[451x600]
Глава 14. ПОЯВЛЕНИЕ НАДИ ЛЯШКО

Часа два они трудились, а потом Михаил Натанович снова угостил помощников чаем – напоследок. Когда пили, вдруг сказал:
– Денис, а ты из какой школы будешь, из шестьдесят восьмой?
– Из неё. А чё?
– Много от вас присылают, – объяснил Галайда. – Пятого, поди, с начала учебного года. Как проклятая, школа ваша. Или вы омбудсмену чем не угодили, что она фальшивые дела стряпает?
– Не в курсе, – оторопел Денис. – А кто тут из нашей школы?
Услышал две фамилии – пожал плечами: не знал таких. А третья резанула. Надька Ляшко. Ну, и ну… Она-то здесь за что? Такая вся положительная!
– А её-то какой редьки сюда запихали? – воззрился Денис на кладовщика. – Воще в отпаде.
– Что-что? – перепросил Галайда, тая в морщинках усмешку. – Лексикон у тебя, сынок, отсталый какой-то. Ты будто в школе не учился, в городе не живал, и мама у тебя из бывших заключённых или алкоголиков. А? Нет ведь?
– Да все так бают, – стал защищаться Enter.
– Ну, коли ты – как все, рыжий таракан, тогда упрёк снимаю.
– Я не таракан, – набычился Enter. – Я их топтал и топтать буду. Чего пристали?!
– Да жалко мне тебя, Дениска, – вздохнул Галайда.
– Чего меня жалеть? Я не сявка, – проворчал Enter.
– Так ведь не хочу жалеть, а жалится, понимаешь, – снова вздохнул Галайда и развёл руками. – Глупый ты ещё, и сердце у тебя, как у чижа.
– Чего это – у чижа? – обиделся Enter.
– Такое же пугливое… Ну, отрок, а ответить на твой вопрос – почему Надя Ляшко здесь, я не могу. Мне её личное дело не давали.
– А ты сам у неё спроси, – подал голос Серафим. – Подойди да спроси.
– Действительно, – поддакнул Галайда.
Надю Enter узрел назавтра, после обеда. Она была испугана и подавлена, совсем не похожая на себя. Enter улучил момент, подобрался к ней, тронул за плечо. Она сильно вздрогнула, обернулась, широко раскрыв заблестевшие от слёз глаза.
– Денис! – охнула, сморщила чистый лоб. – Вот ты где! И меня загребли, представляешь?!
– Тебя-то за что?! – тихо, чтоб не привлекать внимания, возмутился Enter. – Ты сама нас предупреждала о Душковой, не могла ж она тебя заманить.
– Она и не смогла, – горячо шептала Надя, оглядываясь по сторонам. – Она подкатывала, подкатывала, а я одно: «У меня всё хорошо, всё путём, ни в чём не нуждаюсь, чего и вам желаю».
– И не отстала?
– Отстанет она! Смеёшься? Выбрала жертву – так до конца её добивает.
– Да ты ей зачем?
– Не понимаешь, что ли? – Надя грустно усмехнулась. – Чем больше она отправит детей в интернат, тем она как бы лучше работает, тем её чаще начальство замечать станет.
– И чё?
– Ничё. Повысят, в загранку пошлют. Ты чего, как маленький? Деньги, слава, власть – о чём она заботится? Не о беспомощных же детках, которых родители забивают до полусмерти.
Растерянный Enter невпопад бросил:
– А Вовка Дракин тоже тут. В другом классе, правда.
– Дружите? – спросила Надя.
– Чокнулась? Тут за такое в карцер посадят или сигареты об тебя потушат.
Надя содрогнулась.
– Нет. Врёшь ты всё.
– Очень надо врать! Сама узнаешь. Тебе устав дали?
– Дали.
– Поучи на досуге, а то накажут.
Он помолчал, наблюдая за тем, что происходило вокруг них. Вроде, никто лезть к ним не собирался. Вспомнил:
– Так на чём тебя Душкова подловила?
– Многодетная семья тонет в бедности и беспросветности, – нашла в себе силы фыркнуть Надя. – За бедность, чтоб ты знал, теперь тоже семьи разрушают. Такое только при рабовладельческом строе было, и то не из-за бедности, а из-за прихоти хозяев.
– Сбежишь? – спросил Денис.
– Сбежала бы, – призналась Надя. – А как? Везде решётки, заборы, охранник. А убежишь – всё равно поймают. Вообще не представляю, что теперь делать. Если папа с мамой отвоюют… А у неё маленький. Совсем не до того… Ну, пока, Денька, увидимся.
– Увидимся… Эй, Надь, я тебя потом с одним человеком познакомлю!
– Ладно!
– Во такой парень!
Надя убежала, а Денис вдруг подумал, как здорово было бы им дружить втроём – он, Надя и Серафим. Странная мысль… Он же истинный геймер! Зачем ему в друзьях живые люди?! Он ведь больше к клану созданных привык.
Клан созданных игрой… Звучит. Ух, как шибко тянет загрузиться в Сеть! Погеймерить, в «аське» пообщаться, в «ю-тубе»… Всё б за это отдал!..
Кто-то его сильно толкнул, и Enter отлетел к стене, припечатал к ней лоб и нос. Больно-то как! Он обернулся с обидой и увидел «старшаков» Кульбу и Хамрака.
– Ты, недопёрок, – брезгливо протянул Славка Кульба, – тебя Ренат Абдуллович велел разыскать. Чегой-то ты ему понадобился.
– Напандырить, наверное, хочет, – съязвил Влад Хамракулов. – Поспешай, недо-геймер, а то часы твои будут сочтены.
– Что часы! – поправил Кульба. – Минуты! Давай, недоксерокс, двигай распорками, тебя ждут деликатесы пытки.
Подталкивая Enterа, гогоча, они притащили его к «Воспитательской» и сделавшись до странного обходительными и преданными, постучали в дверь.
– Что? – раздался голос Рената.
– Это Кульба и Хамрах, мы Enterа нашли, как вы просили.
– Вот именно – просил, – уточнил Ренат, выглядывая из комнаты. – Что у него с носом и лбом?
– А стенку зашиб, – невинным тоном ответил за всех Хамрах.
– Достоверная информация? – прищурился Ренат.
– А то. Мы в правде, Ренат Абдуллович, – нагло заявил Кульба.
– Ладно, брысь отсюда, не мешайте, – велел Ренат.
Парни вышли. Ренат улыбнулся неживой компьютерной улыбкой.
– Садись, Сопля. Разговор будет приватный. Очень для тебя позитивный.
– Я иду домой?! – вырвалось у Дениса, и сердце чуть не взорвалось от радости. – К маме?!
Ренат недовольно поморщился и постучал по столу рукой. Денис запоздало вспомнил, что за вопросы взрослому наказывают карцером и прихлопнул рот ладонью.
– Это и есть предмет разговора, – сообщил Ренат. – Но сперва скажи мне, Сопля… – он выдержал паузу и цинично прищурился на геймера. – Хочешь ли ты три часа посидеть в компьютерной комнате и поиграть в Мортал Комбат?
Enter задрожал.
– Хочу… – прошептал он, от страсти чуть не лишившись голоса.
Он затрепетал. Неужели ему выпало такое громадное счастье?!
– Не слышу, – притворился Ренат. – Чего ты там мямлишь?
– Хочу, – несмело повторил Enter.
Глаза его загорелись
– Не слышу!
Ренат откинулся на спинку кресла.
– Хочу! – крикнул Enter.
– Хочешь?
– Хочу! – крикнул Enter изо всех сил, сжав пальцами колени.
