[449x599]
Глава 19. НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК

Так Денис остался без Серафима, и, оказавшись вмиг без невидимой, но крепкой опоры, он приуныл. Учился на двойки-тройки, ничем не интересовался и до исступления мечтал хотя бы об одном гейме!
Его пытались растормошить и свои, и соседи, но не получалось. Enter делал вид, что у него всё в ажуре, а было всё в тумане, полном тварей, и ему совсем не улыбалось укутывать этим туманом других. Пусть думают, что у него всё класс!
Так прошло полторы недели. Серафим не возвращался, и все завидовали: отмучился малый, теперь его после больницы родители домой заберут!
А потом в кабинет хмуро-недовольной Аллы Викторовны один за другим потянулись сотрудники интерната. Так как дело двигалось к Новому году, то они предвкушали подарки: премии, например, или конфеты, или приглашение на вечеринку, или, на худой конец, грамоту с благодарностью за нелёгкий труд.
Выходили они мрачные, растерянные и злые.
Каждому из них Алла Викторовна, не глядя в глаза, тихим своим унылым голосом, прикрывающим презрение и готовность к мгновенному взрыву, сообщала о строгом выговоре и занесении его в личное дело за несоответствие занимаемой должности.
Некоторых, малозначимых воспитателей и рабочий персонал типа кладовщика, плотника, электрика, сантехника и уборщиц не тронули. Подарков тоже не дали.
Наказания почти прекратились. Ренат не садил в карцер, не поливал из шланга, не посылал чистить туалеты и двор, не заставлял в мороз стоять на улице без куртки.
Фуфайкин не порол, не тушил о кожу сигареты. Гузель Маратовна не сажала на наркотики, не давала слабительное и специальные таблетки, от которых превращаешься в растение.
Пугинский не грозил и не отправлял в психушку, чтобы сломать в ребёнке личность.
Всё вокруг притихло.
Казалось даже, что перемены приходят в честь Нового года – самого волшебного праздника в году….
От сердца Дениса отлегло: смерть, грозившая ему от Рената, Гузели и незнакомца с его страшным предложением зашибать деньгу на гибели детей, вроде бы улетела в свой ад. На сей раз пронесло. Да здравствует Новый год!
До праздника осталось два дня. Когда при утреннем построении в столовую кислый Хмелюк сообщил без интонаций:
– Вы, ребятки, на подарки от Деда Мороза не рассчитывайте. У нас и без Нового года хлопот по горло. Выдадим вам тридцать первого по пирожку и хавайте вместо конфет.
Денис затосковал. Неужто и вправду ему встречать Новый год не дома, а в интернате? Неохо-ота! Если б он верил в Деда Мороза, он бы умолил его, чтоб мама забрала его домой. Уж он бы тогда ни разу в жизни о маме плохого намёка не сказал, каждого её слова слушался!
Серафим так в интернат и не вернулся. На вопрос Дениса, где он, Хмелюк невнятно пробурчал, что у него всё в порядке, а Галайда признался, что в запарке потерял координаты Кедринского и сможет что-то узнать только после праздников.
Тридцать первого декабря в завтрак дали пирожные, и Крисевич на пару с Пугинским поздравили детей с наступающим Новым годом. После завтрака в актовый зальчик притащили со склада пыльную искусственную ёлку и старые самодельные игрушки и шары советских времён, поставили её, нарядили. Галайда выдал гирлянду, чтобы включить её вечером.
Уроков сегодня, к счастью, не задали, и многие мучились от безделья – кроме тех, кого заставили мыть, чистить, подшивать шторы, рисовать новогодние лозунги и надувать шары. Денис сидел в учебке и тосковал с особой силой по маме и по игре.
Хотя его жизнь казалась теперь ему страшнее любого экшна или Дьябло, где надо победить сатану, чтобы заступить на его место…
Открылась дверь учебки, и, обернувшись, Денис увидел Вовку Дракина и Надю Ляшко.
– Привет, – сказали все трое разом и слабо улыбнулись.
Денис встряхнулся.
– Садитесь. Ничего на пороге париться, – пригласил он.
– Нечего, да нечего, а чё делать-то? – кисло вздохнул Вовка, усаживаясь за стол.
– Давайте анекдотики травить, – предложил Денис и тут же понял, что забыл напрочь все анекдоты.
– Не, – отмахнулся Вовка Дракин, – лучше давайте страшные истории.
Надя задумчиво постучала пальцами по столу.
– Не хочу страшные истории, – отказалась она.
– Почему? – спросил Вовка.
– Потому что они страшные. А мне этого и в жизни по горло.
– Да ладно!.. На романтические истории потянуло? Любовь припёрлась вновь, из сердца хлещет кровь? Цветёт в саду жасмин, а принц совсем один? – пренебрежительно проворковал Вовка Дракин.
Надя поморщилась.
– Да иди ты со своими приколами! Надоело. Вообще всё надоело. Иногда – по самое нехочу!.. А ведь есть где-то и нормальные детдома и интернаты. Вы читали про деревни SOS?
– Чего-чего? – переспросил Денис. – Какие деревни?
– SOS. Чего, морского термина не знаешь? – подковырнула Надя. – А спроси чего из твоих видеоигр – сразу лекцию прочитаешь, а? SOS – это значит «спасите наши души».
– Да без тебя знаю, что такое SOS, – отбился Денис. – Просто название странное – деревня SOS. Они там хуже нас, похоже, живут.
– И вовсе не хуже, а лучше, – возразила Надя. – Дети разделены на семьи, у них есть большой дом-коттедж и мама. Представляете? И она - не надзирательница, не надсмотрщица, а, действительно, мама, которая любит, балует, заботится, лечит, воспитывает.
Денис и Вовка слушали её недоверчиво.
– Завираешь, как Пиноккио, – выразил общую точку зрения Вовка.
