[700x523]
Глава 12. КАРЦЕР

Enter писал новую тему и думал: «Разве по закону можно разлучать детей с родаками?! Это ж в рабовладельческий строй! И феодальный! И это… крепостное право! А сейчас нет закона, чтоб разлучать!».
И костерил всеми плохими словами, что знал, Люцию Куртовну Душкову, век бы её не видать никогда! Ну, Вовка Дракин! Встречу – замочу!
Enter со злорадством вспомнил, что Вовка Дракин тоже здесь, и он тоже получил по полной программе. Недаром же он такой белый ходил. Как зомби обалделый. Несладко ему пришлось в ожидаемом раю. Рай адом обернулся.
Так тебе и надо, Вовка Дракин.
И вдруг ошеломляюще прозвенел звонок. Enter так и подскочил. Ребята встали, спихали учебники и тетради в рюкзаки. Непривычно смирные, тихие.
Теперь и Enter к ним присоединился, такой смирный, тихий. Затравленный. Напуганный тем, что с ним вчера произошло, а ещё больше – тем, что произойдёт. Ведь раньше будущее было понятное, расписанное чуть ли не по минутам. А теперь… Теперь одно известно: что после уроков Enterу надо зайти за учебниками и канцелярией.
Следующий предмет – история. Второй – русский язык. Третий – литература. Четвёртый – физика. Пятый – биология. И везде Enterа вызывали к доске, спрашивали и говорили, как средне он учился в своей 68-й школе, и как мешает его успеваемости компьютерная зависимость.
После уроков, идя на склад за воспитателем Феликсом Ивановичем Хмелюком, Enter мрачно размышлял о том, как всем неожиданно замешала его страсть к виртуальной жизни. У всех, за между прочим, свои увлечения! И не всегда безобидные. Однако именно Enterу досталось так жестоко.
В подвале яркие лампы. По обе стороны коридора – двери. Все закрыты. Вместо табличек белые кругляшки с номерами. Феликс Иванович остановился у третьей двери по правую руку с цифрой 005 и постучал.
Выждал, открыл.
Enter зашёл за ним следом. Просторная комната разделена надвое: стойка, стол, стул. За ними стеллажи и полки без стёкол, заставленные книгами и коробками.
За столом сидел мужчина лет около шестидесяти в очках синей оправы и читал цветастую газету, катая во рту круглый леденец.
– Здравствуй, Михайло Натаныч, – сказал Феликс Иванович.
– И тебе здоровствуй, птица воскресающая, – ответил нараспев кладовщик, не поднимая глаз от газеты. – Новенького, что ль, привёл?
– Новенького.
– Пришла разнарядка, пришла.
Михайло Натанович Галайда аккуратно сложил газету, убрал на угол стола. В книге учёта медлительно исписал несколько строк, дал Денису вместе с ручкой, ткнул пальцем:
– Здесь вот распишись, голуба.
Денис расписался. Галайда проверил, правильно ли, закрыл книгу и отправился к стеллажам с магазинной тележкой. Он клал в неё книги, тетради, линейки, карандаши, ручку, циркуль, точилку, ластики и другие мелочи.
Тележку разгрузил в чёрный пакет и поставил всю канцелярию на стойку. Посмотрел поверх очков в глаза Дениса, что-то нашёл в них, похоже, потому что подмигнул и скупо, но ласково улыбнулся.
– Держись, парень, – сказал он. – Сперва всегда трудно.
Горло у Дениса перехватило, и он зажмурился, чтобы не пустить на щёки слёзы. Но беспардонная солёная вода просочилась сквозь веки, и Денис опять предстал плаксой.
Феликс Иванович легонько развернул мальчика и подтолкнул его к выходу.
– Ничего, сам сюда напросился, – проворчал он беззлобно.
– До свиданья, – прошептал Денис.
– Ничего, забегай, Денис, – ответил Галайда.
– Когда твоя канцелярия у него кончится, тогда и придёт, – буркнул Феликс Иванович, закрывая за собой дверь.
Они шли рядом по коридору и молчали. Enter нёс тяжёлый пакет и думал: куда, интересно, он сложит всю эту канцелярию в палате? Под кровать? В тумбочку?
Хмелюк искоса поглядел на перекосившуюся от тяжести фигурку, поджал губы, фыркнул пренебрежительно... и забрал из тонкой мальчишеской руки раздувшийся пакет. Enter от неожиданности даже «спасибо» пискнуть забыл.
На втором этаже Феликс Иванович остановился возле двери, открыл её ключом.
– Проходи, Enter. Здесь хранятся все ваши вещи. У каждого свой шкафчик. Твой – вот этот, двадцать первый. Запомнишь? Выкладывай всё из пакета и суй в шкаф. И побыстрее давай.
– Ладно, – прошептал Денис и торопливо принялся нагружать невысокий шкафчик с полками, похожий на детсадовский.
– Отложи учебники, по которым тебе завтра заниматься, – велел Феликс Иванович, – и с собой забери. Да поживей, чего копаешься? К Фуфайкину захотел?