– Молодец, Сопля, – с удовлетворением похвалил Мухаметшин. – Теперь мне понятно, что ты настоящий геймер. Но ты отдашь всё на свете, чтобы только сесть в игру?
У Enterа слетело слово «Да» прежде, чем он прикинул варианты оплаты. А оплата будет точно. Без неё никак.
– Отлично! – облегчённо вздохнул Ренат Абдуллович. – Тогда поставь возле правой галочки свою подпись, и Феликс Иванович отведёт тебя в компьютерный класс, включит комп и загрузит Мортал Комбат. Он тебя уже за дверью поджидает.
Enter подтянул к себе листок бумаги. Посередине было напечатано несколько фраз. Ниже, в столбик, слова: слева – «Согласен», справа – «Не согласен».
Enter прочитал: «Воспитаннику интерната № 34 Лабутину Денису Николаевичу разрешена встреча с матерью Лабутиной Зинаидой Аркадьевной в случае ребёнка на эту встречу».
Дениса как ударило. Так вот что такое предложенный ему гейм! Взятка! Чтобы он отказался увидеть маму! Да ни за что!
МАМА!
Ренат перегнулся через стол и цепко схватил мальчика за руку, чуть было не скомкавшую документ.
– Не балуй, Сопля, – прошипел он. – Хуже будет. Всё равно никто тебя матери не вернёт, дотукал? Зачем тебе тогда маяться? Ну, наболтаешь ты ей всякого дерьма про то, как тебя воспитывают. Мать расстроится, а тебе здорово попадёт от Фуфайкина. Ты просеки все возможные последствия, Сопля. Не лучше ли тебе три часа в гейме оторваться, чем душу порвать за несколько минут страданий, и порку заполучить? А? Ну, ты поразмысли башкой-то своей, Сопля.
Денис дрожал. Он вмиг вспотел, ему захотелось зареветь. Нервы как у девчонки! Чего он вздумал перед Ренатом реветь?! Дурень!
Он хотел было плюнуть на всё, что сказал Ренат, и подписаться возле слова «Согласен», и уже поставил кончик стержня на бумагу… и вдруг рука словно сама по себе сползла на другое слово и вывела коряво его роспись. Денис со страхом уставился на синие буквы. Кто это сделал?! Неужто он сам?!
Мухаметшин ловко выдернул лист и с ухмылкой просмотрел подпись.
– Я знал, что ты иногда не тупишь, – сказал он и крикнул: – Феликс Иванович! Зайдите!
Дверь тут же открылась.
– Готово, Ренат Абдуллович?
– Ну, так философия жизни! – расплылся Ренат и помахал доказательством своих слов. – Понимает парень свою выгоду. Иди, Enter, оторвись по полной.
Денис бросился к нему.
– Отдайте! Я неправду написал! Я хочу к маме!
– Что-то ты всегда своей неправдой прикрываешься. Сперва солжёшь, потом каешься, не надоело повторяться? – раздражённо спросил Ренат. – Сам же тут пластался, орал, что про мать всё наврал. Зачем, скажи, врал? Хорошеньким хотел показаться? Мать тебе плохая, а ты, вот посмотрите на него, весь такой мёдом обмазанный?
– Я к маме…
– Ты уже выбрал, чего по-настоящему хочешь, – отрезал Ренат. – Вот и ступай, куда душа зовёт. С монитором обнимайся, ты ж без этого никуда. Всё. Свободен. А будешь ещё препираться, бестолочь сопливая, к Фуфайкину отправлю. Усёк?.. Я спрашиваю – усёк?
– Да.
– Свободен!
Денис вяло поднялся и поплёлся за Хмелюком. У компьютерной комнаты Феликс Иванович обернулся к нему и покачал головой:
– Как это ты оплошал? Какие-то вшивые картинки матери предпочёл! Во нынешняя молодёжь, никакой связи с родителями! Никакой души!.. Тьфу, и с кем я разговариваю? Иди, играй, геймерёныш.
И ничего – играл Enter. Стиснув зубы, смаргивая слёзы, утирая рукавом нос, но – играл. К концу третьего часа даже вник, во что именно играл.
Феликс Иванович молча отвёл его в спальню. Enter исподлобья посмотрел на ребят. Те подняли на него равнодушные взгляды и отвернулись. Серафим звонко сказал:
– Компьютер слаще целовать, чем маму?
Гарюха покосился на него.
– Кедраш, отвянь от него. Он решил – и всё. Твоё какое дело? Ты ему не друг, не брат, не начальник.
Серафим отвернулся.
Ужин. Уроки. Enter улучил минутку, придвинулся к Серафиму, не поднимающему головы от учебника.
– Чё решаешь, матику?
– Историю, – нехотя ответил Серафим. – Тебе чего?
– Слушай… Можно я тебя кое с кем познакомлю, а?
– С кем это?
– Она в моей школе со мной за одной партой сидела, – пояснил Enter. – Попала сюда. Хуже, чем я, попала!
– А зачем тебе это? – непривычно неприязненно спросил Серафим.
– Ну, затем… Затем, и всё. Вы с ней похожи. Ты же любишь всех утешать. И она… ей надо этого.
– Чего – этого? – хмуро уточнил Серафим.
– Ну, этого… утешения. Ну, чё тебе, жалко, что ли? Убудет с твоего каравая? – загорячился Денис. – Хорошая девчонка. Надюхой кличут.
– А фамилия как?
– Ляшко.
Серафим внезапно улыбнулся.
– Так я её знаю.
– Знаешь?.. Откеля?
– Отселя и доселя, – передразнил Серафим. – В храме встречались. И на занятия в воскресную школу ходили. Тебе-то что? Сопи себе в две дырочки и не забивай, что ты свинья.
Enterа как ударило.
– Ты чего?! – вскинулся он. – Чё я сделал-то?! По-человечески попросил…
– Так ты сперва человеком обратно стань, – посоветовал Серафим, – а потом и знакомь знакомых людей. И вообще… знаешь, Денис…
– Ну, чего?
– Обходи-ка ты меня стороной. Трудно мне с тобой разговаривать, – тихо сказал Серафим.
– Почему это? – насупился Enter.
Он знал, что лучше не продолжать, но не мог остановиться вызывать на себя шрапнель колких слов. Заслужил, чего уж там.
Серафим ответил:
– Тяжесть от тебя. Решай себе свою математику.
Enter помолчал, не видя в учебнике ни одной строчки, и вдруг произнёс:
– Я не хотел так. У меня кто-то руку взял и подписал. Как бы не я, а непонятно, кто.
Сидевший за соседним столом Щучик услышал и предположил:
– Чертёнок, а? Точно тебе баю – чертёнок. Глазами бурлык-турлык, пятачком – фыр-тыр, а лапой по столу когтями проводит – тццц…тццц… Точно, а?
– Отвянь, Щучик,– досадливо отмахнулся Enter. – Тебе, вообще, какое дело? Я с тобой разговариваю?
– Подумаешь! Енот-рыбоглот, – проворчал Валька Щучьев и переключился на грамматику русского языка.
– Чего ты сказал?! – начал кипеть Enter.
Ему и так хреново, а тут недомерок всякий в душу лезет! Куда лезет?! Серафим тихо, но твёрдо сказал:
– Денис, остынь. У тебя одна беда, у Валентина другая, и похлеще твоей.
– А чего у него? – набычился Enter.
– А того у него. Тебе до его беды как до центра Земли. Отстань от человека.
– Да он же первый! – возмутился Enter.
– Эй, там! – поднял голову от стола, что стоял у окна, сумрачный Гарюха. – Хватит базлать. Enter, замолкни. К Фуфайкину всех загнать захотел?
– Чё я-то?