– Вот и не завираю! Я сама видела! И подружилась там с ребятами из одной такой семьи! – вскинулась Надя. – Они нормальные! И лучше многих, между прочим! Если уж меня ювеналка от родителей забрала, я б тогда лучше там жила. Там, как дома. И в школу обычную городскую ходишь….
– Размечталась, – фыркнул Вовка, помолчал и вдруг признался: – А я хотел с жизнью покончить.
– Зачем? – спросила Надя, округлив глаза.
– Чтоб в этом аду не мучиться.
Надя скептически пожала плечами и веско возразила:
– Не обольщайся. Помрёшь – в худший ад попадёшь, без всякого облегчения и остановки.
Вовка покивал.
– Знаю теперь. Мне Серафим рассказал. Если б не он… честное слово….
Он оборвал фразу и подошёл к зарешеченному окну. Стоял, разглядывал редких прохожих вдали за забором интерната. Встрепенулся, приблизил лицо к стеклу.
– Тётка знакомая… у забора стоит….
Денис зевнул.
– Стоит и стоит. Отдыхает, наверное.
– Ничё не отдыхает…. На интернат смотрит…. Слушай, Enter, да это ж твоя мамка!
Душа Дениса ухнула куда-то вниз, в пропасть. Ноги ослабели, пальцы задрожали.
– Мама…, – пролепетал он и рванул к окну.
На свободном от зоны интерната пространстве стояла женщина в чёрной куртке, серой шапке, длинной чёрной юбке и в сапогах на низкой подошве. Она чуть ли не прижалась к сетке забора, выглядывая в слепых окнах лицо сына.
– Мама, – прошептал Денис, вмиг её узнав.
Он схватился за оконную раму и принялся её трясти, крича во всё горло:
– Ма-а-маа!!! Ма-амочка-аа!!! Ма-ам!!!
Вовка испуганно пытался схватить его за руки.
– Обалдел?! – прорычал он. – Если стекло выпадет тебе, знаешь, что будет?! Остынь!!
Материнским чутьём Зинаида Аркадьевна поняла, за каким именно квадратом стекла, затянутого решёткой, бьётся в истерике её единственный сын. Она вцепилась голыми пальцами в металлические звенья сетки, натянутой между бетонными столбами, затрясла её, завопила во весь голос, не обращая внимания на случайных прохожих:
– Деня-а!!! Сыно-оче-ек! Дени-исушка-а! Родной! Я тебя вызволю отсюда, сыно-очек!
Она трясла сетку, она будто растерзать её хотела. А из интерната к ней пытался вырваться Денис. Он пулей вылетел из учебки, промчался по коридору, спустился на первый этаж и, в чём был, выскочил на улицу, миновав охранника Якова, будто его и не существовало вовсе.
Яков ринулся за ним, поёжился на морозе, вернулся за курткой и шапкой, позвонил Пугинскому, доложил, что воспитанник Лабутин пытается сбежать за интерната и с чувством выполненного долга присел на свой стул, ожидая подкрепления.
А Денис домчался до мамы и, накрыв её ледяные пальцы своими, прижался к сетке всем лицом.
– Мама, мамочка, ты меня прости! Прости, пожалуйста!!! Я такой дурак! Я вообще пень! Мам, я никогда! Я никогда тебя не подведу! Я тебя люблю! Я за тебя горой! Мамочка! Не могу тут больше! Тут бьют, в карцер сажают, тут убивают, мам! Спаси меня отсюда! Я хочу домой! Забери меня! Я даже компьютер выброшу! Я всё-всё буду по дому делать, и учиться хорошо! Мам, я горы сверну, только спаси меня отсюда! Мне так плохо!
Он плавал навзрыд. Слёзы мёрзли на щеках. А Зинаида всё повторяла охриплым голосом, выдавливаемым из сжимающегося горла:
– Денечка, сыночек мой, я тебя так люблю, я так по тебе скучаю! Сердце у меня всё время болит за тебя, поседела вон. Денечка, я все инстанции прошла, на всех порогах ноги поотбивала. Скоро суд будет, чтоб мне тебя отдали…. По утрам прихожу сюда, хожу, выглядываю тебя, пока на работу не пора…. А по вечерам прихожу – так до ночи в окошки тебя высматриваю, пока в интернате свет не погаснет. Исхудал как…. Вытянулся…. Измучился, солнышко моё….
К ним спешили Яков и пара воспитателей. Зинаида, несмотря на слёзы, приметила их и заторопилась:
– День, ты держись, мой родной, я за нас борюсь. Отец Григорий из нашего храма мне помогает, и ещё несколько человек их православных. Я тебя отвоюю, слышишь? Мы скоро снова заживём вместе. И ещё, чуть не забыла: тебе мальчик один, Серафим, привет передаёт, у него всё в порядке, она за тебя и за всех мальчиков молится. Денисушка!
Она смерила высоту забора и внезапно жарко спросила:
– А через забор сможешь перебраться?! Прямо сейчас?!
Денис мигом уцепился за сетку и полез наверх, карабкаясь с отчаяньем человека, по пятам которого гонится убийца. Он почти перегнулся, чтобы перекинуть ногу и спрыгнуть в объятия мамы, но за него уцепились и сдёрнули вниз. Ренат крикнул своим помощникам:
– Держите его крепче! Уводите!
А сам придвинулся к сетке и злобно процедил:
– Мы встретимся с вами в ином месте, Зинаида Аркадьевна. Будете помнить, как похищать из интерната детей.
– Своих собственных детей! – ничуть не испугавшись, процедила закалённая за эти месяцы Зинаида.
Ренат оскалился, словно волк на добычу.
– Были ваши, стали наши, и ничего вам не обломится, как ни старайтесь. Тут такие деньги, такие дела завязаны, что лучше идите домой и притворитесь, что всегда были бесплодны. Никто вам сына не вернёт. Это государственная политика, ясно? А переть против государства – это как букашке против асфальтного катка.
Он сплюнул и ушёл вслед за воспитателями, которые тащили кричавшего, бьющегося в их руках Дениса. Зинаида крикнула:
– Я всё равно заберу своего сына! И за другими приду!
