяла свое. Глаза закрылись, и через несколько минут звуки равномерного дыхания показали, что владыка погрузился в сон.
Через час, однако, омывши лицо и грудь свежей, холодной водой и прочитавши утреннее правило, владыка снова сел за письменный стол, намереваясь приняться за дела. Он взял оставленную на столе секретарем громадную пачку всевозможных бумаг, прошений, протоколов, журналов всяких заседаний, но, положив на некоторые из них резолюции, бросил перо и порывисто встал с кресла.
- Экое несчастье... облекли живое дело Христа в форму всяких протоколов, актов, журналов, а сатана и обрадовался. Завалил ими все канцелярии епископов, чтобы отвлечь их внимание от живого дела... и успел сделать это: епископам некогда совсем стало заниматься прямым делом. Но нет... Мы еще поборемся с ним именем Господа Иисуса Христа. Полежите-ка, родименькие, вот здесь.
Владыка сдвинул в сторону кипу бумаг и придавил их тяжелым пресс-папье.
- Ущербу большого от этого не будет... Ишь вон: извольте перечитывать следственное дело по жалобе прихожан на священника. Три года тянется дело о взаимных оскорблениях... 150 листов... на одно чтение понадобится часа три. А на днях эти же прихожане были у меня вместе со своим священником, любовно ходатайствовали об открытии у них школы. Про жалобы давным-давно и позабыли... А тут сиди и пиши резолюцию только потому, что на бумаге дело еще не окончено и лежит на очереди... Нет... Довольно. Предпримем что-либо другое...
Владыка позвонил келейника и послал его за экономом архиерейского дома.
Через несколько минут отец эконом уже принимал благословение владыки.
- Отец эконом! Я слыхал, тут у вас есть архиерейская дача за городом?
- Есть, Ваше Преосвященство.
- Большая?
- Здание громадное, службы, сад, пруд, лесу десятины три, да десятины две свободной земли.
- А соседняя земля чья?
- Городская, Ваше Преосвященство.
- Свободная? Много?
- Сдается в аренду под выгон скота... Места много: десятин сто будет.
- Ну, вот что: ваша дача для меня мала. Возьмите-ка экипаж и поезжайте сейчас к городскому голове. Справьтесь у него от моего имени, не продаст ли нам город эту землю и почем, а если не продаст, то не может ли отдать нам, по крайней мере, в долгосрочную аренду... Если не всю, то хоть десятин двадцать. Поняли? Ну, скорей...
- Слушаю, Ваше Преосвященство. Только... осмелюсь доложить: не соизволите ли лично осмотреть дачу. Может быть, покупка окажется излишней... Прежние преосвященные очень довольны были дачей...
- Нет, нет. Я сказал вам, что мне тесно там будет. Пять десятин - мало...
- А на какие же средства, Владыко?
- Ну, это уж не ваша забота... Бегите. - Отец эконом в недоумении отправился исполнять "каприз" владыки.
- Пошлите-ка ко мне швейцара, - крикнул ему вдогонку владыка.
Швейцар, рослый и представительный старик, приветливо раскланивавшийся с городскими отцами протоиереями и едва отвечавший величественным кивком головы на приветствия сельских батюшек, чтобы не уронить достоинства представляемого им архиерейского преддверия, узнав, что владыка изволит требовать его к себе, оправил мундир и предстал пред очи владыки, торжественно и важно сложив руки для принятия благословения.
- Здравствуйте, Петр Акимович... Так, кажется, вас зовут?
- Так точно, Ваше Преосвященство.
- Вот что, голубчик, вы бы где-нибудь приискали себе место, - швейцара мне не надо.
Петр Акимович, польщенный сначала тем, что владыка обратился к нему на "вы" и назвал его по отчеству, побледнел и беспомощно опустил руки. Он совсем не ожидал такой беды. В голове у него промелькнула черная мысль: "Успели накляузничать. Это непременно Антон, архиерейский кучер... больше некому. Он давно на меня зол, давно хочется ему самому попасть в швейцары".
- Ваше Преосвященство, - дрожащим голосом и сразу потеряв всю свою величавость, проговорил швейцар, - за что такая немилость? Двадцать лет служу в швейцарах. Человек я одинокий. Все владыки были мною довольны... И вам готов служить верой и правдой. Злые люди наговорили вам на меня...
