[640x488]
Глава 21. НОВЕНЬКИЕ

Звонок на полдник застал Дениса на середине дороги в столовку, у перехода его остановил Феликс Иванович, рядом с которым стояли два мальчишки одного возраста с Денисом и девчонка помладше на год. Все трое худые, замороженные, бледные, будто и впрямь из холодильника взялись.
– Enter, – сказал Хмелюк. – Забирай двух новеньких – их определили в вашу спальню, а я девчонку отведу. Кира, идём. А это – Валя Цифринович и Ваня Лапчик. Киру отведу, подойду к вашему столу. И чтоб не баловать мне!
Денис пожал плечами.
– Да пожалуйста.
Он посмотрел вслед Кире и подивился, какая толстая и длинная у неё коса и как неслышно, плавно, будто скользя, она ходит. Он сморгнул свой потрясённый взгляд и обратил внимание на других новеньких.
– Привет, и всё такое, я Денис, – сказал он.
– А воспитатель сказал, что ты какой-то Enter, – проговорил Валя Цифринович.
– Это они мне прозвище дали, ну, то есть, не они, а ещё в школе…, а тут закрепилось, – пояснил Денис. – Но я на это прозвище не отзываюсь больше. А кто назовёт – отлуплю. Это понятно?
– Понятно, – откликнулся Ваня Лапчик. Его уши смешно оттопыривались, но лицо было вполне симпатичным.
– Голодные?
Ваня сглотнул и кивнул:
– Всегда.
– Собирайте ноги и вперёд, – велел Денис и чуть подтолкнул их к столовке.
Он посадил их по обе стороны от себя. Притащил на подносе три стакана какао с плёнкой и булки, поставил перед новичками. Жители спальни двести двадцать девять взирали на происходящее безмолвно. Усаживаясь, Денис обратился через стол к Гарюхе.
– Новеньких прислали: Валёк Цифринович и Ванёк Лапчик. И ещё девчонку. Одноклассница, что ли?
– Сестра, – поправил Валёк. – Мы с ней двойняшки.
– Непохожи, – заметил Денис.
– А похожи только близнецы, – объяснил Валёк. – Двойняшки всегда разные.
Миша Букашечкин пожалел:
– Худо вам здесь придётся – абзац просто.
Лицо Вали Цифриновича окаменело. Помолчав, он пожевал булку, попил какао вместе с плёнкой и проговорил:
– Всяко лучше, чем дома.
Ребята переглянулись: ничего себе – лучше!
– Здесь – лучше?! – недоверчиво переспросил Колька Евлаш.
– Спятил, – убеждённо поставил диагноз Саша Рогачёв.
– Ты просто сюда не тогда попал, – сказал Щучик. – Вот осенью бы….
– Да, щас хоть дышать можно иногда, – подтвердил Певунец.
Валёк дожевал булку, допил какао, внимательно осмотрел донышко стакана, подобрал с блюдца булкины крошки.
– Не, – уверенно сказал он. – Дома хуже. Там ни булок, ни какао.
– А что? – спросил Миша Букашечкин.
– Иногда макароны. Иногда старый хлеб, – перечислил Валёк Цифринович, – а вообще – объедки всякие, если мать с отцом не доели и обрякли.
– Чего сделали? – не понял Гарюха.
– Не доели и обрякли, – повторил Валёк и расшифровал: – Опились вусмерть и забыли, чего не доели.
– Не может быть! – выдохнуло сразу несколько голосов.
– У нас тоже туго с едой приходилось, – признал Денис, – но мама всегда старалась, чтоб я сытым ходил.
– И моя!
– И моя тоже!
– Да у всех, – подытожил Гарюха, оглядев своих подопечных.
– А чего вас из семьи изъяли? – озадаченно поинтересовался Певунец.
– А били нас, – охотно поделился Валёк, – в школу не водили, не одевали, не кормили толком. Из соседей кто помогал – вот поп один, отец Григорий, а ещё бабка одна, Раиса, и тётка Зульфия, а так и всё. Кто-то из них и написал в органы опеки. Скорее, баба Рая. А, может, ещё кто. Не знаю. Здесь-то, говорят, всегда кормят, одёжку дают, в школе учат. Я буду здорово учиться, чтоб нормальные деньги зарабатывать. Заработаю – буду помогать тем, кто мне помогал, и таким, как мы с Кирой.