Ренат, открывая дверь в здание, цинично показал ей средний палец и скрылся окончательно.
Зинаида несколько раз трясанула сетку и, обессиленная, сползла в сугроб. Кто-то помог ей подняться. Она повернула голову и, узнав, с облегчающим рыданием воззвала:
– Отец Григорий!
Высокий чернобородый мужчина, широкоплечий, статный, в рясе и полушубке, жалеючи смотрел на неё яркими синими глазами. Возраст, казалось, не для него: ему можно было дать и пятьдесят, и сорок, и тридцать пять.
– Увидели сына? – спросил он участливо.
– Увидела, – охнула Зинаида. – Знали б вы, как это невыносимо, батюшка - будто сердце по кусочку обрывают.
Священник глянул на серокирпичное здание с зарешеченными окнами.
– Пойдёмте со мной, Зинаида, полечим ваше сердце.
Поддерживая женщину, он повёл её прочь от интерната.
– Вы в церковь? – спросила неживым голосом Зинаида.
– В церковь, – кивнул отец Григорий.
– Можно с вами?
– Я вас туда и веду. Пока никого нет, посидите, поплачьте. А потом надо двигаться дальше с Божьей помощью.
– Исхудал. Вытянулся, – пожаловалась Зинаида, будто воочию видя отобранного сына. – Жёсткий стал. Измученный…. Что они с ним делают?! Его бьют, я знаю. Издеваются.
Отец Григорий попробовал её успокоить:
– Вроде нет уже. Наказания отменены.
Зинаиду как крапивой хлестнули: наказания отменены! Значит, они были?!
– Его теперь точно накажут. За то, что ко мне выбежал, – потрясённо выговаривала она. – Как же я не подумала! Ох, ворона, ворона! Денечка ты мой родной….
Хлынули горячие слёзы. Встречный ветер вмиг остужал их и леденил мокрые щёки. Отец Григорий свернул на дорожку, ведущую через сквер к церкви.
– – Не будут наказывать, – уверенно утешил он. – Не смогут. Давайте-ка помолимся о вашем Дионисии. Нет ничего сильнее материнской молитвы.
Зинаида смутилась.
– Да я лишь в ноябре в церковь-то пришла. Раньше на себя надеялась думала, всё смогу…. А тут, бессильная, в церковь побежала. Ничего не знаю, ничего не умею. Кому молиться, как….
– Было бы желание, научиться всегда можно, – успокоил отец Григорий.
– Правда?
Зинаида всхлипнула, высморкалась смущённо в платок.
– Правда.
Отец Григорий ласково улыбнулся.
– Я, как это случилось, ни дня толком не спала, всё бегала, бегала, ругалась, молилась, в ноги падала, взятки совала, чуть было не продалась. И продалась бы, да горе всё это иссушило меня, морщины добавило. И впустую всё. Грозят родительских прав через суд лишить. А до этого вон - обвинили в жестоком обращении с ребёнком, о насилии. Какое там насилие! Я ж люблю его, он у меня единственный. Сердце ноет и ноет, не перестаёт. Иду и охаю всё, и охаю, остановиться не могу, как пластинка спотыкающаяся. Бывший муж и прежде нос воротил, а теперь и вовсе - знать вас обоих не хочу – говорит. И говорит ещё, что теперь,мол, обузы у него не будет…. Обуза… это сын-то! Как такое сказал? А сказал ведь….
Она говорила и говорила о своих мытарствах, жаловалась и жаловалась, а когда выдохлась, замолчала и только охала потихонечку, словно у неё что-то болело.
Когда она случайно подняла на священника красные опухшие глаза, она несколько оторопело заметила на его щеках мокрые дорожки, исчезающие в чёрной бороде. Отец Григорий заметил её удивлённо-смущённый взгляд и торопливо пробормотал:
– Вот испытание послал вам обоим Господь.
– Зачем же? – не поняла Зинаида.
– Кого любит, того испытует, – сдержанно объяснил отец Григорий.
Зинаида задумалась.
– Выдержишь – и что? – наконец спросила она. – Легче будет?
– Легче. Разве не знаете? Страдания очищают, дарят мудрость и доброту, дают понимание, что такое настоящая любовь, – убеждённо сказал отец Григорий. – Кто много страдал сам, легче и глубже понимает других.
– Да, наверное, – убито произнесла Зинаида, перед которой стояло неузнаваемое родное лицо сына, на котором с такой мукой смотрели на неё заплаканные глаза. – Только сейчас мне до чужих страданий дела нет. Свои бы как-то пережить.
Отец Григорий заметил:
– Сообща, помогая друг другу справиться с бедой - и свою легче пережить.
Зинаида удивилась:
– Об этом я как-то не задумывалась…. Неужто правда так-то?
– Правда. Скажу вам по секрету, – заговорщицки понизил голос священник. – Это проверено тысячелетиями человеческой боли.
Зинаида Лабутина притихла, переваривая новую для неё мысль.
– А что, ещё у кого-то детей отобрали? – напряжённо спросила она.
– Да. Лавина идёт, Зина, – вздохнул отец Григорий озабоченно. – Вовремя не спохватились, не сплотились, предпочитая, как вы вот теперь, горевать и сражаться в одиночку. В одиночку-то со всеми и расправились. И лавина сходит.
– Может, кончится когда? – робко спросила Зинаида.
– Бог знает, не мы.
Почему-то его слова звучали не с грустью, а … с надеждой. И это удивило Зинаиду. Как много чувств и причин, их пробуждающих, она не пережила! К примеру, это непонятное пока смирение, покой и надежда при большой беде.
Атеисты в подобной ситуации взрывались бы, сетовали, канючили, раздражались, плакали, суетились, проклинали, обвиняли - как она, Зинаида. Как, у кого научиться оставаться всегда такой ровной, спокойной и сильной духом? Возможно ли это вообще?
Они вошли в церковь.