– Скоро узнаешь, чё ты, – отрезал Гарюха. – Enter, Кот Базилио велел тебе вместе с Храпачом и Лапой двор вычистить после ужина. Просёк? А ты, Кедраш, сопи себе в трубочку в одиночестве, не приставай со всякой дрянью.
Серафим привычно возразил:
– Я не Кедраш. Меня Серафимом зовут. Или уж по фамилии зови – Кедринский. Сложно?
– Кто бы сомневался, – под нос буркнул Гарюха. – Тебе, вообще, что за заноза твоё прозвище? Вполне приличное. У других поганее.
– Я не пёс, не кот и не попугайчик, чтоб на кличку отзываться, – отрезал Серафим. – Моё имя – в честь святого Серафима Саровского. Не хочу его поганить. Ясно?
Он закрыл один учебник, убрал на угол стола, достал другой, полистал, принялся читать.
Сделали уроки. Прозвенел звонок на ужин. Enter так сильно проголодался, что в момент смолотил перловую кашу с двумя развалившимися, вывернутыми наизнанку сосисками, не очень похожими на настоящие, три куска серого хлеба и выпил компот из сухофруктов.
Он бы съел ещё пару порций, и проверил исподтишка, оставил ли кто на тарелке хотя бы перловку. Но интернат учил бережному отношению к еде: глотай, что дают, выбора, как дома, не жди. Побрезговал – ползай голодным. А что ты ещё хотел?
Унося чисто вылизанную посуду к столу возле посудомоечной, Enter столкнулся с Вовкой Дракиным. Он тоже съел всё до последнего зёрнышка.
– Привет, – растерявшись, поздоровался Enter.
– Ага. Привет, – отозвался Вовка Дракин и стрельнул глазами по сторонам: не видят ли «старшаки»?
– Как она, жизнь – ничего? – помимо воли вырвалось у Enterа.
Честно говоря, болтать с виновником его интернатского плена ему не хотелось. Но вот он тут стоит рядом с ним, и слова сами вылетают изо рта.
– Фигово, – признался Вовка. – Если б всё заново, я б такого не отчекрыжил.
– Дошло, значит? – вздохнул Enter.
Вовка промолчал, голову повесил.
– Мне тут по твоей милости совсем худо, – прошипел Enter. – Я б тебя прибил за здорово живёшь! Нахлебался – во!
– Мне и так кранты, – тихо сказал неузнаваемый Вовка, – можешь не трудиться и руки не пачкать.
– С чего вдруг тебе кранты? – нахмурился Enter. – Бьют, что ли?
– Бьют, – хмуро признался Вовка. – А тебя?
– Ха… Это воспитание такое, не понимаешь, что ли, Дракин? Ты чё, не этого хотел, когда про родаков врал?
– Не этого. Не знаешь, что ли?
Дракин отвернулся.
– Мне даже свидеться не дают, – сказал он. – Тебе, говорят, повезло: мать добилась с тобой повстречаться.
Enter почернел. Вовка прошептал, глядя в угол:
– Может, моим тоже удастся.
– Забей, Дракин, – кисло произнёс Enter. – Зачем тебе родаки? Ты ж их сдал Душковой, она их к тебе фиг пустит. Галайда сказал, что она специально дела фабрикует для карьеры. Счастливый конец – это не про нас, Дракин.
– Ляшко тоже здесь, – внезапно сказал Вовка.
Enter вяло махнул рукой:
– Я видел. Сказала чего?
– Не. Зыркнула только.
– Продрало?
– Продрало.
Они вышли из столовки, преодолели переход и в коридоре второго корпуса остановились.
– Ладно, Вовка, пока. Мне во двор территорию убирать, – попрощался Enter и, не дожидаясь ответа, отправился к воспитательской.
Дожидавшийся его, Храпача и Лапу Феликс Иванович провёл их к подвальной кладовке, выдал им мётлы и сказал, где и какую конкретно надо вычистить площадь.

Глава 15. СЕРАФИМ КЕДРИНСКИЙ

Мальчишки убирали грязный оттепельный снег молча, не глядя друг на друга. В какой-то момент они присели на спинку единственной скамейки отдохнуть.
Лапа и Храпач закурили. Где только взяли? У «старшаков», наверное. Enterу сигаретки не предложили. Enter нюхал вонючий дым и мечтал о чём-то неопределённом: о доме, о маме, о городских улицах, о школе и даже о Стёп» и Герани…
А ведь Герань его предупреждала в последний день его счастливой жизни! Только поздно предупредила. Почему?! Ведь стоило ей сказать все эти слова хотя бы в тот день, когда Вовка Дракин сунулся с роковым предложением заглянуть в кабинет Душковой, и ничего бы этого не случилось!
– Сидите покуриваете? – язвительно спросил Ренат, внезапно появляясь из промозглой темноты. – Отлично.
Пацаны соскочили со спинки скамейки. Окурки бросить не посмели: всё равно засекли. Здоровяк Лапа, которого местные харчи не успели лишить за два месяца в интернате ни стати, ни силы пятнадцатилетнего организма, обиженно прогудел:
– Так это Enter угостил. Мы говорили, что запрещено.
Enter обалдел:
– Я?! Ты чё, Лапа, спятил? Откуда у меня сигареты?!
– А в кармане чё? – кивнул в его сторону ухмыльнувшийся Храпач.
Enter сунул руку в карман, нащупал скользкую коробочку, которой прежде тут не было, и понял, что карманник Храпач улучил момент и сунул ему свою пачку сигарет.
– Это не моя, – промямлил Enter.
– Покажи, – велел Мухаметшин и требовательно протянул руку.
Enter вытащил и подал ему гладкую коробочку. Ренат поднёс её близко к носу, повертел и сунул в свой карман.
– Курение вред, – сказал Ренат с шутовским пафосом. – Или Гузель Маратовна об этом преступно умалчивает?
Храпач и Лапа переглянулись, потупились.
– Не, – буркнул Лапа.
– Что – «не»?
– Ну… не умалчивает.
– Отлично! А то уж я хотел Гузель Маратовну в карцер посадить.
Ренат подмигнул, но ничего в этом подмигивании весёлого не было. Похоже, похода к Фуфайкину не миновать…
Ребята помрачнели. Ренат прищурился на едва различимые в сумраке вечера физиономии.
– Надеюсь, кроме лёгких, у вас никотином ничего больше не затронуто, – процедил он, когда его жертвы готовы были взвыть от страха.
– Да, Ренат Абдуллович! – хором согласились воспитанники.
А потом – по накатанной дорожке: домести, дойти, раздеться, к Фуфайкину получить по спине резиновой скакалкой и постанывая от боли, доковылять до спальни и, наконец, рухнуть в кровать.
Серафим заснул сразу после молитвы. Сегодня у него выдался хороший день: он сдал на четвёрку тему по математике и тайком от «старшаков» поговорил с Надей Ляшко. Она рассказала ему свою историю, новости с «воли» и попыталась подарить Серафиму надежду, что они обязательно выберутся из интерната.
Но Серафим и так это знал. Они выберутся любым путём, когда это будет для них спасительно. Бог ведь обещал, что и вóлос без Его произволения не упадёт с головы человека. А тут весь человек, целый. Неужто Бог о нём забудет? Он же Бог! Если Серафим и Надя в интернате, значит, так тому и быть. Неспроста они тут, и баста.
Он подарил Наде ломтик серого хлеба и сходил напоследок к Михаилу Натановичу Галайде, выискав предлог, что у него исписалась тетрадь по русскому языку и кончились чернила в ручке. Галайда выдал ему пару стержней и тетрадь, а потом они с большим удовольствием попили чай с дешёвыми карамельками, разговаривая «об жизни».