– Всё, – выдохнул Денис, всем видом показывая, что он готов.
Хмелюк театрально закатил глаза.
– Наконец-то, пёсий хвост! Шагай теперь в спальню. Найдёшь?
– Найду.
Феликс Иванович запер дверь и ушёл в конец коридора, где скрылся в последней комнате с табличкой «Воспитательская». А Enter добрался до спальни, доплёлся до кровати и рухнул на неё. Глаза сами собой закрылись, и мальчик уснул.
Странные картины носились в его подсознании, но одна – чаще всех: он сидит дома за компом, проходит сложный уровень в Hexen, и вдруг из монитора вытягивается рука с аккуратно обрезанными ногтями, но ярко-оранжевого цвета, хватает Дениса за горло и втаскивает вглубь дисплея, как в мягкое зеркало.
И Enter попадает в экшн. За ним гонятся монстры и боевики в тяжёлом вооружении, и спасения нигде нет, и он еле ускользает от когтя, пули, ножа, ракеты и снова бежит сломя голову. И спасения нет. Одна безнадёжность.
Пропасть. Дна нет. Лишь мрак. Ледяные кожистые лапы толкают Enterа, и он падает в пропасть стремительно, словно выпущенная из арбалета стрела. Захватывает дух. Enter ударяется о дно. И просыпается.
Наконец-то! Впервые он рад скучной реальности. Перед глазами коричневые цветы линолеума. На нём узоры солнечных лучей, проникающих в окна и изрезанных решётками. Пыльный ботинок приземлился перед его лицом. Рядом встал другой.
Это сон или нет?
Enter озадаченно моргнул. И вот раздался недовольный мужской голос:
– Спишь, виртоман? Иди за мной. Щас не до сна будет.
Enter с трудом поднялся. Перед ним стоял хмурый Ренат. Он мотнул головой в сторону двери. И они пошли. Мальчишки усиленно делали вид, что заняты делами. Никто головы не поднял, когда Enter вслед за Ренатом плёлся мимо них. И тут Серафим громко сказал:
– Денис ночью плохо спал. А тут на него «старшаки» набросились в столовой. Почему нельзя человеку отдохнуть, если ему плохо?
Ренат, не оборачиваясь, спокойно выслушал зачинщика бунта и в конце спокойно поинтересовался:
– Это вопрос, Кедраш?
Серафим Кедринский без колебаний ответил:
– Это вопрос, Ренат Абдуллович. И я Серафим, а не Кедраш.
– Тогда ты знаешь, что будешь делать в ближайшие минуты. Присоединяйся к нам, птенчик Божий.
Серафим твёрдым шагом последовал за Enterом и Ренатом. Выйдя, он закрыл за собой дверь и не видел, как некоторые ребята, переглянувшись, покрутили пальцем у виска.
Ренат молча довёл мальчиков до одной из подвальных комнат, открыл её.
– Ну, тупоголовые исследователи чёрных дыр, состоящих из горы неприятностей, забегайте и устраивайтесь поудобнее. Если сможете. Наказание одно, хотя проступки разные. Карцер два часа. А ты, Enter, в дверь не барабань, не то дольше просидишь. Тебе дружок твой Кедраш популярно объяснит. Верно, Кедраш?
– Я Серафим Кедринский, – спокойно сказал тот.
Ренат машинально прищурился на него.
– А где искать твои крылышки, серафимчик убогий?
Повернулся и захлопнул дверь.
Денис оглядел комнату. Узкая, низкая, жаркая, тусклая: с потолка свисала на проводке пыльная лампочка ватт на двадцать. Окна, понятно, нет. Стульев тоже. Устал стоять – садись на пол. Но пол грязный. Особо не посидишь, если боишься нового наказания.
Денис хмуро вперился в «сокамерника».
– А ты это… чего вдруг снова за меня заступился? – буркнул он.
Серафим спросил тихо:
– А не надо было?
Денис растерялся.
– Кто его знает, – пожал он плечами.
Он действительно не знал: ведь прежде не было случаев, чтоб кто-то за него заступался. Ну, кроме мамы. Но ей, вроде, по закону природы и общества положено. А ещё в детстве друзья заступались, если случались драки.
Теперь друзей нет. Клан – это клан. Это не друзья. Хотя в игре бы они пригодились.
«Сокамерники» помолчали.
– Обалдеть, – сказал Денис, пялясь на серые шершавые стены. – Никогда в карцере не был.
– Настоящие карцеры тесные, как шкаф, – произнёс Серафим, – и холодные.
Денис сел на корточки. Говорить не хотелось. Хотелось, чтоб всё кончилось как-нибудь.
Серафим присел рядом на корточки.
– А у тебя в клане настоящий друг есть? – спросил он.
– С ума сошёл? – равнодушно хмыкнул Денис. – Какие в клане друзья? Хотя, может, и друзья. В игре. Игра кончится – разбежимся.
– Жалко, – сказала Серафим.
– Чё жалко? Ничё не жалко.
– Ну, конечно!
Серафим вскочил.