– Утром служили литургию, – объяснил отец Григорий, – вечером послужим вечерню, вспомним земную жизнь Господа нашего Иисуса Христа. А потом молебен на новолетие.
– Я о таком ничего не знаю, – призналась Зинаида, – и вообще ничего не знаю. А это трудно – узнать?
– Не трудно. Просите у Бога помощи, и Он поможет: и с людьми сведёт, и с книгами кого пошлёт. Одну могу дать прочесть – Новый Завет, который собран из рассказов о жизни Христа на Земле, которые написали четыре ученика Его, из деяний и писем этих учеников и откровения апостола Иоанна Богослова.
– Много больно, – неуверенно сказала Зинаида.
Отец Григорий отошёл в сторонку, покопался в небольшом книжном шкафу, достал книгу небольшого формата, вернулся.
– Много? – испытующе глядя на Лабутину, спросил отец Григорий.
– Ну, вроде, нет, – признала она.
– Возьмёте?
– Конечно! Я прочитаю и верну.
– Да. Я пойду готовиться к службе, а вы пока оглядитесь, посидите, если устали. Скоро народ соберётся, тогда хождениям конец: в Доме Господнем принято стоять на одном месте, к Богу всей душой устремляться.
Он слегка поклонился и ушёл в алтарь. Зинаида осталась одна. Походив по церкви, полюбовавшись иконами и золотистыми подсвечниками, она села на скамейку у стеночки и открыла книгу, данную ей священником, стала листать, читать некоторые отрывки. Показалось необычным, и она углубилась в текст, набранный мелким шрифтом.
Стал собираться народ – в основном, пожилые, для которых излишества новогоднего стола и надоевшие пустые телепрограммы давно казались пресными и скучными.
Поколебавшись, Зинаида решила остаться на всю службу. В конце концов, что ей делать в новогоднюю ночь одной, без сына? Она и не готовила ничего.
А смотреть до одури телевизор в надежде, что покажут что-то захватывающее или греющее душу ей было скучно и противно: всё равно ж не покажут. Поизгаляются над нищим народом в своих сногсшибательных тряпках и драгоценностях, поблещут ухоженными телами и дорогой косметикой на лице и уедут на иномарках в свои роскошные коттеджи или пентхаусы. Смотреть тошно.
Лучше уж здесь – в тишине и сказке. Ей дали платок, чтоб укрыть голову, и она сняла свою зимнюю шапку.
Уютно было в ласково греющей Зинаиду церкви. Покоем одарил её Бог, надеждою – Богородица. Ничего не зная, ничего не понимая, Зинаида, тем ни менее, всей душой участвовала в происходящем и в особо пронзительные моменты безмолвно, не суетясь, крестилась.
А когда отец Григорий помазал лбы прихожан елеем, и верующие разошлись по домам, женщина встала у образа Пресвятой Богородицы, приникла к защищавшему его стеклу и слёзно молила, молила Заступницу и Милосердицу, чтобы соединила Она её с сыном.
Удалилась она самой последней. Одна женщина удивлённо на неё посмотрела.
– Вы что не торопитесь? – спросила она. – Новый год ведь. Или в вашей семье все воцерковлённые и соблюдают Рождественский пост?
– Что соблюдают? – не поняла Зинаида.
– Рождественский пост, – повторила женщина. – Через семь дней наступит Рождество Христово, и будем разговляться курочкой, свининкой, рыбкой, яйцами и молоком. Веселиться будем о Господе, славить родившегося Младенца Иисуса Христа. Придёте к нам?
– Куда? – растерялась Зинаида.
– В храм на Рождественскую службу.
– Ну, я с удовольствием. А когда?
– Шестого января в десять вечера.
– Да, это я смогу. Спасибо, что пригласили.
– Бог всех приглашает, – сказала женщина, – жаль, что не все отвечают на приглашение.
– Да…, – вздохнула Зинаида, подумав, что сама она за всю жизнь не удосужилась откликнуться на зов Бога, и к чему привело её это пренебрежение?
Отец Григорий закрыл двери, поклонился, перекрестившись. За ним и обе женщины.
Темнота новогоднего вечера празднично озарялась уличными фонарями. Посыпался снег – медленный, неслышный. Зинаида подумала: как бы волшебно было идти с сыном в такой вот новогодней ночи, дышать несильным морозцем, ловить открытым лицом щекочущие снежинки….
Да, как бы волшебно было бы….
Из сердца снова поднялся плач, сдавил горло до боли. Она с трудом распрощалась со священником и со спутницей и поплелась домой. Ноги сами привели её к интернату.
Свет в окнах горел, но в них никого не было видно, как Зинаида ни присматривалась. В каком окне её Денисушка? Что он делает? Неужто его наказали?! Её кровинушку?!
У неё закололо в груди. Нет. Ей нельзя болеть. Ей надо сына вызволить, вырастить. А тогда уж и болеть можно.
Электронные часы пикнули полночь. Новый год. От грохота фейерверков в парке Зинаида вздрогнула и невольно обратила взгляд на сверкающие разноцветные огни, гаснущие и возникающие вновь. У всех праздник. Только у Лабутиных и у всех разлучённых семей праздник пронизан горем.
Да. Семьи.
Зинаида очнулась. Она не одна. Отец Григорий сказал, что таких, как она, много. Ей просто надо присоединиться к ним. Или их объединить, если они пока разобщены.
Как говорится, метлой вымести сор легче, нежели одной веткой. Сор – ювенальная юстиция. Метла – русские люди. Она тоже русская. И вместе со всеми поднимется против заграничной заразы, с помощью которой западные идеологи пытаются прижать Россию к ногтю.
Зинаида, повинуясь импульсу, сняла с правой руки варежку, подняла руку и перекрестила интернат. Губы её прошептали:
– Господи, помилуй, спаси моего сына… и всех детей в этом злом доме.
Ей причудилось, будто раскрываются со звоном все окна, и оттуда вылетают дети с белыми крыльями и несутся быстрее ветра по своим домам. Красота….