Последнюю неделю Серафим как-то странно недомогал. Вроде конкретно и не болит ничего, а всё как-то нехорошо. Где-то ноет, где-то стрельнёт… Но плакаться в чужую жилетку Серафим не собирался. Унывать вообще ни к чему. Его отец любил подшучивать, когда замечал в ком-то из родных пустой несчастный взгляд и опущенные книзу уголки губ: «Ты, брат (сестра), не унывай-ка, а не то уши заострятся и хвост вылезет».
Но как ни старался Серафим не поддаваться страху, убеждая себя, что всё от Бога, и надо принимать любой недуг с благодарностью, а не хватало ему рядом мамы и папы, братьев и сестёр, храма, друзей, отца Павла и тёплого сияющего бриллиантом на земле храма, который Серафим любил, как живое существо.
Галайда, понаблюдав за юным гостем, молча достал из сейфа кусок халвы и несколько песочных печенюшек, украшенных мармеладом.
– Ешь, отрок, – разрешил он. – Эти продукты и в пост можно употреблять.
– А вы разве поститесь, Михал Натаныч? – удивился Серафим.
Галайда почесал за ухом, отхлебнул чай.
– Ну, а что ж не поститься-то мне? Бог постился, а я, значит, в кусты? Это мне не гоже. Иоанн Кронштадтский вон маялся желудком, а и то строго постился. Во какой веры был человек.
– А вы почему уверовали?
– Да вот, видишь, пришлось уверовать-то.
Галайда заискрился улыбкой.
– У нас в селе после войны уже, когда Хрущёв к власти-то пришёл, стали церковь разбирать. А я ж был такой эдакий правильный, куда деваться. Помогаю рушить-то. Не поможешь, пострадаешь. А страданье не за Бога страшная штука, я тебе скажу. Оно такое – мать отчаянья и предательства. Вот и боялись страдать от властей больше, чем за Бога страдать. Понимаешь, Серафим?
– Понимаю. Папа журнал один выписывает, так я читаю. По истории там в каждом номере статьи. И все будто глаза открывают, – сказал Серафим.
– И я читаю, – кивнул Михаил Натанович. – Очень мне нравится.
– И что там дальше – с церковью-то? – напомнил Серафим.
– Полез я на купол вместе с одним идейным. Уж как он радовался, что крест сорвёт самолично, матерился по-чёрному, а мне как-то, понимаешь, не по себе сталось. Видно, мама за меня, дурака, молилась, не иначе.
– Наверняка, – с готовностью согласился Серафим. – И что дальше?
Михаил Натанович призадумался, потягивая чай.
– Полыхнуло прямо у лица огнём и жаром – да ослепительно так, будто молния шарахнула, и не короткая, а одна, и не на миг, а с пяток минут. Или даже больше.
– Ух, ты!
– Вот именно. Идейного сразу оземь и шваркнуло. А меня ослепило на целый год. Мама меня в церковь водила, в монастыри. Сперва она в одиночестве меня отмаливала, понимаешь, как оно… А за ней и я на колени упал, лоб расшиб… И как-то приложился к образу Пресвятой Богородицы, слезами уливаясь, а протёр глаза кулаками – и всё!
– Что – всё? – замирая, вопросил Серафим.
– И видеть стал.
– Ничего себе… – прошептал Серафим.
Галайда покосился на него, покряхтел.
– Только ты это… того… не болтай. Чудо чудом, а не поймут здесь. Ещё и кощунство какое учинят.
– Конечно, Михал Натаныч! – с жаром обещал Серафим.
И отлегло, отпустило на время терзающее его недомогание, снова засветилось в душе солнышко и осияло всё возле него.
В спальне погасили свет, мальчишки легли, а он стоял сколько-то у окна, смотрел заворожено на бесконечно падающий снег, блеющий в свете фонаря, и молился, будто заново переживая каждое слово молитвы, знакомой с младенчества.
«Вседержителю, Слово Отчее, Сам совершен сый, Иисусе Христе, многаго ради милосердия Твоего никогдаже отлучайся мене, раба Твоего, но всегда во мне почивай…».
«Заступник души моея буди, Боже, яко посреде хожду сетей многих; избави мя от них и спаси мя, Блаже, яко Человеколюбец…».
«Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста и сохрани мя от всякого зла…».
«Сохрани мя от всякого зла…».
Как хорошо!
Серафим глубоко вздохнул и тоже приложился щекой к подушке.
День один, а прожит у всех по-разному. Жутко, а?
Последним воспоминанием перед забытьём промелькнули недавние наказания за мелкие провинности. Провинности мелкие, а наказания серьёзные: «купальня», розги, карцер и прижигание о кожу его ног горящих сигарет, чем занимались лично Ренат и Велимир Тарасович.
Больше всего их раздражало, что проклятый пацан во время экзекуции не орал, не молил о пощаде, а лишь постанывал, подёргивался от боли и крепче смыкал ясные глаза, и сильнее стискивал кулаки.
Как бы ему хотелось вырваться отсюда, улететь далеко-далеко, в белостенный храм с увенчанными золотыми крестами луковками, услышать ангельское пение хора на клиросе, вдохнуть запахи ладана и сжигаемого воска, прикоснуться губами к любимым иконам, почувствовать на голове прохладное полотно епитрахили и услышать добрые слова священника, отпускающего грехи, а потом сложить руки на груди – правая на левой – и подойти к чаше.
Причаститься. Ух, сразу легко, радостно, сильно! И столько внутри тепла и радушия, что весь мир обнять хочется!..
Темно за окном. Пора вставать. А разве охота? Неохота, но тогда получишь по загривку. Мальчишки двести двадцать девятой стали подниматься.
Enter медленно поднялся, медленно оделся, побрёл умываться.
– «Проснись и пой, проснись и пой, весёлый Enter, весёлый Enter, суровый Enter! – пропел ему вполголоса обгонявший его Певунец. – Какие геймы ты играл? Во все на свете! Про все на свете игры ты слыхал!»…
И умчался, хихикая. Enter вяло погрозил ему кулаком. Ага, многое ты знаешь…
Умывание. Короткая стычка со «старшаками» Кульбой и Хамраком. Потирая больные места, Enter вернулся в спальню, собрал пакет с учебниками и тетрадями и встал возле двери, колупая пальцем пупырышек краски на стене.
Валька Щучьев пристроился за его спиной.
– Enter, – тихо прошептал он, – ты матику сделал?
– Ну, сделал.
Валька быстро кинул по сторонам пугливый взгляд
– Двадцать минут карцера захотел? – прошептал он, не обнаружив ничего подозрительного.
– Сдашь? – огрызнулся Enter.
– Не знаю, – на мгновенье задумался Валька; шмыгнул и снова пристал: – А ты сто двадцать четвёртую задачу решил?
– Решил-решил. Тебе-то что?
Как будто не знал – что.
– Дай списать, а? – заканючил Валька.
– Щучик, ты с дуба рухнул или с ольхи? – покосился на него Enter. – К Фуфайкину захотел?
– А кто узнает? Если ты не сдашь.
– А сдам?
Валька Щучьев помолчал, подышал в Лабутинскую спину.
– Па-адумаешь, очень надо. Я сам на перемене решу.
– Реши, реши, – усмехнулся Enter и с тревогой подумал, что ведь сам-то он задачи не решил, и, значит, ему придётся её либо тоже на перемене решать, либо списать у одноклассников.
Только у кого? Он перебрал в уме имена и понял, что только Серафим Кедринский даст ему списать и никому об этом не скажет. А всё потому, что он в Бога верит. Похоже, не такой уж Он плохой – Бог.