– А кто ещё твою жизнь, как свою, принимает? Ну, родственники, и то не всегда. Вырастешь – жена. Если хорошая попадётся. И всё? Скажи – всё?
– Жена ещё… – смущённо пробормотал Денис. – Да хоть кто. Чего ты пристал с друзьями какими-то? Скорее б выпустили отсюда, а остальное пофиг.
Серафим с любопытством его осмотрел.
– Гляди-ка, всё остальное ему пофиг, – подивился он. – А остальное-то – это что?
Думать не хотелось, и Денис вяло промямлил:
– Так. Вообче.
Серафим резко встал, замахал руками, шумно выдыхая. Попрыгал, глубоко приседая для рывка вверх. Он немного понимал игромана Дениса Лабутина – но чисто теоретически.
Как можно променять настоящую жизнь на искусственную? Настоящие радости на искусственные? Ну… вообще-то, можно, наверное. Легче. Пойди найди настоящую радость в реальной жизни! Это ж потрудиться надо.
А в компьютере удачный ход сделал, убил кого-нибудь, растерзал, новую игрушку достал – вот и радость. Наверное, бедняге кажется, что глубже радоваться никто ничему не может. Ведь реальность сера, скучна, отвратительна!
Вспомнилась жизнь дома. Нелегко, понятно, в большой семье, но зато сколько веселья, радостей, больших и маленьких побед! И даже поражения и неудачи смягчаются всеобщей любовью и готовностью помочь. Особенно действенно утешение младших братьев и сестёр. Почему-то.
Вспомнился дом, и Серафим чуть не заплакал: так сильно схватило его за горло тоска по дому, по семье, по церкви, по прежней жизни. Теперь он понял, о чём говорил ему папа: мол, душа без церкви мечется, места себе не находит.
Точно. Хоть и молишься, а частенько неуютно бывает. Иногда кажется, что далеко Господь, что трудно до Него дозваться. Изголодался Серафим по церкви, по соборной молитве, по ароматам ладана и сгоравших свечей, по друзьям и знакомым, по клиросному пению…
Когда теперь Серафим вырвется в дом Божий? И вырвется ли? Неужто лишь, когда выпустится из средней школы и покинет интернат? Это так долго!
Он посмотрел на безжизненно поникшего Дениса.
– Ничего, прорвёмся! – ободрил он его. – Бывает хуже.
– Куда уж хуже! – кисло проговорил Денис. – Всего враз лишили. Одуреть! Я эту Душкову убил бы, если б щас встретил!
– А это кто – Душкова?
– Она меня сюда запихала, – мрачно поведал Денис. – Слово такое… знаешь… английское. На «ом».
– Омбудсмен? – догадался Серафим.
– Точно.
– А как она тебя сюда запихала?
– Так и запихала. Как баба Яга, чаем напоила, конфетами накормила, в душу залезла, в печке испекла. И слопала. Как в сказке.
– Похоже, – невольно улыбнулся Серафим.
Время истекало медленно. Ребята и стоять устали, и на корточках сидеть устали, и ходить, как в камерах узники, устали. От нечего делать Денис спросил:
– А почему ты думаешь, что Бог есть?
Серафим ответил не сразу.
– Да ведь я с рождения в храме живу. Папа у меня священнику прислуживает в алтаре, мама на клиросе поёт, она на регента выучилась.
– На регента? – удивился Денис. – Это ж королевское что-то. По истории.
– И по истории, и в церкви. Регент – руководитель в хоре. Репетирует с певчими.
– А чего там поют?
– Каноны поют, антифоны, разные молитвы, – пояснил Серафим. – Я, знаешь, как по всему этому соскучился! Сам бы пел, да нельзя. Запрещают. Про себя пою, что помню.
– Что, в церкви музыка клёвее, чем рок?! – не поверил Денис.
– А ты рок любишь? – заинтересовался Серафим.
– Ну… когда время есть, слушаю. Не фанат, ясно. А слушать-то ещё что? Не попсу же девчачью. Ну, хип-хоп. И тому подобное.
– А ты бывал когда-нибудь в церкви?
– Ну, раз и заглядывал когда. С мамой. Давно. Отец как ушёл, так мы и не ходили.
– А чего?
– Того. Отец алименты едва капает, мама на трёх работах пурхается, чтоб жить более-менее.
– Ты ей помогаешь?
Вопрос для Дениса неожиданный. Как тут помогать? На работу, что ли, ходить? Он неприязненно покосился на своего сокарцерника. Вот ведь умеет этот клещ поповский под кожу залезть, вопрос тупой задать, чтобы в ступор ввести.
– Чем я тебе ей помогу, интересно? – проворчал Денис.
– Могу перечислить, – охотно предложил Серафим. – Готов?
– Всегда.
Денис отвернулся к стене. Учить вздумал, проповедник поповский! Очень надо! Тут этих проповедников в каждом углу сарая под названием «жизнь». Помереть со скуки можно.
А Серафим вспоминал все виды работ по дому и перечислял их, глядя с недетской серьёзностью на белоручку Дениса. Тот, казалось, был ошеломлён, узнав, как сильно он мог бы помочь маме, если б удосужился немного призадуматься.