Оглядываясь на мрачный прямоугольник с гаснущими окнами, Зинаида зашагала домой, преисполнившись уверенности в появившихся вдруг в ней силах.
Она не знала, что в это время Денис, наказанный Велимиром Тарасовичем Фуфайкиным, который должен был покинуть интернат после новогодних каникул, стоял у окна и смотрел на чёрный силуэт за сетчатым забором и глотал редкие слёзы: он знал, что это его мама смотрит на него.
Он заметил, как мама сняла варежку и широко перекрестила его. Денис принял материнское благословение, как настоящий новогодний подарок, и впервые за эти месяцы ощутил радость – тихую, светлую, совсем не похожую на прежние его страсти при победе в виртуальной игре.
Он почему-то тоже поднял руку и перекрестил уходящую маму. И только тогда лёг спать, прислушиваясь к грохоту фейерверков. Вскоре всё стихло, и Денис уснул.


Глава 20. ВСТРЕЧА ДЕНИСА С ОТЦОМ И С ДУШКОВОЙ

Каникулы прошли скучно, неспешно и одиноко. Сменявшиеся воспитатели равнодушно следили за порядком и воспитанниками и никого не одёргивали и не наказывали.
Это было так непривычно, что ребята зашушукались по углам и стали переглядываться. Перемены, что ли, какие грядут, в самом деле? Перемены, между прочим, не всегда ведут к улучшению.
Ждали, что 11 января начнутся новые репрессии. Однако утром и на завтраке Рената не оказалось. Перед уроками прокатился по спальням невероятный слух, что уволены и Велимир Тарасович, и Гузель Маратовна, и злобная Новита Сергеевна, о которой тоже никто не пожалел, даже любители математики.
Урок вместо Совы провела физичка, которая имела нужную специализацию. Она дала новую тему, порешала с учениками задачки и ни словом не обмолвилась о том, что происходит с персоналом интерната.
«Старшаки» заметно привяли, не зная, куда намеревается дуть ветер перемен, и ребята вдохнули забытый запах свободы, ценимый ими за его утрату, и потому волшебный. В обед многие улыбались и удивлялись своим и чужим улыбкам. И ещё всем казалось, что Новый год припоздал и пришёл к ним в интернат только сейчас. Потому что наступает что-то новое, и это здорово!
Скептиков обрывали, чтоб не мешали такому редкостному чувству – радости.
После спокойно проведённых уроков воспитанников отпустили погулять во дворе под присмотром нескольких педагогов.
Дети катались в снегу, прыгали по сугробам, веселясь от души – впервые, как сюда попали. Откуда-то в их сердца вернулась надежда, что скоро они покинут это здание пыток.
Денис прилип к забору, высматривая в каждой женщине маму, и вдруг узнал в мужчине, ведущем под руку изящно одетую женщину, своего отца, Николая Андреевича Лабутина. Женщина что-то выговаривала ему, а он слушал, глядя в землю.
Денис рванул решётку и закричал с какой-то буйной радостью:
– Па-апа-а-а! Па-ап!
Почему он решил, что никогда не искавший по своей инициативе встреч с сыном старший Лабутин вдруг захочет помочь отпрыску и сметёт все преграды, чтобы вызволить его из интерната? Но Денис не мог рассуждать, видя так близко и недосягаемо родное лицо. Он подчинился силе, ожившей в нём, и всё, что чувствовал за эти месяцы, всю свою боль и надежду вложил он в этот свой крик:
– Па-апа-а!
Женщина рядом с Николаем вздрогнула от пронзительного мальчишеского крика, толкнула его локтем, спросила:
– Это что, твой сын? Что он тут делает?
И случилось невероятное: не сбавляя шаг, отец ответил:
– Отдыхает.
Махнул Денису свободной рукой:
– Привет.
И… прошёл мимо.
Прошёл мимо!
Женщина пару раз оглянулась на Дениса, шепнула что-то, но отец пожал плечами и продолжил свой путь прочь от сына.
Денис смотрел ему вслед, пока он не скрылся за углом, а потом, ослабев, сел прямо в снег.
К нему подбежал Гарюха, Евлаш и Мишка Букашечкин.
– Ты чего расселся? – прикрикнул Гарюха. – Сопли мотать собрался?
– Вот… отец… – промямлил Денис.
– Видели мы, – хмуро бросил Евлаш.
– Всё видели, – подтвердил Мишка Букашечкин и с сочувствием помог Денису встать.
– Был бы Кедраш, он бы тебе сказал чего-нибудь такое… нормальное, – вздохнул Евлаш. – Тебе бы легче стало.
– Ну, да, – пробормотал Денис, думая об отце. – Но его нет. Да и чё бы он сказал? Что это новое испытание? Их у меня и так – во!
Он чиркнул рукой по шее.
– Да не парься! – посоветовал Гарюха и отряхнул со спины Дениса снег. – Подумаешь, отец. Нюни не распустил. И чего такого? Он мужик, не баба. Это вон мать бы твоя голосила, а он с чего будет голосить? Ладно, пошли, а то скоро в казарму загонят.
Когда загнали, в спальню заглянул Феликс Иванович и велел Денису:
– Enter, тебя вызывают. Поторапливайся.
Внутри Лабутина что-то сильно толкнулось, прямо до горла.
– Зачем вызывают? К кому?
– Увидишь, – отрезал Хмелюк.
Уходя, Денис обернулся. Его провожали острыми взглядами ощетинившихся волчат. Крикни им Денис «Спасите!», и они рванутся. Во какая сила стала!
Несколько утешенный безмолвной поддержкой товарищей, Денис безропотно зашагал за воспитателем.
Они остановились у кабинета, где до вчерашнего дня была «учебка». Теперь к двери приколот кнопками файл с листом бумаги, подписанной «Комната доверия».
«Ба!» – удивился Денис и без боязни – скорее, с любопытством, зашёл вслед за Хмелюком.