- Совсем не в этом дело, Петр Акимович. Не злые люди наговорили мне на вас, а Господь наш Иисус Христос сказал. Вот прочитайте Евангелие. Вы грамотный?
- Так точно, Ваше Преосвященство. Владыка раскрыл Евангелие и подал швейцару. "Больший из вас да будет вам слуга", - прочитал швейцар указанное владыкой место в Евангелии.
- Ну, а кто из нас больший: я или вы? Вот я и хочу быть сам слугой. Но только буду служить тому, кому надо. Вы кому служили? Гордости людской да пустому тщеславию. Пусть это будет у светских, а нам, служителям Христа, это не к лицу. Придет ко мне здоровый - он и сам сможет раздеться и одеться, а зайдет старый или больной, тому и я смогу помочь. А не будет у меня времени, найдется кто-нибудь из монастырской братии, который во имя Христа возьмет на себя этот подвиг служения ближнему. Понимаете? Вот возьмите Евангелие, почитайте, пораздумайте, а потом придите ко мне и скажите, правильно ли я говорю. А это вот прибейте на дверях.
Смущенный спустился Петр Акимович по лестнице, держа в руках Евангелие и небольшую карточку. На карточке было написано: "Владыка просит лиц, имеющих к нему дело, заходить без доклада. Принимает во всякое время".
Глава 12
Смутился не один швейцар. Скоро все, кто только имел отношение к архиерейскому дому, заговорили про действия архиерея. Судили, рядили, строили всевозможные догадки. Разговорам не было конца, потому что каждый день приносил что-либо новое. Больше всего разговоров было про хозяйственные затеи нового архиерея. Владыка взялся переделывать архиерейский дом. По всем комнатам сновали плотники, столяры, печники. Отец эконом едва успевал выполнять распоряжения епископа.
Не заботы о перестройке дома, собственно, волновали архиерейскую дворню, а то, что дом переделывался как-то странно. Все помещение начинало представлять лабиринт маленьких комнат.
- Портит только владыка здание, - ворчал отец эконом, - и что это ему вздумалось?
- А никак владыка-то гостиницу строит, - глубокомысленно произнес кучер Антон, пробравшийся поглядеть на работы, - только кого же он селить-то здесь будет? Нечто родни у него много...
- Много, родимый, много, - хлопнул Антона по плечу владыка, торопливо проходивший по комнатам и услышавший мимоходом его рассуждения.
Антон конфузливо удалился.
- А сказали, что одинокий, - докончил он уже на лестнице свои рассуждения.
Скоро, однако, все объяснилось. Разъяснил отец эконом, с которым владыка поделился своими планами.
- Это, видишь ли, - толковал он Петру Акимы-чу, - все для приезжающих батюшек. Я, говорит владыка, архипастырь, то есть отец всем пастырям, я хочу, чтобы они приезжали ко мне, как дети к отцу.
Отец эконом правильно передал идею владыки о необходимости тесного взаимообщения пастырей, как между собой, так и со своим архипастырем. Осуществление этой идеи было заветной мечтой владыки. Сын сельского священника, хорошо знавший быт и нравы сельского духовенства, владыка понимал, что ничто так не сближает между собой духовенство, как их встречи друг с другом в гостиницах и на постоялых дворах, когда духовенство наезжало в город по случаю ли съезда или для определения своих детей в учебные заведения. Тут отцы говорили между собой по душам, и не зал для заседаний съезда, а именно номер гостиницы являлся действительным связующим звеном. Этим-то могучим средством и захотел воспользоваться владыка для осуществления своей идеи. Мера не носила в себе никакой искусственности и принужденности, а потому дала результат, превзошедший всякие ожидания владыки. Привыкшие в селах к простоте обращения сельские батюшки, встретив у владыки ту же простоту, сразу почувствовали себя как дома. Останавливались у владыки уже ради того одного, что это стоило дешевле, чем в номерах.
Архиерейский дом принял необычный вид. Временами он походил на муравейник. К подъезду его подходили и подъезжали священники, дьяконы, псаломщики, таща за собой свои чемоданчики.