Но ведь Enterу думать некогда было. Он в иной мир грузится изо дня в день. «Enter» – и в полёте! Ну, какой силач сможет с небес в болото вонючее плюхнуться? И приземлиться трудно, и разорвать нити, и на поверхность выплыть, и из пропасти вылезти.
Для виртомана болото, паутина, пропасть – и есть реальная жизнь. Из неё всегда хочется исчезнуть, чтобы поглотиться «небесами» – игрой. Игра – тот же наркотик. Он дарит наслаждение. Он опасный, как наркотик: он зверь, ласковый с теми, кто ему подчиняется, и разъярённый с теми, кто пытается избегать его заманчиво-обманчивых ласк и обещаний.
Попробуй откажись! Силы-то где взять?
Серафим Кедринский внимательно выслушал запальчивую тираду Дениса Лабутина. Когда тот замолчал, тяжело дыша и часто мигая, Серафим сказал:
– Верный вопрос. А ответ не знаешь, что ли?
– Я просто так спросил, – замкнулся Enter.
– Чего просто так-то?
– Ничего. Просто спросил. Вопрос такой. Которому ответа не требуется.
– Риторический, что ли?
– Он самый.
Серафим поцарапал ногтем стену. Старая краска не отдиралась и вообще никак на прикосновение не реагировала. А чего ей реагировать? Она же краска мёртвая.
– Ты как толстым слоем краски покрыт, – сказал Серафим, не оборачиваясь к Денису. – Краска мёртвая. Но ты ж всё равно живой пока. От царапин твоей краске ничего не сделается. Её молотком надо сбивать. Или хоть стамеской. Да и самому пошевелиться надо, чтоб краска разлопалась. А то ты будто гипсовая статуя в парке.
– Чего это – статуя? – обиделся почему-то Денис.
– Да такая же застывшая, блёклая и пустая.
Денис помолчал. Ему по-настоящему стало обидно. Это он-то блёклый и пустой?! Да он такие цивилизации создавал! Он таких монстров мочил! Он такие лабиринты проходил! Он такие ходы придумывал! Так хитро от полиции и ФБР убегал! Одерживал такие победы! Этому дураку Кедрашу и не снилось!
Enter повернулся к Серафиму, чтобы брякнуть что-нибудь обидное и злое, и увидел близко светлые глаза – невероятно яркие, сильные, без единой тени насмешки. И вообще задней мысли. Раздражение Дениса странным образом смягчилось, и он лишь буркнул:
– Сам такой. Статуй гипсовый.
Серафим легонько похлопал его по плечу.
– Ладно тебе, не злись. Я вообще думаю, что тебя скоро мама вызволит. Я обязательно за тебя Богу помолюсь... Если хочешь, – после паузы добавил он и вопросительно поглядел.
Денис неловко пожал плечами. Он не имел понятия, хочет ли, чтоб о нём кто-то молился. Разве это обязательно, чтобы жить?
Мама, между прочим, о нём не молилась. Ей некогда. А отец…ему сынок до ничейной подъездной лампочки. Вспоминает, когда зарплату получает с вычетами алиментов, или когда напьётся и приползает под дверь, матерясь и пытаясь «воспитывать» брошенного сынка. Он с новой тёлкой недавно расстался, теперь отрывается по полной.
А чего? Никаких обязательств. Класс! Денису бы так. Он бы сутками просиживал в сети, геймерил, и больше ему ничего не надо. Разве что пошамать иногда, раза четыре в сутки.
Денис снова подумал, что, если б ему позволили в интернате погружаться в вирт, он бы… потерпел бы разлуку с матерью. Запросто. А вот и без компа, и без мамы совсем худо. Хоть вой. И в карцер вон засунули. Издевательство над ребёнком, между прочим!
И как это он поверил ювенальной сказке?! Во дурень! А всё этот Вовка Дракин. Встречу – поколочу сразу. Пусть слезами умоется. Или ещё чем. Покраснее.
– Ты не злись, – сказала Серафим. – Вернёшься домой, не переживай. Скорее всего, не завтра и не через неделю… но всё равно дома будешь.
Денис закусил губу. Так, с закушенной губой, походили по карцеру. Серафим размахивал руками, нагибался, приседал, будто на зарядке. Денис поёжился.
– Холодно.
– Карцер, – объяснил Серафим. – Ничего. Ты зарядку делай, чтоб не замёрзнуть. Мне отец говорил, что главное – ноги тёплые. Тогда не заболеешь.
– Когда нас выпустят?
– Скоро. Потерпи.
Денис походил, вяло помахал руками.
– Надоело.
– Ты об этом не думай, хуже получится, – посоветовал Серафим.
– А о чём думать?
– Что любишь, о том и думай.
И Денис стал в уме играть в мочилку. Только почему-то игралось в уме не так увлекательно, как на компе.

Глава 13. НАКАЗАНИЯ И ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ
Дверь открыли неожиданно, мальчики вздрогнули и обернулись. Ренат качнул головой.