Enter обернулся в поисках Кедраша, не снисходя на умоляющий взор Щучика, узрел его в полной сосредоточенности укладывающим рюкзак и двинул к нему.
Гарюха, Певунец и Федька Абачев, которого почему-то дразнили Кавуном, проводили его едким взглядом прищуренных глаз. Они понимали, на что понадобился Enterу Кедраш.
– Привет, Серафим, – начал Enter.
– Здравствуй.
– Ты сто двадцать четвёртую задачку решил?
– Решил. Только я не успею тебе объяснить.
Серафим поднял на соседа правдивые свои очи.
– А списывать – это обман. Математичка запросто может узнать, списывал ты или нет. А Бог и так знает. Обоим попадёт.
– А так – только мне одному, – осклабился Enter. – Ну, правильно. Ведь твой Бог – правильный, дурного не посоветует.
Серафим нахмурился.
– То есть, ты хочешь, чтоб невиновного наказали так же, как и виновного? Поровну, то есть? – спросил он напрямик.
– А чё? Пострадаешь за Бога. Ты разве об этом не мечтаешь? – насмешливо проронил Enter. – Я о гейме мечтаю, ты – о страдании. Каждому своё, Кедраш.
– Я не Кедраш. Я Серафим Кедринский. Не нравится имя, называй по фамилии.
– А мне твоё прозвище больше нравится.
– А мне нет.
– А по барабану! Я же не визжу, когда меня не Денисом, а Enterом кличут! – распалялся Лабутин. – С чего это меня обзывать, а тебя нет? Подумаешь, цаца какая!
Серафим коротко выдохнул.
– Оставь меня в покое, Денис.
– А я с тобой в «купальню» хочу! Или в карцере посидеть! Или если розгами, то напополам! – шипел помрачённый Enter.
Ему было почему-то так больно, что перед глазами сверкало и дыханье перехватывало, и он часто смаргивал ослепительный свет и пытался глубоко вздохнуть. Из недр его существа рвался острый пронзительный крик. Рвался, но вырвать не мог из-за нехватки дыхания. Да что с ним такое?!
Он ударил Серафима неумело, неловко, а потом, почти не встречая сопротивления, обнаглел и попытался его избить. Его удары не всегда попадали в жертву, которая довольно умело отклонялась от них, но те, что попадали, били сильно, до синяков.
Мальчишки обступили их, азартно подзадоривая. Гарюха выскользнул за дверь. Он добежал до воспитательской и постучал. Выглянул Феликс Иванович Хмелюк. Прикрывая ладонью зевок, спросил, чего надо. Услыхав о драке, поморщился и поспешил к спальне номер двести двадцать девять.
– Кто зачинщик? – принялся он выведывать.
– Enter, Феликс Иванович.
– А чего это он взбоднул? Вроде вчера целых три часа геймерил, страстишку свою утолял.
– Задачку по матике не успел решить, хотел у Кедраша списать.
– А Кедраш, значит, не дал, – догадался Хмелюк.
– Сказал, что объяснить не успеет, а дать списывать – совесть не позволяет, – хмуро доложил Гарюха.
– Вполне ожидаемо.
Феликс Иванович распахнул дверь, не приглушающую шумную возню за ней, раздвинул «зрителей» и умело оторвал Enterа от Серафима.
– Так. До уроков осталось… – он глянул на часы, блестевшие на запястье, – … двадцать минут. Да меньше! Так что Enter спокойным шагом топает в столовую, а после – на урок, а ты, Кедраш… Серафим – в темпе до Гинзулы, потом в столовую, затем на урок. Да не задерживайтесь. Оно для дисциплины полезно. И для целостности организма. Не так ли, дуэлянты? Марш исполнять! Серафим, рюкзачок с собой возьми, чтоб времени не тратить.
Мальчики вышли вместе и разошлись в разные стороны. На первый урок Enter не опоздал, чему искренне радовался: хоть за это не накажут! Серафим тоже не опоздал, но не потому, что у него ноги быстрые, а потому, что в столовую на завтрак не пошёл.
Новите Сергеевне Осовецкой об инциденте в спальне неохотно, по долгу службы поведал Феликс Иванович. Хмуро вперилась она в виновников покоя, давая понять, как она зла. А чего показывать? И так ясно, что зла. Она и без драки зла потому просто, что не любила ни детей, ни свою треклятую работу, не видеть бы её вовек!
Ух, интернатские стервы, как надоели! Так бы и поубивала всех из автомата, чтоб не мелькали своими несчастными физиономиями…
– Математику, значит, не любим? – процедила она. – Задачки, значит, не решаем? Издеваемся, значит, над учителем? Занятно… Enter, Щучик, руки на парту.
Сова приблизилась к детям, будто она и впрямь хищная птица, а они – её добыча, беспомощные мышата, и вдарила им по рукам хлёсткой железной линейкой.
– Будете у меня математику любить, – приговаривала она с наслаждением, – будете, как миленькие! Я вам любовь к математике в башку через рученьки ваши вобью. Не сметь убирать руки! – прикрикнула она на Enterа, заливавшегося слезами, как и Щучик.
– Прекратите, – вдруг громко сказал Серафим.
Класс подпрыгнул: вот сейчас начнётся потеха, здорово! А там и урок кончится.
– Кто это там у нас расквакался? – ехидно поинтересовалась Новита Сергеевна. – Верующий головастик из православного болотца? Ну-ка, подпрыгни, чтоб я тебя узрела.
Серафим встал.
– Ух, ты, Кедраш! Ну, здравствуй. Похоже, математику ты любишь, а вот одноклассников своих – не очень. Задачку не поделили, а, Кедраш?
– Я Серафим Кедринский, – возразил тот.
– Крылья покажи, – язвительно попросила Новита Сергеевна. – Не сможешь?
– Крылья тут не при чём, – спокойно сказал Серафим, – я же не спрашиваю, в чём проявилась ваша новизна, когда вы на свет появились. Я же понимаю, что это ваши родители придумали.
Учительница покраснела от гнева и часто задышала. Серафим продолжал так же спокойно:
– А у меня родители подневольные, у них нет права называть ребёнка придуманной кличкой. Родился человек – в святцы поглядели и назвали себе именем того святого, память которого в этот день празднуется.
И по-взрослому спросил:
– Теперь понятно?
– У тебя не язык, утюг – вон как фразы приглаживаешь! – прошипела Новита Сергеевна, быстро приходя в себя от невиданного хамства. – И зачем только тебя, выродка, в интернат пихнули? Сидел бы в своём этом… алтаре… ворон считал и в пояс портретикам всяким кланялся.
– Но это же не портреты, что вы такое говорите! – не удержался от спора Серафим. – Это лики Господа и Его Пресвятой Матери, и святых людей…
– С тебя тоже пора икону писать, – усмехнулась Новита Сергеевна, – вишь, святой прям какой! И все шишки ему нипочём! Ладно. Вся троица останется после уроков расхлёбывать ситуацию. Начинаем новую тему. Кто не поймёт – не мои проблемы, ясно? К Фуфайкину попрётся, вот и всё! Открыли учебники на прошлой теме…

Глава 16. ЗАГОВОРЫ

Прошёл и этот день.
Стояли на горохе.
Получили пять ударов по спинам розгами.
Полечились у равнодушной Гинзулы.
Сделали уроки.
Поужинали, оставшись полуголодными.
Серафим, помолившись, лёг.
Щучек дочитывал что-то по биологии.
Enter, чувствуя зуд в пальцах и воспаление в мозгу от страстного желания сесть за игру, вышел из спальни, чтобы хоть десяток минут погулять по коридорам и попытаться выбросить игру из кипевшей головы.