У подъезда встречал гостей все тот же Акимыч. Но это был уже не величественный прежний швейцар. Евангелие пало на добрую почву. Акимыч попросил архиерея благословить его именно на тот подвиг служения ближнему, о котором говорил ему владыка и на который он хотел призвать кого-либо из монастырской братии. Владыка благословил с радостью и тут же облек Акимыча в собственный подрясник.
Петр Акимыч превратился просто в Акимыча - ласкового, приветливого старца, суетливо и добродушно встречавшего "архиерейских гостей". И чем беднее и старее был приезжавший священник, тем почтительнее встречал его Акимыч; принимал от него благословение и, подхватив чемоданчик, вел гостя в номерок.
Холодные и строгие стены архиерейского дома, к которому духовенство прежде подходило не иначе, как только старательно расчесав волосы, приладив камилавки и кресты, и не иначе, как только "с докладом", с той или другой бумагой в руках, эти самые стены затеплились лаской и светом. И потекли сюда и радость, и горе, и нужда, и счастье - все, чем жило и дышало духовенство, и тут, под опытным руководством владыки, все импульсы жизни освещались смыслом, проникались духом евангельского учения, и пропитываясь здесь благожелательным любящим настроением, приезжавшее духовенство, уезжая, невольно распространяло то же настроение по самым отдаленнейшим уголкам епархии.
Мало-помалу, совершенно незаметно для себя, духовенство сплачивалось около архиерея в одну тесную семью, проникнутую одним духом и спаянную одной общей идеей.
Канцелярия заглохла. Изредка только появлялись в ней бумаги, без которых нельзя было обойтись только потому, что они подлежали оплате гербовым сбором. Но бумаги оплачивались и складывались в архив, а дела вершились тут же у владыки, за стаканом чая, когда духовенство, покончив свои дела в городе, сходилось вечером в обширный зал владыки, во всю длину которого стояли столы с кипевшими на них самоварами.
Позабыты были и "доклады". Они заменились живыми беседами, затягивающимися иногда за полночь.
Заплесневела и архиерейская карета. Владыка не признавал иного способа передвижения по городу, как только собственные ноги и трамвай.
Конюшня архиерейская тоже потерпела переворот. Она переделана была в длинный ряд сараев, под которые приезжавшее из сел духовенство ставило своих лошадок.
* * *
Не так доверчиво и легко поддавалось новому строю епархиальной жизни городское духовенство, впитавшее в себя жизнь горожан, опутанных в своих взаимоотношениях сетью правил условной вежливости и холодной официальности, создающей ту атмосферу, в которой с виду все вершится гладко и прилично, но в которой задыхается натура сельского жителя.
Простота владыки шокировала ту часть духовенства, которая любит мыслить свое положение по военному рангу чинов и с удовольствием отмечает свое местонахождение на этой лесенке против ступенечки, на которой стоят полковники. Этим "духовным особам" нравится иметь и начальника, "который ни в чем не уступает губернатору". Они очень недовольны бывают смиренными архиереями и презрительно величают таковых за глаза "архиерейчиками", унижающими престиж духовенства в глазах светского общества. Приглашение владыки бывать у него запросто в первый раз встречено было сочувственно всем духовенством. Ничего против не имели и "духовные особы". Бывать запросто у высокопоставленного лица приятно. Но первое же собрание духовенства "за чаем" у своего архипастыря показало им, что бывать "запросто" - значило принять на себя подвиг действительного смирения, не по идее только, а на самом деле быть равным последнему сельскому батюшке; забыть свои "чины и ордена", распрощаться навеки с табелью о рангах и быть тем, что ты есть на самом деле.
"Духовные особы" обиделись, но наружно покорились, потому что владыка, хотя и держал себя скромно, но во всяком случае не походил на "архиерейчика". В нем чувствовалась сила. Зато около нового епископа быстро сплотился кружок из священников, которых не успело еще засосать житейское болото.
Душой этого кружка стал отец Григорий, одновременно сделавшийся преданным другом отца Герасима.
Случилось это так.
Однажды вечером отец Григорий, не дождавшийся владыки у себя на ревизии, сам пошел к нему.
У владыки отец Григорий застал многих священников. Тут же был и отец Герасим. Последним обстоятельством отец Григорий, знавший отношение отца Герасима к прежним архиереям, был немало удивлен.
Шум голосов наполнял архиерейский зал. Лились непринужденные беседы.