– На выход, гамадрилы. Кедраш, в спальню. А ты, голубь мой ощипанный, притормози.
Серафим набрал воздуха, чтобы возмутиться, но Ренат подтолкнул его вперёд.
– Иди давай, не геройствуй. Ничего с твоим обалдуем не случится.
– Он не обалдуй, Ренат Абдуллович, – всё же напоследок кинул Серафим, – у него разве справка такая есть?
– Нет, так будет, недолго состряпать, – огрызнулся Ренат, но наглец убежал.
Мухаметшин погрозил ему пальцем безо всякой досады.
– Дурной попёнок, – пробормотал он. – Ну, ладно, этот гриб неисправим. Начнём с тебя.
– Почему? – пискнул Денис, вспомнив, как его обливали водой, секли розгой и держали два часа в карцере в течение всего двух дней; а, кажется, месяц прошёл.
– Потому что: а – ты слабак, бэ – с тобой не закончили. Информация допёрла? Отвечай! Или снова в карцере посидеть возмечтал? Это я быстро тебе организую!
– Допёрло, – поспешно пискнул Денис.
Они поднялись к кабинету Пугинского и остановились.
– А теперь глаза раскрой и уши распахни, – приглушённо велел Ренат. – Тебе надо подписать один документ внутреннего действия. Понял?
Денис сжался.
– Мама говорит, нельзя мне ничего подписывать, особенно, не читая. Я ж несовершеннолетний.
– А мама твоя где? За забором стоит, слёзки вытирает? Прохлопала сынка и радуется, что ей статью за издевательства над ребёнком не вкатили. А то и вкатят.
– Она не издевалась! – крикнул Денис.
– В документах иное прописано. Что ж ты так маму родную подставил, если это неправда? – прищурился на него Ренат.
– Не буду подписывать! – упёрся Денис.
Ренат помолчал. Нагнулся к нему.
– Подпишешь – я тебе погеймерить дам. Обещаю.
Enter вспыхнул. Глаза его заблистали. Почти не думая, он кивнул головой.
– Вот и молодец, Сопля, уважаю, – шепнул Ренат и открыл дверь в кабинет Пугинского.
Георгий Николаевич словно ждал: указал на стул напротив себя. На столе лежала исписанная бумага.
– Здравствуй, Денис, – сказал заместитель директора интерната. – Надеюсь, ты уже понял, куда попал.
У Дениса внутри всё похолодело. Он хотел сказать, что порядки здесь противозаконные, но не посмел.
– Устав выучил? – спросил Пугинский.
Денис торопливо кивнул.
– Ренат Абдуллович, проверьте, – приказал Пугинский, и Мухаметшин чуть согнулся в поклоне:
– Уже проверил.
– Ещё раз не помешает.
– Сегодня же, Георгий Николаевич, сделаю.
– Ну, Enter, вот тебе ручка. Подписывай, где галочка нарисована.
Денис взял ручку, нацелился на галочку, подписал аккуратными буквами «Лабутин». И только после этого прочёл фразу, под которой поставил автограф: «С моих слов записано верно». Он поднял голову на Пугинского.
– А что тут такое? Что – верно?
Мухаметшин быстро слизнул со стола бумагу, подал заместителю директора, который неторопливо спрятал её в ящик стола.
– А что омбудсмен с твоих слов начеркала, то и верно.
– А зачем это?
Пугинский едва заметно усмехнулся.
– Для дела, многоуважаемый Enter.
– Какого дела?
– Личного.
– Я не понимаю.
– А тебе зачем понимать? Ты себе одно понимай: как здесь живым-здоровым остаться до выпускного, – серьёзно, но вполне обыденно посоветовал Георгий Николаевич. – Цацкаться тут с тобой никто не собирается. Взрослые – боги, а ты раб ничтожный. Из этого исходи, если планируешь живым остаться. В нашей ты власти теперь, понял? Что захотим с тобой сделать, то и сделаем, и всё правильно будет со стороны закона. Называется это вос-пи-та-ни-е. Не захотел мамой воспитываться, будешь – нами. Сам выбрал, Сопля. Уведи его, Ренат Абдуллович. И накажи за то, что вопросы старшему задавал. И про устав не забудь.
– Сделаем, Георгий Николаевич! – бодро заверил Мухаметшин. – Ну, Сопля, идём.
Денис в отчаяньи заплакал навзрыд.
– Не надо! Пожалуйста! Не надо! Я больше не буду! Отпустите меня к маме! Я к маме хочу!
– Мы теперь твоя мама, – зловеще прошелестел Ренат, выводя жертву из кабинета начальника.
Денис упирался, вырывался, но вдруг, словно по волшебству, рядом возникли два крепких молчаливых парня со смирительной рубашкой в руках. Они умело и быстро запеленали мальчика и унесли его во флигель, в тесную мрачную палату без мебели, если не считать железной кровати и брошенного на неё старого полосатого матраца.
– Ты ещё настоящего наказания не видал, – снисходительно проговорил Мухаметшин через четверть часа, когда парни привязали Дениса к кровати.