Он ходил тихо-тихо, и потому в воспитательской, куда была открыта дверь, никто его не услышал. В комнате разговаривали Ренат и кто-то незнакомый. От нечего делать Денис сел у стены рядом с дверной щелью. Он не старался прислушиваться, но говорили довольно громко и о смерти, и ему невольно стало любопытно.
– Хочешь сказать, твоя идейка крупный барыш принесёт? – задумчиво говорил Ренат, а ему отвечали уверенно:
– Не то слово! И крупный, и постоянный. Родиться-то ведь дешевле, чем помереть, сам знаешь. На рождении не заработаешь, разве только ребёнка продать в чужую семью или за рубеж, или на органы. А вот на смерти – сколько угодно.
– Ну, ладно, это я согласен. Но как ты собираешься с интерната бабло слупить? Кто тут тебе помрёт за здорово живёшь?
Незнакомец хохотнул:
– Не смеши меня, Ренатик. Что значит – кто в интернате помрёт? Дети, естесссно. Что у тебя, рычагов нет, чтоб ребёнок помер? Таблеточка, укольчик, анафилактический шок, котлетка с солитером, несчастный случай… Переутомление из-за учёбы, в конце концов! Элементарный грипп! Лечи просроченными лекарствами или слабенькими – вот тебе и естесссная смерть. А перед этим в картотеку свою загляни – кто из родаков или иных родственников прилично зарабатывает – и вперёд! Все деньги, всё богатство мира – твои: стоит захотеть их взять… Ну? Согласен?
– … Подумаю.
– … Подумаешь. Ладно. Подумай. Телефончик я тебе оставлю, звякнешь, когда захочется купюры в руках подержать.
– Я один не проверну, – медленно говорил Ренат. – Без Гинзулы не обойтись.
– Кто такой?
– Такая. Фельдшер.
– В долю возьмём. В меньшую. Только про «меньшую» не болтай, а то всё здание посыпется.
– Да ясно…
– Так надумал?
– Погоди ещё. Подумаю. Надо все ходы просчитать. В зоне греметь костями что-то не тянет.
– Да кто узнает, Ренатик, ты чего скис? Схема проще некуда! Выбираешь клиента, убиваешь ребёнка, звонишь мне, потом ему, и он за всё платит! Конфетка, а не схема! Стоимость ритуальных услуг выше луны можно накрутить, никто не ринется проверять, когда от горя сам готов в землю лечь!
– Вообще-то, да…
– Ну, и всё! Согласен?!
– Э-э… Ладно, посмотрю, прикину. Знаешь ведь, я человек осторожный.
– Да знаю. Ещё по первому делу. Вывернулся ведь, хомяк, а?
Незнакомец посмеялся. Денис сидел, опершись спиной на стену, и не чуял онемевших ног.
– Ну, выпьем, Ренатик, за новое начало дня! Наливай! – предложил незнакомец.
– Надеюсь, хорошее начало, – пробурчал Ренат.
Во время бульканья Денис отполз от двери подальше, подняться не смог, и до спальни добрался на карачках. Он хотел всем рассказать о том, что слышал, но… кому? Кому такое можно рассказать? Не поверят же! Накостыляют ещё жёстче, чем он Кедрашу накостылял, и донесут. А там его точно прикончат. В полном смысле слова. И он станет первой кучей денег для «гробовых» бизнесменов и кучей гнилья – для… мамы.
Денис уже не верил, что когда-нибудь увидит маму и нормальную жизнь. Он вдруг ясно понял, что, если ему удастся отсюда вырваться, он никогда в жизни не проведёт ни один гейм. Ему просто не захочется. Слишком дорого он платит за свою страсть. Виртуальный мир его предал, и как теперь спастись, Денис не имел ни малейшего представления.
Может, и вправду на этого… ну… на Бога уповать… Как Кедраш?
Смеяться будут…. Издеваться…. Ещё больше получишь… И вообще: защитит ли Бог от Кота Базилио и того страшного незнакомца, который планирует убивать детей? А вдруг он Дениса уже завтра убивать начнёт? И как это – настоящая смерть? Гроб заколотят – и всё? И больше не подняться вовек? А вон эти… некромунгеры… готы, то бишь… Они почему-то смерть любят. Почему? За что? За гниль, оскал и кости? Или они знают откуда-то, какова она на самом деле – смерть?..
Денис встряхнул головой, разгоняя дурные мысли, сводившие его с ума.
В двести двадцать девятой спальне по-честному спали. Денис пробрался на свою койку и перетёк на неё. Голова оставалась ясною и ни в какую не желала отплывать в царство сна. Рядом скрипнула кровать. Денис открыл глаза и увидел встававшего Серафима. Удивился: чего это он? В туалет приспичило?
Но Серафим вдруг встал на колени, глядя на восток, и стал креститься и шептать что-то про себя.
Денис прислушался и разобрал имена: «отроков Георгия, Максима, Валентина, Андрея, Александра, Дионисия…» и ещё несколько имён, а в конце – «Помилуй нас, Господи Боже мой, и не дай погибнуть напрасно».
Закончил, перекрестился, поклонился и всё заново повторил.
Денис слушал, слушал и понемногу умиротворялся, а потом и вовсе не заметил, как уснул. Назавтра во время утренней сутолоки он сумел бросить Серафиму фразу:
– Слушай, мне с тобой потолковать надо, прямо позарез.
Серафим кивнул.
– Найдём случай.
И разошлись. Случай нашёлся только после уроков. Они засели с книжками и тетрадями в пустующей учебной комнате и сделали вид, что занимаются. Это на случай, если пожалует Ренат Кот Базилио или Хмелюк.
– Ну, чего тебе? – тихо спросил Серафим.
Денис, немного путаясь, рассказал всё с начала до конца и замолчал.
– Ты что, всё это взаправду слышал? – поразился Серафим, и Денис угрюмо кивнул. – Вот дела…
Он постучал ручкой по столу, переваривая жуткую новость.
– Слушай, как такое может быть правдой?
Кедринский пытался не верить, сомневался, но понимал, что Денис не врёт.
– Это дикость какая-то… Будто мы при царе Ироде живём.
– Каком царе Ироде? – переспросил Денис, и Серафим вздохнул.
– Не знаешь? Царь Ирод две тысячи лет назад приказал убить всех младенцев, надеясь, что среди них окажется его враг – Иисус Христос. Об Иисусе Христе ты хоть что-то знаешь?
– Ну, знаю, – поморщился Денис: не это его сейчас томило. – Распяли Его на кресте. Ну, а нам-то что делать? Я не хочу помирать, понимаешь?
– Понимаю, – задумчиво ответил Серафим. – Почти все боятся и не хотят. А что ты сделаешь? Это тебе не комп, воскресать десять раз не получится… В общем, подумать надо. К взрослым с этим сунешься – никто и не поверит.
– Может, удрать? – с отчаянием предложил Денис.
Серафим внезапно улыбнулся.
– Считаешь, спасёшься? А другие пусть тогда гибнут? Привык в гейме ни с кем живым не считаться… Эх, ты, младенец!
– Чего это я младенец? – обиделся Денис. – Я вон чего узнал, и не к кому-то, а к тебе пришёл. Чего ты на меня гонишь?
Серафим по-взрослому вздохнул.
– Не обижайся. Просто ты… по-детски всё понимаешь. Когда в компьютерном мире зависаешь, трудно понять, что творится в реальном. А в реальном только Михал Натаныч тебе поверит и попытается помочь. Остальные – забудь. Да и то, если Галайда хоть шаг сделает в нашу защиту, его тут же уволят. А то и побьют ещё.