Владыка вполголоса разговаривал о чем-то с отцом Герасимом.
Воспользовавшись удобным моментом, отец Григорий овладел вниманием владыки и стал обрисовывать ему религиозно-нравственное состояние городского общества.
Отец Григорий ожидал встретить со стороны владыки самое горячее сочувствие своим скорбям об упадке религиозности в обществе. К своему удивлению, он заметил, что владыка как будто не с должным вниманием относится к его речам; в двух-трех местах разговора владыка ласково, но как-то слишком уж шутливо, взглянул на отца Григория; последнему это не понравилось. Отец Григорий справедливо полагал, что к таким серьезным вопросам можно относиться только серьезно. Шутливость тут неуместна. А если владыка шутит, то значит, он не представляет себе той серьезности вопроса, не видит той глубокой опасности, которая грозит религии.
Отец Григорий потерял спокойный тон и взволнованно заметил епископу: - Ваше Преосвященство, мы переживаем слишком серьезное время. В обществе кризис религиозного самосознания. И нужно быть наивным, чтобы не видеть, какая опасность грозит религии. Нужно дорожить каждой минутой, каждой секундой. Если духовенство проспит этот момент, оно будет очевидцем полного уничтожения религии. И теперь уже религия сильно падает в народе.
- И пусть падает, пусть падает... - опять шутливо улыбнулся владыка.
Отец Григорий посмотрел на епископа, широко раскрыв глаза.
С лица владыки сбежала вдруг улыбка. Глаза метнули огнем, и он глубоко серьезно произнес:
- Религия падает и слава Богу. Скорей бы только. И она упадет, потому что Господь не оставил еще Россию и силен Он вновь восстановить в ней святую православную веру...
- Из ваших слов, владыко, я вижу, что вы глубоко различаете "веру" и "религию". Какая же между ними разница? - с недоумением спросил отец Григорий.
Но владыка опять впал в шутливое настроение.
- Видите ли, вера это - "дам тебе я на дорогу образок святой", а религия - "в честь того-то или в память такого-то события соорудили образ и поставили там-то"... Подумайте-ка, почему это у нас в одно время на всех почти вокзалах и в присутственных местах ставили иконы все одного и того же святого? Разгадайте это, тогда и поймете разницу между верой и религией...
Отец Григорий понял намек владыки и грустно задумался.
- И слово-то какое нехорошее, - продолжал владыка, - "религия"... Совсем не христианское слово. Языческое это слово и в христианство оно внесло языческие понятия... - АО вере православной не скорбите, - улыбнулся владыка отцу Григорию, увидев его задумчивость, - больше имейте веру в промысел Божий. Мы исповедуем, что руководимы Духом Божиим. Наша боязнь за дело Божие в мире - результат нашей расслабленности. Бодрей же и радостней работайте и гоните от себя искушение. Работайте и в одиночку, каждый в своем приходе, и все вместе, делясь друг с другом своим опытом и помогая друг другу. Вот вы, например, сейчас могли бы оказать большую помощь отцу Герасиму в устройстве его прихода. Вы, отец Герасим, познакомьте со своим делом отца Григория. У него состоятельные прихожане, он привлечет их, и с материальной стороны ваше дело будет обеспечено.
- А за дело, - обратился владыка к отцу Герасиму, продолжая прерванную беседу с ним, - принимайтесь завтра же. Земля уже есть... город уступает. Временно пользуйтесь моей летней дачей и находящейся там церковью. Отец Павел будет вам по этой части хорошим помощником. Очень рад, что он бывший ваш товарищ...
- Что скажете? - повернулся владыка к подошедшему к нему сельскому батюшке и отошел с ним в сторону. Батюшка о чем-то заговорил, оживленно жестикулируя.
Отец Григорий и отец Герасим вступили в разговор о деле, про которое упомянул владыка.
Отец Герасим рассказал подробно обо всем, передав и беседу владыки с ним в памятную для него ночь.
В самой атмосфере архиерейского зала, в словах епископа, в рассказах отца Герасима о "деле" чувствовалось что-то бодрое, жизненное, радостное... И отец Григорий всей душой откликнулся на это новое веяние.