За столом восседала… Люция Куртовна Душкова. Узнав посетителя, она весело сказала:
– О, старые знакомые! Как приятно снова тебя увидеть!
Денис стукнул зубами. Секунда – и он бы кинулся на неё с кулаками, но Феликс Иванович ухватил его за плечи, принудил сесть и не отпускал некоторое время, пока Денис не пришёл в себя.
– Здравствуй, – Душкова невзначай глянула в свои бумаги и тут же продолжила: – Денис. Сразу хочу тебе сказать, что я не ожидала, что ты попадёшь в такие условия. Я хотела тебе только добра. Ты мне веришь?
– Не верю, – тихо пробурчал Денис, с ненавистью уставясь на омбудсмена.
Неужто она и здесь будет его обрабатывать?!
– Помощь нужна? – поинтересовался Феликс Иванович.
Люция Куртовна посмотрела на Дениса, поиграла ямочками на щеках.
– Обойдусь, я думаю. Не съест же он меня вместо конфет. Не съешь, Денисушка?
Тот крепче стиснул зубы и промолчал. Разговаривать ещё с какой-то! Пусть сама с собой разговаривает.
Хмелюк исчез.
Душкова по старинке вскипятила чайник, заварила, налила в чашку, поставила её перед «пациентом», как она про себя называла потенциальных кандидатов на изъятие из семьи. Пока готовила угощение, непринуждённо болтала о погоде, о природе, спрашивала об успехах в школе, кормёжке, вирт-хобби.
Денис старался её не слушать и, когда сильно приставала, отделывался односложными ответами. На предложенный ему чай он покосился и пить не стал. И конфетки ни одной не взял. Вот ещё! Она его в такой кошмар бросила, а он из её чашки её чай будет хлебать?! Х-ха!
– Как ты вытянулся, – говорила Люция Куртовна, – повзрослел. Я думаю, самостоятельная жизнь пошла тебе на пользу. А? Как ты сам думаешь?
– Не знаю. Вам виднее, – презрительно фыркнул Денис.
– Да ладно тебе! Не злись! – улыбнулась Люция Куртовна. – У тебя, когда ты злишься, морщины появляются.
– И пусть себе появляются, – буркнул Денис.
– Ну-у, морщинистых даже старушки не любят, – рассмеялась Душкова.
– Без разницы, – буркнул Денис.
Омбудсмен вышла из-за стола, села на стул напротив Дениса, пристально на него посмотрела.
– Мне совсем не нравится, как с тобой тут обращались. Ты стал совсем другим….
Денис равнодушно пожал плечами.
– Что же ты мне не сообщил? – укорила она его. – Я бы непременно тебе помогла!
Денис так же равнодушно пожал плечами.
– Ничего, даю тебе слово, что скоро всё изменится, – обещала Душкова, – и тебе будет здесь хорошо.
И тогда Денис разлепил губы:
– А почему бы меня просто не отпустить домой, к маме?
Душкова окаменела со своей дежурной сладенькой улыбочкой. Затем лицо её расслабилось, и она весело рассмеялась, как будто Денис пошутил.
– К маме? – переспросила она. – К маме? Да неужели ты думаешь, что она тебя ждёт? Ну, рассмешил…. Я ей сколько раз звонила, предлагала ей пересмотреть свою систему воспитания, и что ты думаешь?
– Думаю, что вы ей не звонили, – догадался Денис, и она снова на пару мгновений окаменела; стало быть, правда.
– Я звонила, – слишком уверенно надавила она. – Но ей совсем не до тебя. Ты уж прости за правду. И потом, прости - неё появился любовник.
Она выжидающе уставилась на мальчишку, улыбаясь: клюнет, не клюнет. Денис снова пожал плечами.
– Любовник – это клёво. Хоть не одна будет.
Душкова подавила удивление. По-другому стал разговаривать мальчик. Похоже, интернат сделал из него трудного «пациента». Ну, ничего, ничего. В арсенале у Душковой имеются такие инструменты соблазна и воздействия, против которых Enter не устоит, как бы его не отговаривал Денис.
Когда душа у ребёнка двоится, раздираемая страстью, увёртливостью и уверениями взрослых, что эта страсть пагубна, его легче всего переманить на свою сторону, а там уж он сам стремительно упадёт. Проверено веками.
Люция Куртовна встала, погладила дёрнувшегося Дениса по голове материнским жестом. Денис закрыл на мгновенье глаза, сглотнул. Душкова отвернулась, не сдержав довольную ухмылку: какой ребёнок не откликнется на жалость и ласку?
Вот и первый шажок на пути к превращению в стадо. Как тут не вспомнить незабвенного Пиноккио, попавшего в Парк Развлечений, где маленькие хулиганы и лентяи, предоставленные власти соблазна, становились ослами и трудились затем на хозяев всю оставшуюся жизнь!
Принцип Пиноккио отлично действует в современных методиках порабощения и зомбирования! Это прелесть, что за принцип! Ему памятник пора поставить!
Мой дорогой Enter-Пиноккио, ты и не заметишь, как напялишь на себя ослиную шкуру!
Какой здесь простор для деятельности! Больше ста Пиноккио, изъятых у пап Карло из их каморок! И к каждому надо подобрать золотой ключик.
Ну, за этим дело не заржавеет. Личные дела, личный контакт, наблюдение в группе, и он у тебя на крючке. Вернее, на уздечке. Как ослик. Полноправный член ослиного стада.
Люция Куртовна положила на блюдечко пирожное, поставила перед Денисом.
– Не куришь? – спросила она, будто невзначай.
– Нет.
– А я думала, тебя тут научили… Ребята в интернате, прямо скажем, не «золотая молодёжь»; могут всякому научить – в основном, к сожалению, плохому.
Денис упорно не отвечал.
– Но у тебя, я погляжу, сильная воля – ого-го! Это ты молодец, что не поддался.
– Медаль за это дайте, – бросил Денис, – а лучше – домой отпустите.