– И чё, нам самим во всём этом разбираться?! – воскликнул Денис.
– Тихо ты.
Серафим посмотрел на дверь. Зашуршал книжкой.
– Нас тоже могут подслушивать, между прочим. Чего раскричался? – упрекнул он.
Денис испуганно хлопнул себя по губам, оглянулся на дверь. Если их подслушали – всё, первые кандидаты в гроб. Причём, Кедраш битьём отделается, а вот Денису точно крышка.
Он уткнулся в книжку, пытаясь прочесть хоть слово, но буквы, складываясь в слова, превращались в странные иероглифы, которые ничего не сообщали перепуганному мозгу.
Серафим перелистывал страницы, вчитываясь в текст, и молчал.
Прозвенело беспощадно «на полдник», и мальчишки, захватив учебники и тетради, рванули в спальню. Закинули учебники, встали в «змею» и под опекой Феликса Ивановича отправились в столовку. Денис всё осматривался, ёжась и вздрагивая в ожидании: откуда клюнет его предвестник смерти?
Высмотрел Надю Ляшко, хотел с ней поделиться, но, пока соображал, как внятно и коротко изложить длинное расплывчатое, одноклассница растворилась в толпе подростков. Вовку Дракина сегодня, похоже, наказали полдником. За ерунду, видно, какую-то. Зато «старшаки» глумились по-прежнему. Даже скучно.
Денис внезапно осознал, что, похоже, привыкает к интернату, несмотря на вжившийся в него страх. Дом, мама растворились в некой мечте – воспоминании о былой радости и сказке. Они были, но где-то глубоко в нём. Возможно, он просто не верил, что вернётся домой, к маме, в прошлую свою счастливую жизнь.
Будет ли она счастливой в будущем?
И будет ли у него будущее вообще?
Денис содрогнулся. Нашёл взглядом Серафима, уткнувшегося в какую-то книжицу перед пустой тарелкой. Лицо «блаженного» освещала едва заметная, но очень добрая улыбка. Что он такое читает, что так светится?!
Денис долго смотрел на Серафима и постепенно отмякал, оттаивал, теплел. Почему, интересно?
Серафим поднял голову, глянул прямо в Денисовы глаза.
«Я с тобой», – сказал он взглядом, и Денис замер, ощущая, как освежающим ручьём перетекал в него из Серафимова сердца свет. Кажется, этот свет называется надеждой.
Так Бог всё-таки существует?
Денис невольно улыбнулся Серафиму. Хорошо стало. Ещё лучше. Зря он с Серафимом цапался и дрался. И вообще… Есть и в интернате люди.
Ну… типа сам будь человеком, и люди возле тебя сами появятся…
Вскоре Денис начал замечать то, что прежде не мог видеть, ослеплённый личной своей бедой. Серафим опекал слабых, беззащитных и не боялся сильных. За это первые его любили, липли к нему, а вторые уважали. И это несмотря на то, что Кедраш – «блаженный», верующий. Иной породы. Это и притягивало многих. Даже «старшаки», расчухав натуру Серафима, перестали его задирать.
Цеплялись к нему лишь «шишаки» – Пуга Пугинский и Крис Крисевич, а от них и некоторые воспитатели и педагоги. Для них верующий Кедраш – граната с вырванной чекой, горечь в сахаре, царапина на мониторе. Вот и доставалось ему больше от взрослых, чем от сверстников.
Но Серафим терпел, не жаловался, и за это ребята гордились им. К Новому году и прозвище его как-то исчезло из обихода. Звали его либо по имени, либо по фамилии. Иногда «наш блаженный» промелькнёт, и то за спиной…
Удивляло поначалу мальчишек, что в некоторые дни Серафим мясо не ест, другим отдаёт, но потом и к этому привыкли, уж и не дразнили его «травоедом» и «макаронником».
Денис вздохнул и поднялся из-за стола бежать на первый урок. Услышанное им у дверей воспитательской стало казаться ему вывертом вирта. Ерунда всё это! Не могут же взрослые убивать детей!
Денис хмыкнул: да сплошь и рядом! И снова помрачнел.
Прошёл день. После ужина Серафим, проходя по коридору мимо Лабутина, бросил:
– Галайде пойду скажу. Ты со мной?
Денис сжал в кулаке трусость и торопливо кивнул. Коту Базилио – Ренату – Серафим сказал, что идёт к Михаилу Натанычу за стержнями и ластиками (у него они как раз кончились). Ренат подозрительно смерил ребят жёстким взглядом и кивнул, разрешая. Мальчики спустились в подвал.
– Здрасти, Михал Натаныч! – звонко поздоровался Серафим.
– Приветствую, люди добрые подневольные, – улыбнулся кладовщик. – Зачем пожаловали?
– А стержни нужны и ластики, – сказал Серафим, опершись руками на стойку, налегая на неё так, чтобы оторваться от пола и подрыгать ногами.
– Обоим, что ли?
Галайда полез в ящик стола за амбарной книгой.
– Ага, обоим, – подтвердил Серафим.
– Сейчас насобираем, – обещал Галайда.
Покряхтел, вставая, побрёл куда-то в закутки своего хозяйства, вернулся, протянул просителям и канцелярию, и амбарную книгу.
– Расписывайтесь, товарищи.
Мальчики расписались в нужной графе, забрали стержни и ластики, но не думали исчезать за дверью.
– Чего вам ещё? – остро глянул на них Михаил Натанович. – Чаю, поди, хотите?
– А хорошо бы, – тут же согласился Серафим. – Правда ж, Денис?
Денис кивнул.
– Ладно, уговорили, пострелы.
Когда налился чай, а к нему насыпались карамельки и сухое печенье «зоопарк», и всё это угощение выпилось и подъелось, Серафим начал серьёзный разговор.
– Михал Натаныч.
– А? Чаю тебе ещё?
– Не, спасибо, я напился. Тут Денис услышал случайно одни разговор… Не знаем, чего с этим делать.
– Секретный разговор? – уточнил Галайда, наливая себе чаю.
– Жутко секретный, – кивнул Серафим. – Денис, рассказывай.
Денис, краснея и бледнея, выложил всё, что говорили Кот Базилио и кровожадный циничный незнакомец. Галайда выслушал, не перебивая, а, когда Денис замолчал, долго мешал в стакане чай, куда забыл положить сахар.
Серафим, наконец, сказал:
– Узнать бы, у кого родители богатые. Или хотя бы с деньгами.
– Зачем? – спросил Денис.
– Ну, чтоб понять, за кого приняться могут, – пояснил Серафим. – Вот тебе пока бояться нечего: из твоей мамы много не вытрясешь, и ты им неинтересен.
Денис про себя облегчённо вздохнул.
– Меня могут просто так прибить, – задумчиво продолжал Серафим, – просто потому, что надоел. А Надю Ляшко не тронут.
– У Вовки Дракина папа чэпэшник, кажется, – вспомнил Денис и помрачнел, чуть ли не в первый раз в жизни ощутив в душе боль за другого, а не за себя.
Но эта боль, появившись, тут же растворилась в облегчении: не он будет жертвой. Он останется жить. Можно считать, что первый гейм в игре на выживание – аркаде – он выиграл. Но сколько у него осталось жизней?
Галайда посмотрел на часы.
– До отбоя десять минут. Бегите, пока под обстрел не попали.
Ребята распрощались.
Оставшись один, Галайда оделся, запер склад и отправился домой. Его никто не ждал: жена скончалась больше года назад, два сына жили в других городах. Он поел суп, варёную картошку и, пока жевал, не переставал думать о том, что услышал от Дениса. Потом взял телефон, набрал номер.