Глава 13
Много труда стоило отцу Герасиму собрать всю городскую бесприютную бедноту к себе в церковь. Если бы не добровольцы из среды ночлежников, взявшиеся помогать отцу Герасиму, ему едва ли удалось исполнить желание владыки. Сильно помогло и то обстоятельство, что все почти оборванцы хорошо знали отца Герасима, по-своему любили его и при случае старались выразить ему благодарность. Из уважения к отцу Герасиму они с удовольствием дали слово собраться к нему в церковь в назначенный день.
Больше всех суетился Федотыч. Он обегал весь город, перебывал в ночлежках, обошел углы, в которых жили кандидаты на ночлежку, и всех убедительно просил "беспременно" пожаловать к батюшке отцу Герасиму.
Наконец отец Герасим получил возможность сообщить владыке, что все готово.
В назначенный день церковь отца Герасима представляла необычайное зрелище. Со всех концов города сползались к ней рваные, драные, нищие, бедные мужчины и женщины. Одни шли, неестественно гордо подняв голову, презрительно поглядывая на встречную публику. Другие - развязно помахивая обломанными тросточками, и при случае приставали к прохожим со "скромной" просьбой, всегда начинавшейся неизменным обращением: "Коллега, одолжите бывшему студенту на ночлег". Некоторые, как бы боясь дневного света, пробивались сторонкой. Большинство же шло устало сгорбившись, уныло переплетая ноги и уставив вперед тусклый полубессмысленный взгляд.
Приходившие становились в церкви то в кучки, то в одиночку, а наполнив церковь, все слились в одну тесную толпу. Впереди стояли "бывшие студенты". Одиночки разместились по углам. Женщины стали вперемешку с мужчинами. Ближе к выходу приютились, выглядывая тихо и забито, жильцы углов и сырых подвалов.
Кое-где среди толпы затерялись действительно несчастные: бывшие раньше людьми, занимавшими общественное положение, дошедшие до положения ночлежников или вследствие каких-либо несчастных случаев, или при помощи злоупотребления спиртными напитками.
Позади всех стояла Прасковья, жена церковного сторожа Еремы.
Сам Ерема, дождавшийся-таки случая проявить свое усердие, в торжественно праздничном настроении стоял на колокольне, держась за веревочки колоколов, готовый встретить архиерея трезвоном.
Федотыч услужливо суетился возле отца Герасима.
По церкви шел тихий гул голосов. Настроение у всех, благодаря необычности обстановки и чрезвычайности случая, было приподнятое. Публика чувствовала себя не в своей атмосфере.
Но вот, робко звякнули маленькие колокольчики, смелей присоединились к ним средние, басисто загудел большой, и веселый трезвон разнесся по воздуху.
В дверях церкви показался архиерей. Толпа всколыхнулась.
Владыка прошел к амвону. Он был в черной поношенной рясе со шляпой в руках. Вместо архиерейского посоха в его руках была простая высокая палка.
Помолившись перед иконостасом и повернувшись затем лицом к ночлежникам, владыка стал на амвоне, опершись на палку, и тихо, но словно на всю церковь сказал:
- Здравствуйте, братие!
В передних рядах переступили с ноги на ногу, в недоумении - ответить или нет на приветствие архиерея. Задние приподняли головы и насторожились.
- Вы - дети мои, - продолжал владыка, - вас мне вручил Господь Иисус Христос. За вас я буду отвечать пред Ним на Страшном суде. Что же отвечу Ему, если я не знаю ни вас, ни вашей жизни? Вот почему я пришел к вам. Я хочу узнать вас и вашу жизнь и, узнавши, сделать для вас все, что могу, что велит мне мой долг. Послушаете или не послушаете меня - это ваше дело. Тогда я уже не буду отвечать за вас. Сами будете отвечать за себя. Скажите же мне, как вы живете? Хороша ли ваша жизнь? Довольны ли вы своим положением?
Владыка замолк, ожидая ответа.
Кто-то тяжело и недовольно вздохнул. Один из "бывших студентов", стоявших поближе к архиерею, кашлянул в руку и, стараясь принять почтительную позу, проговорил:
- Жизнь плохая, Ваше Преосвященство. Ряды шевельнулись. Послышалось кашлянье, сморканье и, наконец, раздались отдельные голоса:
- Что уж за жизнь! Хуже быть не может.
- Не жизнь, а каторга!