«Так. На диалог вышел. Превосходно!».
Омбудсмен обрадовалась, но вида не подала, чтобы не спугнуть.
– Ты сам подумай, – проникновенно начала она, – ты же у меня умный мальчик: к кому я тебя отпущу? Куда? Как?
– К маме. Домой. Ворота откройте, я и был таков.
Люция Куртовна повздыхала, покачала головой.
– Денис, Денис…. Да я бы с радостью: не представляешь, с какой! Но мама твоя о тебе позабыла, носа не кажет в органы опеки и попечительства, в социальный комитет, в школу, в управление образования, в администрацию, наконец. Был ты – её не было, нет тебя – и её нет. Всё остаётся на своих кругах. Неужели тебе так хочется вернуться в пустой дом к равнодушной женщине, которая просто называется твоей матерью, а самом деле ею не является?
– Она меня любит, – хмуро отозвался Денис. – А вы меня?
Душкова от неожиданного вопроса замешкалась.
«Ого, какой сообразительный! Где он этому научился? А ведь я предупреждала, что репрессиями и телесными наказаниями ничего толкового не добьёшься. Сперва приручи, найди болевые точки, а потом безболезненно бери его и толкай в бой: зависимость от системы удовольствий и наказаний уже закреплена. А тут – как теперь работать? Единственное, что осталось – его страсть к виртуальной игре».
Она выдохнула, улыбнулась, нежно взъерошила Денискины волосы.
– Конечно, люблю, – сказала она. – Ведь ты сам по себе необыкновенный, одарённый, тонко чувствующий человек. Я, как бы это сказать… настроена с тобой на одну волну.
Денис исподлобья на неё посмотрел и выразился:
– Если на одну волну, то вы наверняка чувствуете, чего я хочу.
Душкова широко улыбнулась, но глаза её источили ледяной яд.
– Мне хочется, чтобы мы друг другу доверяли, Денис, – произнесла она мягко.
– А мы доверяем. Я доверяю вам свои секреты, а вы доверяете меня ментам.
Люция Куртовна едва заметно поморщилась.
– Что ж делать, если процедура такая, – виновато пояснила она.
– Какая процедура? – спросил Денис.
– Процедура изъятия, – машинально ответила она и пару раз моргнула, сообразив, что проговорилась.
Тут же сделав вид, что ничего такого страшного она не сказала, чиновница с преувеличенной радостью заговорила:
– Ой, Дениска! Совсем из головы вон! Что мне для тебя дали! Ну, не лично для тебя, а для моего племянника, на день рожденья, который у него через полтора месяца. Тебе должно понравиться.
Она порылась в сумке и достала диск.
– Что это? – подозрительно спросил Денис.
– Новая игра, – торжественно объявила Душкова. – Такая новая, что я даже названия не знаю. Крутая – жуть!
– А кто вам дал? – так же подозрительно спросил Денис.
– У моего сослуживца знакомый работает в сфере компьютерных игрушек и программ. Он и дал. Говорит, это только для мастеров! Посмотришь? Я-то в таких сложных материях не разбираюсь.
– А чего мне смотреть? – отказался Денис.
– Да просто глянь, действительно ли хорошая игра, – попросила Люция Куртовна. – А то дам племяннику, а вдруг это дрянь какая-то?
Она включила стоявший в бывшей «учебке» компьютер, которого прежде тут не стояло. Вместе с Душковой, видно, переехал.
– Ничего, Дениска, всё теперь здесь изменится к лучшему, – говорила улыбчивая женщина, занимаясь копированием игры с диска на компьютер. – Я тебе помогу. Чуть какая проблема – тут же ко мне беги, договорились? Помни, что ты очень нужен своей стране. Здесь, в интернате, ты будешь ограждён от насилия и обид матери. Ты получишь прекрасное образование и духовное развитие: у нас много интересных методик развития личности – сайентология, например, или буддизм. Здесь ты станешь настоящим воином света! Разве это не достойное будущее? Хочешь стать настоящим воином света, а? Все мальчишки хотят сражаться.... Ну, вот, скопировалось.
Она с удовлетворением обозрела дисплей. Взглянула мимоходом на часы и спохватилась:
– Ой! Меня же у Крисевич ждут! Побежала, побежала! Я тебя здесь оставлю, ладно? Не стесняйся, садись за компьютер, никто тебя больше за это не обидит. Я лично прослежу, чтобы тебя каждый день пускали сюда играть. Ну, счастливо! Удачи!
Она взяла со стола папку с бумагами и убежала, цокая каблучками. Денис смотрел на монитор и не шевелился. Он молился, чтобы омбудсмен скорее вернулась и избавила бы его от тяги нажать кнопку Enter. Без неё сражаться со своей страстью становилось невмоготу. И чем дальше, тем меньше оставалось сил на сопротивление.
В конце концов, Enter пересел за компьютер, привычно положил руки на мышку и клавиатуру, вчитался в текст, рассказывающий о правилах игры. Вроде, ничего особо сложного. И Enter кликнул на «Начало игры».
Первый уровень он начинал два раза. На третий – перешёл на второй уровень. Увлёкся, заиграл в полную силу и забыл о времени, о страхе, о маме, интернате и Душковой.
Люция Куртовна на пару миллиметров открыла дверь и улыбнулась, увидев Enterа за компьютером.
«Славненько, славненько, – радовалась она. – Ещё чуть-чуть, и он будет наш. Я же говорила, что здесь нужен индивидуальный подход. Сломать человека можно не только пытками, но и «медными трубами», и потворством его страстей. А всё вместе – и плеть, и пряник – дают прекрасный результат».
Она тихонько удалилась в кабинет Крисевич. Бледнокожая лупоглазая Алла Викторовна угождала ей по полной программе, зная, что от этого нового сотрудника зависит не только будущее интерната, что её абсолютно не беспокоило, но и её собственное будущее, которое её, конечно, весьма занимало.