– Гриша? Мир дому твоему. Слушай, как бы нам с тобой встретиться, дело важное есть… Завтра после службы? А завтра суббота?.. Точно. Отлично. К тебе подойти?.. Добро… Это детей интернатских касается… Что, значит – только что созрел?.. Ну, ты прав, только что созрел. Ничего не попишешь, виноват. Всё боюсь. На Бога не надеюсь, видно… Ну, всё, Гриш, я и так всё про себя знаю… Да, в следующее воскресенье как штык… Ага. С Богом…
Положил трубку. Убрал за собой, помылся, с любовью и кропотливостью помолился перед собранным иконостасом, отроков из интерната помянул – всех, чьи имена помнил, и спать лёг.
Не спалось. Думалось о Ренате и его дружке из бюро ритуальных услуг. Неужели Гинзула на такое согласится? Не должна – женщина ведь… Хотя иные женщины страшнее мужчин, потому что им дано много. Когда кому много дано, с этим аккуратней надо быть. Конан Дойл про Шерлока Холмса говорил, что он был настолько умён, что мог одинаково талантливо служить закону и криминалу. И закону крупно повезло, что он его защищает, а не преступает…
Фельдшер – убийца… Галайда с болью усмехнулся: будто название детектива. А что, Гинзула вполне впишется в мрачную троицу! Участвует же она в издевательствах над детьми, и прекрасно себя чувствует. Эх. Михал Натаныч давно бы уволился из интерната… Ребят жалко. Хоть какой малостью им помочь…
Здесь он всего год, а будто на всю жизнь страха нагляделся. А пойти за помощью к кому? Все порукой связаны, все друг за друга горой. Ведь если один станет тонуть, он и других утопит, чтоб самому спастись.
Недели две назад Галайда всё же отправил в управление образования давно написанную докладную о том, что творится в интернате. Но сомневался, что на бумажку правильно отреагируют. Несколько труся, он докладную не подписал, чего стыдился, но поделать с собой ничего не мог: при советской власти его достаточно сильно напугали и навсегда отвратили от воинственных поисков правды…
Михаил Натанович едва уснул в третьем часу ночи. Пришёл утром на работу, а перед воротами – две машины-иномарки.
«Высокие гости нагрянули», – понял он и обрадовался: вдруг это шанс?! Рассказать о детях, достучаться… Он ускорил шаг и в фойе торопливо кивнул охраннику Якову.
Интернат корпел на занятиях. Галайда отправился на разведку к кабинету к Алле Викторовне Крисевич. Дверь приоткрылась, и он невольно услышал громкий разнос.
На разносе лучше не присутствовать, тем более, при чём тут Галайда? Он просто кладовщик, начальник над канцелярией. Её бей – не бей, толку нуль. Не то, что у педагогов, воспитателей и фельдшеров.
Жидкий тремольный голос шипел пронзительно и абсолютно искренне.
– Вы что тут творите, Алла Викторовна?! Вы что тут, спятили все?! Вы знаете, какая к нам бумага пришла о ваших всех делишках?!
– Александра Анатольевна… – шелестел испуганный голосок, и Галайда с трудом признал в нём властный говор Крисевич. – Да мы тут… не знаю, что за чушь…
– Вот именно, чушь вы городите, Алла Викторовна! Вас зачем сюда поставили?! Чтоб вы тут всё развалили?! Чтоб репутацию нам подмочили?! К ювенальной юстиции и так у народа отношение отрицательное! Жутчайшее просто противодействие! Еле прячем все нитки, еле справляемся с недовольными, еле проталкиваем социальную рекламу, чтобы подготовить людей к принятию закона о ювеналке! Приходится столько обходных путей искать, чтобы её внедрить! Вы не понимаете, какие тут деньги и организации замешаны?! Какие силы?! Да что я вам говорю! Такое впечатление, будто у вас в голове мыши, а не мысли! Абсолютная профнепригодность! Как вы вообще попали на это место?!
– Александра Анатольевна…
– Вас зачем сюда поставили, Алла Викторовна?! Чтоб вы тут всё развалили?!
– Александра Анатольевна, пожалуйста! Ну, я… – лепетала неузнаваемая Алла Викторовна. – Я, собственно, даже не знаю, что сказать…
– Вот именно – не знаете! – шипела женщина высокого чина. – Вас саму розгами пора сечь за непонимание момента! Вы должны были чем заниматься? Пытками?!
– Не-ет…
– Вот именно! Не пытками, а вос-пи-та-а-нием! Чтоб эти дети нам принадлежали душой и телом! А вы гробите всю политику прогрессивных сил на корню! Налейте чаю.
Галайда слушал с удовлетворением: так её, так! С одной стороны, говорит эта Александра Анатольевна страшные вещи. Но с другой… может, издевательства над ребятами прекратятся?
– Алла Викторовна, – уже более спокойно продолжала проверяющая, – я вас не узнаю. Что вы наделали? Вы должны были баловать детей, улыбаться им, заманивать во всевозможные сети, чтобы оторвать их от семей, показать привлекательность тоталитарных сект – в частности, сайентологов, анастасиевцев, виссарионовцев…
Галайда насторожился.
– Наша цель – заставить этих детей, которых мы сумели отобрать у родителей, забыть родной дом, – говорила Александра Анатольевна. – Они должны с нашей помощью забыть отца и мать, братьев и сестёр, стать для них чужаком, забыть всё доброе, что радовало их в детстве. Они должны отказаться от всего, что им было дорого. А зачем это нам надо, а, госпожа Крисевич?
– Ну… – промямлила неузнаваемо нервным голосом директор интерната и замолчала, шелестя бумажками.
– Эти дети должны стать нашими, понятно? Вам понятно, Алла Викторовна?! Наша цель – чтобы они при встрече с родными сами отказались к ним вернуться! Чтобы он хотели остаться с нами, чтобы учиться для нас, работать для нас, жить для нас, радоваться и плакать для нас. И, в конечном итоге, – без колебаний, с восторгом умереть за нас!
Галайда слушал и содрогался. Пот тёк по его морщинистому лицу.
– Они должны быть нашими зомби, нашей армией! Армией прогрессивных сил США и Европы! А вы что тут творите?! Наказываете по-чёрному, по-гестаповски, как я из анонимки узнала. Карцер! Голодовки! Розги! Ледяной душ! Таблетки! Ремни! Сигареты! И прочие издевательства! С ума вы, что ли, спятили?! Да от нас все дети отвернутся!
– Простите, Александра Анатольевна…
– Что – простите? Облажались?! После Нового года мы собрались внедрять в систему образования вашего интерната элементы сайентологии, гипноза. Вы понимаете, что первый шаг к изучению учения сайентологии должен сделать сам ребёнок? Лишь потом его опутывают профессионалы своего дела. И этот первый шаг он должен сделать с любовью к нам! Это уж потом – работа на износ, пытки и смерть во имя Рона Хаббарда и его идей. А сейчас – ни в коем случае!
– Да, Александра Анатольевна… – шелестнула Алла Викторовна.
Проверяющая перевела дух. Галайда тоже. Перед ним разверзлась бездонная пропасть, в которую падали воспитанники интерната № 34. Белые птицы, ломая тонкие крылья, пронзительно кричали, исчезая во мраке…
Вот она и пришла, настоящая беда. Прежде было преддверие беды. Теперь действительно страшно.
Александра Анатольевна нашёптывала инструкции. Галайда тихонько ушёл.
Пора готовиться к жестокой битве. Но что он, старый кладовщик, в состоянии изменить? Машина ювенальной юстиции его раздавит, не замедлив хода, как асфальтоукладчик – арбуз. Одна надежда: Григорий дельное что присоветует, связями поможет…