- Арестантам лучше живется!
Женщины кое-где стали всхлипывать. Из середины выдвинулась чья-то кудлатая голова и, заглушая остальные голоса, грубо обратилась к архиерею:
- Сами видите, какая жизнь... Чего еще тут спрашивать.
- Я-то вижу, - вздохнувши, ответил владыка, - и думаю, что, действительно, хуже вашей жизни не может быть. Но дело в том, что кто живет худой жизнью, часто не сознает того и не ищет лучшей. Да и сейчас, хотя все вы сказали, что жизнь ваша плохая, скверная, но все ли ясно сознаете, насколько именно плоха. Иногда из вас многим кажется, например, что жизнь плоха потому, что нет ни хорошей одежды, ни сносной пищи, ни теплого угла, ни копейки денег, - но что стоит только все это достать, и жизнь покажется хорошей. А я называю вашу жизнь плохой не потому только, а потому, что она ведет к гибели. Вы гибнете с каждым днем, с каждым часом, как гибнут, например, деревья без солнечного тепла и без дождя. Укажу хотя бы вот на вас, - владыка указал на одного ночлежника. - Ну, на что это похоже? В лице ни кровинки. Кожа уже не бледная, а зеленовато-желтая. Глаза впали, живот висит мешком, руки трясутся; росту - аршина полтора всего. Долго ли вы проживете и счастливым ли вы себя назовете, если даже сейчас вам дать одежду, дом и денег сколько угодно? Все равно вы будете несчастным, все равно у вас не будет ни радости, ни счастья. Говорю по опыту. Ведь не один вы гибнете, не один вы жалуетесь на жизнь. Клянут часто и богатые, и ученые, и знатные, потому что и они гибнут, и разница между ними и вами только в том, что вы гибнете, как былинка в поле, а они - как цветок в оранжерее. Вот почему я не только вашу жизнь, но и жизнь очень многих людей называю плохой; правду ли я говорю?
- Правду, правду... Это верно! - загудела толпа и, колыхнувшись вперед, окружила епископа.
- Что же вы теперь будете делать? Неужели продолжать вести такую жизнь? Ведь это же не жизнь, а одно мученье. Голод, холод еще ничего, а легко ли переносить презрение от людей? Вы ходите по городу, как чужие. Никто не обернется к вам с лаской или любовью. Самые добрые спешат сунуть вам в руку пятак, чтобы только вы ушли от них скорей. И в мыслях даже нельзя представить чтобы кто-нибудь из горожан, встретившись с кем-нибудь из вас, пожал бы ему руку и сказал: "Здравствуй, брат!" - и позвал бы его к себе в гости напиться хотя бы чаю. Люди отделили вас от себя. О скотине и то заботятся. На собак, что по улице бегают, ошейники надевают, чтобы не пропали, а о вас никто и не справится, если пропадете. Отверженные вы... Понимаете ли вы это?..
Владыка говорил медленно, тяжело дыша и отчеканивая каждое слово, и слова его падали на душу, как тяжелый свинец.
Толпа угрюмо молчала.
Остановился и владыка. Положив обе руки на посох, он поник головой и в раздумье стал смотреть на землю.
И все свесили головы. Каждый думал про себя свою тяжелую думу.
В церкви водворилась гнетущая тишина.