– Эй, трескотня, хватит базлать! – ворвался в Валькин монолог грубоватый презрительный бас «старшака» Хамрака.
Валёк и Ванёк вжались в стулья. Внутри Дениса спокойное море, едва плескавшееся с утра, закипело и вырвалось брызгающейся волной.
– Отвянь, Хамрак,– бросил он, вставая. – Тебя что, звали?
Влад Хамракулов, прищурившись, пожевал во рту язык.
– А меня звать не надо, Enter, – зловеще проговорил он. – Я сам вижу, где порядок следует навести.
– А кто тебя шерифом назначил? – бесстрашно усмехнулся Денис. – Пуга? Крыса? Ой-ёй, прости, не догадался: ты засланный Душечкой шпион!
– Кем? – нахмурился Хамракулов.
– А дракон новый – Люция Куртовна Душкова. Ты к ней не ходил, что ли?
Денис нёсся вперёд, не сбавляя на поворотах.
– Кто к ней на обед попадает, либо в дракона превращается, либо в козявку с переломанными ножками. Но всех она коллекционирует. Булавками к стенке прикалывает и глядит, как они мучаются. Класс, да? Так чего ты к нам пристал, Хамрак? Драконесса приказала?
Рядом с Хамракуловым появился Славка Кульба.
– Чё за базар? – нагло присвистнул он. – Страх в клозете потеряли?
Хамракулов ухмыльнулся:
– Пищит какой-то мумрик в мышеловке.
– А где наша кошка? – насмешливо промяукал Кульба и выставил вперёд руки с растопыренными пальцами.
Денис спокойно посоветовал:
– Ты бы, Славка, маникюр бы себе сделал, что ли. А то давай, я подстригу, не побрезгую.
«Старшак» посерьёзнел, набычился. Опустив, руки, он сжал кулаки.
– Нарвался ты, Enter, круто, – процедил он. – Ты, чё ли, мечтаешь, чтоб власть наша кончилась? Забудь. Мы при любом режиме нужны, так что пиши завещание.
– Сам пиши, – возразил Денис. – И новеньких не трожьте.
– Как это – не трожьте? – будто удивился Кульба. – Совсем?
– Совсем, – подтвердил Лабутин. – Или тебя чесотка замает, если ты кого не побьёшь?
Кульба скривился:
– А чё? Точно! Замает!
– Нельзя традицию нарушать, Enter, – назидательно пронзительно Хамракулов. – Это вредно.
Денис вздохнул.
– Ну, дети малые просто, честное слово.
И получил удар в живот. Двести двадцать девятая спальня секунд десять стояла над избиваемым Лабутиным, а потом бросилась на помощь, молотя, куда ни попадя.
Ванёк и Валёк не ввязывались в драку; стояли поодаль и круглыми глазами смотрели на свалку.
Свалку вскоре раскидали воспитатели. К Вальку подбежала Кира, выясняя, не пострадал ли он. Брови её сошлись на переносице.
– Совсем с ума сошли, – пробормотала она, со страхом поглядывая на помятых «старшаков». – Зачем лупить друг друга, когда и так жить страшно?
Вставшая рядом с ней Надя Ляшко поддержала её:
– У мальчишек вечно драки на уме.
– Не лезьте к нам, пожалуйста, – со слезами в голосе попросила Кира и взяла брата за руку.
– А с тобой мы после разберёмся, ягодка, – пообещал Хамракулов, впиваясь в тоненькую фигурку жадным противным взглядом. – Где-нибудь в закуточке платье-то задерём и побалуемся, тебе ж не впервой, а?
Девочка застыла. Отпустила брата. Краски на её лице пропали, как стёрлись ластиком. Кульба хохотнул:
– Приятен секс с родным папашкой, а, девочка? То есть, женщина?
– Баба, то есть! – заржал Хамракулов.
Одного взгляда на Киру хватило, чтобы понять: её и вправду насиловал родной отец. Но ни одной слезинки не потекло по впалым щекам. Только полыхнуло от неё такой болью, что ребята притихли.