Люция Куртовна благосклонно принимала ухаживания начальницы и оживлённо рассказывала, как ей удалось начать перевоплощение Дениса Лабутина в Enterа.
– Когда я его увидела в первый раз, – говорила она, – он уже был Enterом, понимаете, Алла Викторовна?
– Понимаю, – лебезила Крисевич.
– Я направила к вам уже готовый материал для создания послушного члена толпы, процесс которого нам активно помогает внедрять Запад. В частности, Соединённые Штаты Америки.
– Понятно, – угодливо вставила Крисевич, напряжённо следя голубыми навыкате глазами за каждым движением омбудсмена.
– И вот я прихожу к вам для простой инспекции по сигналу своего сотрудника, и что обнаруживаю?
– Что, Люция Куртовна?
– Благодаря вашим драконовским методам, которые я решительно не одобряю, и результат которых вы наблюдаете в лице спальни двести двадцать девять и некоторых девочек – Нади Ляшко, например, – в вверенном Вам интернате эксперимент по созданию толпы, пригодной для политического и военного давления, чуть было не провалился! Взгляните: Enter почти стал Денисом! Это Ваш огромный просчёт. Неудача. Провал. Если б не сигнал от вашего сотрудника, мы имели бы здесь… чёрт те что! Этот ваш Кедраш чуть было не организовал у вас под носом православную общину! Это уж просто безобразие!
Она перевела дыхание
– Вы вообще представляете, чем грозит нам вера воспитанников в Бога?!
– Ну…, – растерянно начала Алла Викторовна, бледнея и в то же время покрываясь розовыми пятнами.
– Да? Что – ну? Не представляете?
– Ну… может быть… они будут более… послушны… управляемы, – глубокомысленно изрекла Крисевич.
Люция Куртовна чуть не расхохоталась ей в лицо.
– Ничего подобного, голубушка! Даже не мечтайте! У них появится стержень, корни, за которые они будут держаться, сопротивляясь нам и нашей программе. Они насмерть будут стоять, как этот ваш проклятый Кедраш, и не станут нашими: покорными, тупыми, зомби. Мы не сможем ими манипулировать, а тогда… зачем они нам? Зачем тогда вообще мы внедрили в России ювенальную юстицию, от которой, между прочим, на Западе тоже зачастую страдают невиновные.
Душкова налила себе воды из чайника, выпила мелкими глотками, посмотрела на золотые часы, матово переливающиеся на запястье.
– Пойду гляну, как он, а то через несколько минут полдник. Вы поняли, надеюсь, Алла Викторовна? Ещё раз просмотрите личные дела наших «крошей», найдите у каждого – снова, чтоб не ошибиться – слабости и страсти. Перепишите их для меня, и я начну работать. От вас же требуется полное содействие.
– Конечно, Люция Куртовна, – елейно пролепетала Крисевич.
Выходя, Душкова с радостью пробормотала про себя: «Как же хорошо, что мы избавились от Кедраша! Как славно!».
К «учебке» она подобралась тихохонько, чтобы не спугнуть страсть мальчишки. Приоткрыла дверь, и сердце её ликующе забилось: Enter сидел за компьютером и погрузился в игру, как казалось, до беспамятства.
Душкова полюбовалась делом своих рук. Жалко прерывать. Оставить его здесь, пока не наиграется? Хотя лучше наоборот: пусть уйдёт с неутолённой до конца страстью. Так проще манипулировать.
– Денисушка, – ласково проговорила Люция Куртовна, распахивая дверь, – не устал, родной?
Enter вздрогнул и перестал нажимать на «мышку» и клавиши. Обернулся.
– Не устал, – ровно ответил.
В глазах его не было блеска горения, и это озадачило омбудсмена.
– Понравилась игра? – спросила она.
Enter посмотрел на дисплей, подумал.
– Ничего, – наконец, похвалил он. – Крутая.
– Крутая? Что ж, отлично. Ты можешь идти. Как раз сейчас будет полдник, а потом – ты же уроки ещё не сделал?
– Ыкы, – без слов промолчал Enter и вылез из-за стола.
Намётанный глаз Люции Куртовны заметил, что виртоман чуть задержал на экране взгляд.
«Значит, зацепило. Ах, какой удачный день сегодня!», – восхищалась женщина, у которой было два мужа и ни одного ребёнка. А у третьего мужа дети вели самостоятельную жизнь и навещали отца по праздникам. Что очень удобно.
Без детей вообще лучше, чем с детьми. Зачем их рожают одиночки или те, у кого они уже есть?! И, правда, умалишённые какие-то…. Благое дело – освободить несчастных от мук и маеты ращения и воспитания. Родили – спасибо! Остальным займётся правильное государство, которое строится с помощью Запада – США и Европы; и с востока – Китая и Японии.
Может, все вместе они сделают, наконец, из России удобоваримую цивилизованную страну с приоритетом материального, а не духовного начала? Дай-то Бог!
Люция Куртовна невольно усмехнулась: до чего эти религиозные предрассудки липучи! Так и лезут в речь и в мысли. Да, сильно, сильно надо работать, чтобы искоренить веру в никому ненужного в современное время Бога. Отрадно, что подавляющее большинство детей не знают о Боге. Не знают Бога – узнают сатану.
Люция Куртовна хихикнула про себя. Кто не верит в Бога, не верит и в сатану. И все мы, умерев, попадём в ничто. Или к кому-нибудь из них.
Она открыла органайзер и написала, что завтра Enterа на игру не брать, выждать три дня, а лучше – четыре. А потом пустить. И он будет ей принадлежать с потрохами и костями.
Enter плёлся на полдник выпотрошенный и снова одинокий. Да, он, конечно, виртоманил, но…. Ему как будто остановили сердце, а когда запустили снова, оно перестало чувствовать. И даже игра не вызывала в нём былого озарения, азарта и счастья. Он вяло спросил себя – почему так? Но не ответил: не хотелось думать; не моглось.
И вообще, зачем в себе копаться? Умерло и умерло, и ладно!