- Но я пришел не раны ваши растравлять, - подняв голову, громко заговорил снова владыка, - я пришел сказать вам, что есть другая жизнь, которая доставляет человеку только радость и счастье и, живя которой, человек не к погибели идет, а к вечной жизни. И пришел я сказать вам, что такая жизнь доступна и вам, что если вы послушаетесь моих слов и станете жить тою жизнью, которой я буду учить вас, то вот вы, например, (владыка опять показал на того же ночлежника) из желто-зеленого превратитесь в румяного, из слабого в сильного, из больного в здорового, из неспособного в умного, а тогда само собой будет у вас и хороший дом, и деньги, потому что умный и здоровый человек извернется из каких угодно тяжелых затруднений. И все вы, жалкие, чахлые, никому не нужные люди, превратитесь в свободных, православных граждан, и будете тогда вы всякому и брат и сват, и всякий захочет быть знакомым с вами. Мало того: вы избавитесь от всех болезней и страданий, от которых не могут избавить людей деньги. Но и это не все. Слушайте все, кто имеет уши, чтобы слышать! (Голос архиерея загремел.) Слушайте, чего вы достигнете, если будете жить жизнью, которой я вас научу: вы почувствуете в себе, что с каждым днем будете идти не к погибели, а к вечной жизни, то есть каждый будет сознавать, что не сможет он умереть, смерть ему будет представляться невозможной, а когда стукнет известный срок, придет старость, склонится, как спелый колос к земле, и захочется ему, как спелому зерну, поскорее лечь в сырую землю, - тогда ляжет он в нее без страданий, без болезней, без страха, но с радостью и весело, и хотя схоронят его, он все-таки будет чувствовать себя живым, потому что не умрет, а будет жив; живым уйдет из своего тела, и хотя для нас будет невидим, но сам себя будет и видеть, и чувствовать, и сознавать живым. Хотите ли вы такой жизни? Можете ли вы уверовать в нее? Можете ли вы поверить в то, что она достижима силою Господа нашего Иисуса Христа, Который первый положил начало на земле такой жизни, научил людей этой жизни и дал людям силу достигать ее? Спрашиваю я вас, можете ли уверовать в то, что все, чего бы вы только ни просили у Бога, Он даст вам? Можете ли?..
Голос владыки оборвался. Последнее слово его пролетело по церкви криком, и затем все замерло...
Что-то грохнуло назади. Послышался раздирающий крик. По полу рассыпалась мелкая дробь ударов ногами. Кто-то упал, бился на полу и выкрикивал:
- Ай... ай... Ох... Не надо... Сыне Божий... Т-у... ай, дьявол... дьявол... гуу...
От неожиданности толпа, как испуганное стадо, шарахнулась к амвону, но оттуда раздался мощный голос владыки:
- Стойте! Что случилось?
Властный окрик моментально успокоил всех. Из стоявших возле владыки кто-то проговорил: - Должно быть, кликуша какая...
- Больная... жена церковного сторожа... припадочная, - пояснил владыке отец Герасим.
Возле кликуши очистилось место. Она продолжала биться и кричать. Растерянный Ерема стоял возле жены, не зная, что предпринять.
- Приведите ее ко мне, - сказал владыка. Из стоящих вблизи Прасковьи, кто был посильнее, подхватили ее на руки и понесли к амвону.
- Дайте святой воды, - обратился владыка к отцу Герасиму.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа! - владыка благословил Прасковью и обильно трижды окропил ее святой водой.
- Успокойся, дочь моя! Встань!
Прасковья нехотя повиновалась. Она приподнялась и дрожащая стала перед епископом. По лицу ее текли капли святой воды.
- Вытри лицо, - повелительно сказал владыка. Отец Герасим вынес из алтаря полотенце.
- Наболела у тебя душа. Тяжко страдаешь ты... Иди сюда, скажи мне, какое у тебя горе, - ласково обратился владыка к Прасковье и, отойдя на клирос, остановился возле аналоя.
Разбитой походкой, волоча слабые ноги, Прасковья подошла к архиерею.
- Братие, отстранитесь, станьте подальше, - обратился владыка к народу.
Толпа отступила в мистическом страхе и издали с глубоким любопытством следила за действиями архиерея.
Владыка стоял, полунаклонившись над аналоем. Прасковья, продолжая временами всхлипывать, что-то передавала ему. Через несколько минут владыка позвал к аналою и Ерему...
* * *
Прошло с четверть часа. До толпы долетал лишь полушепот архиерея, Еремы и Прасковьи. Слов нельзя было разобрать. Наконец владыка благословил мужа и жену и вслух произнес:
- Идите с миром и делайте то, что я сказал вам. Если исполните - исполнится и желание ваше...
Ерема спускался с амвона с покрасневшим лицом и с каплями пота на лбу. Прасковья шла спокойно, лицо ее как будто посветлело от какой-то внутренней радости.
Что-то случилось и, очевидно, хорошее. Толпа почувствовала это и снова тесным кольцом окружила архиерея, вернувшегося на свое место.