У мальчишки уже не было сил сопротивляться и кричать. Он трясся от крупной дрожи и потел. Мухаметшин сунул ему в рот таблетку, приподнял голову, дал глотнуть воды.
– Пей, Сопля, не вздумай выплюнуть, – пригрозил он. – И знай. Тебе никто не поможет. Делай всё так, как в уставе прописано, и выдюжишь до совершеннолетия. Глядишь, полезным членом общества станешь. Ещё поблагодаришь за науку, в ножки упадёшь.
Уже выходя, бросил через плечо:
– Устав проверю перед сном. Вспоминай пока. Если сможешь.
Сознание Дениса затуманилось и взбесилось, распаляя воображение, перелистывая бредовые картинки. Единственный реальный образ, который не давал ему спятить, – мама. Она держала его разум в океане своей любви. Она звала его и утешала. Но Денис знал, что видит не реальность, а вирт. И это томило его тупой невыносимой болью. Мама! Кто поможет мне, кто спасёт?!
Забытье так и не накрыло его спасительным беспамятством.
Через три часа мрачные насупленные парни, тащившие его недавно сюда в смирительной рубашке, пришли, развязали его, подняли и, шатающегося от бессилия, привели в спальню номер двести двадцать девять.
За окном царила ночь. В спальне тоже. Мальчишки спали – или делали вид, что спали. Парни исчезли, а вместо них над Денисом нагнулся Ренат. Он шепнул:
– Устав я у тебя завтра после уроков спрошу, так уж и быть. Слышь, Сопля зелёная? Не ответишь на вопросы – заново запеленаю.
Наконец-то Денис один. Если не считать девятерых мальчишек, притворившихся уснувшими. А, может, и не притворившихся.
Денис сунул руку под подушку и наткнулся на что-то твёрдое и шершавое. Он вытащил, понюхал… и вцепился зубами: это оказался ломтик хлеба, который ему дал Серафим. Денис сосал вкусную хлебную чёрствость и изо всех сил пытался не думать о том, что то, что обрушилось на него тяжёлой плитой, очень похоже на одну из его любимых компьютерных игр, только он не охотник, не властитель, не супергерой, а жертва. И будет ли конец этой игре, и останется ли он невредимым – покрыто густой паутиной неведения. В смысле, кто знает?!
Кто-то тронул его за руку, и Денис подскочил.
– Не бойся, это я, Серафим.
– А…
– Ты держись, Денис... Раз в такое место попал, надо научиться терпеть и держаться на плаву изо всех силёнок. Я помолюсь о тебе Пресвятой Богородице.
Денис сглотнул.
– Помолись, – приглушённо согласился он, крепко закрывая измученные слезами глаза.
– А сам хочешь? Я научу.
Денис снова сглотнул, хотел отказаться, но неожиданно для себя невнятно согласился:
– Давай.
– Ты про себя всегда повторяй: «Пресвятая Богородица, спаси меня и сохрани от всякого зла». Запомнил?
– Ага.
– И Господа проси: «Господи, помилуй и спаси меня». Ты ведь крещёный?
– Да вроде.
– Крестик носишь?
– Не-ка.
– Жалко… Ну, я тебе в столярке сделаю, меня папа научил. Запомнил молитвы-то?
– Ага.
– Ну, спи. С Богом.
– Ага.
Серафим нырнул в свою постель. Денис несколько раз повторил странные слова молитв. Почему он это сделал? Да потому, что уже и не знал, чем себе помочь. Бессилие давило на него, и он ухватился и за то, во что никогда не верил «благодаря» всему свету. Верующая бабушка казалась ему отсталой сумасшедшей. А теперь его самого запеленали в смирительную рубашку…
После странных этих молитвенных слов Денису почему-то стало легче, и к нему пришёл сон – глубокий, спокойный, словно он заснул у себя дома, а не в аду интерната.
Утром Гарюха неохотно пообещал Денису, что повторит с ним устав. И то лишь затем, чтоб его самого не наказали.
Скудный обед. Пинок от «старшаков». Уроки. Скучные нетерпеливые преподы. На переменах – чтение устава. Звонок с последнего урока отпустил всех, кроме Дениса. Ренат перехватил его на выходе из класса и без лишних слов отвёл в учебку.
– Ну, Сопля, базлай, – приказал он. – Да побольше на обязанности упирай, права вы и так хорошо знаете.
Денис с трудом перечислил запреты. Кое-что забыл, конечно. Мухаметшин дал ему пару оплеух, сказал, чтоб доучил за десять минут. Доучил. Рассказал. И был отпущен в туалет, а затем в спальню.
Там никого не было: ребят погнали убирать территорию. Денис присел на свою кровать. Не успел прикоснуться к подушке отупевшей головой, как вошёл Феликс Иванович Хмелюк.
– Enter, за мной.
Денис не рискнул спросить, зачем. Покорно поднялся, поплёлся за воспитателем.
Он попал в школьный флигель. Хмелюк открыл ключом дверь, впустил Дениса внутрь. А там – у Enterа задрожали ноги от внезапно нахлынувшего восторга – стояли столы, а на столах – компьютеры! Целых четыре штуки! Хмелюк подошёл к одному из них, включил.
– Я загружу тебе игрушку Doom Ultimate, поиграешь час, и я тебя заберу. Что делать, в курсе?
– В курсе, – хрипло ответил Enter.
Конечно, в курсе! От радости у мальчишки пропал голос. Он сел за компьютер, накрыл ладошкой овальную выпуклость «мышки». Неужто всё взаправду?! Как долго он не касался клавиатуры! Целую жизнь! Пальцы трепетно пробежали по клавишам.
Запустить игру? Да. Enter.
Час знакомого счастья пролетел вмиг. Возвращение Феликса Ивановича отрезвило Дениса и принесло то же самое отчаянье, в которое его погрузили несколько дней назад и отступившее на час игры. Всего на час! Да он бы месяц геймерил, не вставая! А то и больше. И в сети ему не удалось повисеть…
Идя с учебниками в учебку, где ребята делали уроки, Денис со всех сторон обсасывал трусливую мысль: надо делать всё, что требуют, подхалимничать, подлизываться, врать, и за это ему разрешат играть. Конечно, в этом случае с Кедрашом ему не по дороге. А с кем? Со «старшаками» точно. А как бы с ними дружбу свести? Или хотя бы приятельство?
Он делал уроки и пытался выстроить стратегию. Что-что, а стратегия – его конёк. Неужто виртуальный опыт в реальной жизни не поможет?! Хотя там, конечно, совсем не то… Одна надежда, что принципы одинаковы, алгоритм.
Серафим хотел с ним поговорить, но Enter показал ему зубы. Он не собирался больше нарушать устав. Наказания – это гнусно. Это больно и страшно. Enter всеми силами избежит их и заработает себе время в Сети!
И заковыляли, скаля зубы, жестокие дни безо всякой надежды. Забелились улицы ноябрьскими снегами…
Enter вилял, проскальзывал, юлил, он полностью погрузился в жестокое болото интернатских страстей. Он домогался права поиграть на компьютере, погрузиться в сеть, и иногда, в виде поощрения, Пугинский милостиво разрешал Мукхаметшину отвести Enter во флигель, в компьютерный класс.
Взрослые могли манипулировать им, как марионеткой. Серафим смотрел на него, и горечь темнила его яркие синие глаза.
Но Enter не желал обращать на него внимания – не мог. Он пытался быть сам по себе и в то же время прилепляться в момент к тем пацанам, которые были сильнее в группе.
У Серафима шла другая жизнь – непонятная и не всегда выручавшая из трудных житейских ситуаций. Он не ломался, как многие воспитанники, но и лидером не становился, потому что был добрым, а доброты здесь жаждали, но боялись её проявлять или принимать: себе дороже выйдет. Ведь от взрослых никакой доброты и участия не дождёшься, так что нечего к ней и привыкать...
Поэтому к «белой вороне» Серафиму интернатовские относились настороженно: если с ним свяжешься, с воспитателями столкнёшься и по лбу получишь. Борец за справедливость, фу ты, ну ты. Очень надо шею подставлять! А потом об тебя сигареты будут тушить или вичкой сечь, или в карцер бросят, или запеленают, или на таблетки посадят, или «помоют» из шланга, или придумают новое издевательство. Больно охота!
Ноябрьские каникулы после первой четверти, которую Enter закончил едва-едва на слабые трояки, а Серафим – на твёрдые четвёрки и пару пятёрок, освобождали от уроков, но зато нагружали трудовыми обязанностями.
Генеральные уборки в спальнях, в классах, в учебках, воспитательских, в туалетах, в столовой – во всех помещениях, кроме, пожалуй, кабинетов начальства, фельдшера, палача Фуфайкина и кладовых.
Правда, Галайда Михаил Натанович попросил двух мальчишек для инвентаризации, а больше и никого. Феликс Иванович Хмелюк отрядил к нему в подвал Enterа и Серафима. По дороге вниз они молчали. Меж бровей Серафима пролегла поперечная морщинка. Лицо его было бледно. Enter хотел спросить, не заболел ли Кедраш, но сглотнул и не спросил.
А Галайда, увидав вошедших помощников, тут же зрел неполадки в мальчишеском организме и, пропуская ребят за стойку в глубины своей сокровищницы, сказал:
– Серафим, ты чего-то нынче снеговой какой-то. Простудился или ломит где?
Серафим поковырял пальцем стол.
– Да ничего, Михал Натаныч, пройдёт. Мне Гинзула уже таблетки дала, – тихо ответил он.
Enter покосился на него. На душе у него стало неприятно тревожно. Словно он виноват, что Серафим заболел.
– Ну, с чего начнём? – бодро спросил Серафим.
– Ты-тко садись за стол, милок, – распорядился Галайда. – Отмечать будешь в графах галочкой. А ты, Денис Николаевич, ступай к полкам, выкладывай всё и считай, сколь чего в наличии имеется.