- Я сказал вам, что силою Господа Иисуса Христа человек может получить просимое. Они попросили (владыка показал на Ерему и Прасковью) и получат, чему свидетелями будете вы сами. Но получат только тогда, когда будут жить тою жизнью, к которой я зову вас. Послушайте же и вы меня: идите к этой жизни, если не хотите окончательно погибнуть. Многого я не требую от вас. На первый раз я только прошу вас соединиться в одно общество и отдаться нашему руководству, делать то, что мы вам будем говорить. Можете ли вы сделать это? Согласны ли вы?
- Можем, можем! Согласны!
- Так составьте же все вы одно общество, один приход. Как это все можно устроить, как перейти от вашей нынешней жизни к жизни новой, в этом подробно наставят вас отец Герасим и отец Павел, которых я поставлю вам пастырями. Они будут руководить вами. Но им нужен помощник. Вы сами выберете его сейчас же. Кого бы вы желали выбрать?
Толпа оживленно загудела. Через несколько времени послышались ясные голоса:
- Атамана! Атамана! Яшку-атамана!
"Яшка-атаман" известен был почти всему городу. Ловкий и умный бродяга, на которого давно точила зубы полиция, но изловить которого никак ей не удавалось, благодаря прямо-таки гениальной способности Яшки выворачиваться из каких угодно трудных обстоятельств и всегда выходить сухим из воды. Яшка считался предводителем многих воровских шаек и вообще отличался организаторскими способностями. Ночлежники и уважали его, и побаивались. Привыкши видеть Яшку всегда во главе, ночлежники и здесь подали за него свой голос. Но из толпы выделился какой-то старичок, очевидно, бывший крестьянин. Пробравшись вперед, он встал возле архиерея и сурово обратился к толпе:
- Яшку нельзя... Не такое здесь начинается дело. Здесь святое дело. Атаман - мастер на плохие дела. Сюда он не годится. Другого надо...
- Не надо Яшку, не надо! - крикнули из толпы.
Голоса разделились. Поднялся спор. Виновник спора стоял в углу, опершись о стенку спиной и скрестив руки на груди. Он глядел на толпу мрачно и исподлобья.
Владыка молчал, зорко вглядываясь в атамана.
Наконец он остановил спор и разъяснил, что прошлая жизнь человека не должна приниматься во внимание, и как на пример указал на апостола Павла, который раньше был гонителем Христа, а потом сделался ревностным апостолом. Слова архиерея, видимо, подействовали на Яшку. Он выдвинулся вперед и сам отклонил свою кандидатуру. - Не могу, - сказал он смущенно.
- Если бы ты сказал, что можешь, - возразил владыка, - то это свидетельствовало бы о том, что ты не можешь, а так как ты начал с оценки своих сил, то это показывает, что ты понимаешь, на какое дело выбирают тебя. Начни с сегодняшнего же дня и первым долгом вот что сделай: сегодня чтобы никто из вас не выходил на улицу. На пропитание вот примите пока от меня лепту (владыка вручил старосте деньги). Затем пошлите в город двух-трех купить пищи. Подкрепитесь здесь же и потом выслушайте отца Герасима, который объяснит вам все подробно, что нужно делать. А теперь помолитесь, чтобы Господь послал нам свое благословение для начала дела.
Владыка благословил отца Герасима начать молебен, а сам, став с народом, медленно и громко запел: "Царю Небесный..."
Дружно, хотя и нестройно подхватили ночлежники торжественный мотив молитвы и один за другим стали опускаться на колени.
* * *
- Владыко, - провожая архиерея, спросил отец Герасим, - каким образом вам удалось успокоить Прасковью и заставить так твердо уверовать в возможность исполнения ее желания? В моей жизни много было подобных случаев, и я бывал бессилен...
- В этих случаях всегда надо предлагать супругам пост и молитву и причащение Святых Тайн... Сей род тоже побеждается только молитвою и постом, а затем крайне необходимо...
Владыка наклонился к уху отца Герасима и неслышно говорил ему минут десять.
- Эту епитимию налагайте на таковых супругов обязательно, - закончил свою речь владыка. - Грех этот вяжите. Разрешать же связанное нужно через разные сроки, смотря по обстоятельствам. Тут уж многое будет зависеть от вашей наблюдательности... Ну, идите, кончайте беседу...
Отец Герасим вернулся от архиерея, удивленный той глубине знания и понимания человеческой природы, которую обнаружил владыка в этих преподанных ему советах относительно совершения таинства исповеди.