Они принялись за работу. Сперва молча. Потом в паузах фразами перекидывались. Заприметив, что помощнички подустали, Галайда включил чайник.
– Прервёмся на четверток, – решил он, с тревогою поглядывая на Серафима.
Гранёные стаканы вскоре заполнились коричневым чаем с уютными завитками дымка. Из ящика стола Галайда достал пакетик с круглыми пряниками.
– Ну, откушаем с Богом, – вздохнул он. – Серафим, молитву-тко прочти.
Серафим послушно кивнул, встал, перекрестился и тихо произнёс:
– Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши нам пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволение.
Enter прослушал, ничего не понял, принялся кусать сладкий пряник, запивать чаем.
– Как тебе живётся, Денис? – прихлёбывая из стакана, спросил Михаил Натанович. – Привык маленько?
Enter неопределённо пожал плечами.
– Привыкнешь тут, – проворчал он. – Как собака на льдине.
– Холодно, зло и одиноко?
– Ну.
– Друга тебе надо найти, – посоветовал Галайда.
– Тут разве найдёшь? – огрызнулся Enter. – Каждый сам за себя, и все волки.
– Да разве? – подал голос Серафим. – Поищи получше. Не всем грызня нравится.
– Тебе, что ли?
– Хоть бы и мне. А ещё Вальке Щучьеву и Максиму Певницкому, и Егору Бунимовичу, и Андрейке Дубичевуу, и Саше Рогачёву, и вообще всей нашей спальне. Девять человек, среди которых можно найти друзей. Они, понятно, не геймеры, тебе сперва с ними неинтересно будет, но ты же не тупой. И о другом с ними поболтаешь.
– О каком другом? – огрызнулся Enter.
– О всяком. Зацепись языком – и найдёшь тему.
Enter пожал плечами. Он до сих пор мечтал о том, как бы сесть за комп и геймерить, пока мозги не отключатся. Друзьям в мечтах места не было. Разве лишь в клане.
– Меня друг из болота вытащил, – вдруг сказал Галайда и отхлебнул чаю.
– Расскажите, – пристал Серафим.
– Расскажу, чего не рассказать. Я непутёвый был, и – вот как Дениска, страстью болел нешуточной.
– Ничё я не болею, – буркнул Enter, но ему не возразили, и он закрыл рот.
– А страсть эта всегда под градусом ходит. Алкоголизм прозывается. Слыхали про такую болезнь?
– А то, – кивнул Серафим.
– Работал я маленьким начальником в сфере снабжения электроникой всякой, радиотехникой, и с вышестоящим руководством да с просителями приходилось часто чарку держать. Ну, и согнулся я через пяток лет. Меньше даже. А был у меня друг. Ветеринаром в зоопарке работал, а затем вдруг в село уехал трудиться при агропромышленном комплексе. Коровы, лошади, свиньи, бараны, козы, птица всякая под его попечением ходила. Съезжались редко, затем и вовсе перестали. Да как-то раз приехал мой Василий на похороны старшей сестры – от рака сгорела, и со мной опосля повстречался.
Михаил Натанович куснул пряник, пожевал, запил чаем. Ребята ждали.
– Увидал он меня среди дорогих бутылок из-под коньяка, бренди, вермута, виски, за голову хватился: что, мол, дурак-человек, ты с собою творишь? А у меня тогда ни жены, ни детей не имелось: некогда было семьёй обзаводиться, всё богатства искал.
– Нашли? – спросил Серафим.
– А целую котомку нашёл, как же!
Галайда рассмеялся.
– Но это позже. Сперва друг мой Василий схватил меня в охапку, отдраил, да и схитничал.
– Чего? – не понял Enter.
– Похитил, понимаешь, меня из города, в деревню свою уволок. Представляете?
– А работа? Килдык ей? – спросил Enter.
– Чего?
– Ну, уволили?
– Уволили потом, позже.
– А что в деревне? – сказал Серафим. – Он вас в церковь повёл?
– Сперва мёдом, молоком отпаивал, потом в хлев потащил, вилы дал, лопату, заставил всё там вычищать, прибирать, – охотно рассказал Галайда. – На сенокос отправил, на картошку. Продыху, в общем, ни дня не давал. А в воскресенье дал чистую рубаху, чистые штаны и, толкая, подталкивая, затащил в храм Воскресения Христова.
– Здóрово! – искренне восхитился Серафим. – И всё? Перестали пить?
– Вот честное слово, перестал! – рассмеялся Галайда так заразительно, что его помощники рассмеялись с ним вместе. – Отшибло напрочь! Будто кто по башке палкой огрел и дурь выбил! Прекратил я, парни, спиртное употреблять, и до сих пор не могу. Вот как друг-то мой из болота меня за волосы вытащил, а?
– Как барона Мюнхгаузена! – вспомнил Серафим.
Денис тоже вспомнил Мюнхгаузена: смотрел в детстве мультик про его приключения. Враль известный.
– Из любого болота друг выдерет, – задумчиво произнёс Галайда и налил всем по второму стакану чая. – Пейте, да продолжим работу…