– Ну, вы сволочи, – тихо прорычал Лабутин и со всего маху засадил в челюсть сперва Хамраку, потом Кульбе.
Он их бил, пинал и кусал, будто загнанный зверь настигнувших его охотников, и не видел ничего вокруг, только мёртвое лицо девочки, заслонившее в Денисе весь остальной мир. Даже виртуальный.
Его выхватили, оттащили к стене и держали, пока не прибежала медсестра, только сегодня начавшая работать в интернате вместо Гузели Маратовны Гинзулы. Она ахала, причитала, пребывая в совершенном ужасе от интернатского контингента, но быстро делала своё дело: осматривала, мазала, нажимала, вливала успокоительное в рот, вытирала кровь.
– Совсем с ума посходили, – сердито проворчала медсестра, закончив процедуры. – Чёрт, что ли, в вас всех вселился?!
Она посмотрела на Киру, которую обнимала за плечи Надя Ляшко, и озабоченно спросила:
– С тобой всё в порядке?
– Да, Евгения Леонидовна, – едва слышно ответила Кира.
Надя сердито сказала:
– Да ничего с ней не в порядке! Разве сами не видите? Этих дураков давно в карцер надо посадить. И не на час, а на год, чтоб научились сперва разговаривать, а потом махаться. Неандертальцы.
– Че-го-о?! – возмущённо протянул Хамрак. – Это кто тебе неандертальцы?!
– Вы оба, – бесстрашно назвала Надя.
– Мало получала?
– Ни копейки, – фыркнула Надя. – И от тебя – не собираюсь.
– Ты, сука! – рванулся к ней Хамрак, но перед ним встали Гарюха и Миша Букашечкин.
– Остынь, Влад, – веско произнёс Гарюха. – Вас двое, а нас – войско. Подавим.
– А будешь к младшим приставать, мы тебе «тёмную» устроим, – пригрозил всегда тихий и застенчивый Миша и оглянулся. – Правда же?
Ребята не враз, по одному кивнули, поддерживая Мишкино обещание.
Медсестра печально вздохнула и откровенно сказала:
– Здесь у вас просто бедлам и «дедовщина». Зачем я только во всё это ввязалась? Лучше б в поликлинике пахала. Там хоть пациенты не дерутся.
Она собрала аптечку, взяла за руку Киру.
– Пойдём-ка со мной. И ты тоже... как тебя....
– Надя.
– И ты, Надя. С этим что-то надо делать
Она увела девочек в медкабинет.
«Старшаки», провожаемые злыми дерзкими взглядами малышни, удалились, пытаясь хорохориться и обещая наябедничать Крысе или Пуге или малознакомой, но наверняка такой же вредной и жестокой, хоть и под сладким соусом, Душечке.
Победители вернулись в место дислокации – спальню двести двадцать девять, оживлённо переживая первое в интернатской жизни восстание. Новенькие в обсуждении не участвовали, больше слушая о том, что было перед их приходом, и тем могло бы грозить буквально в новогодние каникулы их безрассудное сопротивление «старшакам». Ванёк и Валёк воспринимали страшилки с открытыми ртами. У Вани вырвалось как-то:
– Не, такого не может быть! Чтоб – такое!
В ответ ему показали шрамы, следы от прижигания сигаретами и синяки – у кого фиолетовые, у кого жёлтые.
Валёк на все рассказы о наказаниях и о запретах Устава только плечами пожал.
– У нас примерно так же дома было, – сказал он. – Только плохо кормили. Скорее, не кормили, чем кормили.
– Так бывает? – не поверил Миша Букашечкин.
– У нас бывает, – сказал Валёк. – А вас разве не били дома?
– Вот ещё! Ничё нас не били! – возмутился за всех Гарюха.
– Сироты, что ли?
– Ничё не сироты! По мелочёвке сюда угодили, представляешь? – зло бросил Щучик.
– Как это? Всё у вас, значит, тип-топ было, и вдруг сюда загребли? – вскинул брови Ванёк Лапчик. – Так не бывает!
– Теперь запросто бывает, – сказал Певунец. – Я сдуру пожаловался омбудсмену, что родители заставляют меня на вокал ходить в «музыкалку», и мне, типа, неохота и утомительно. И лучше б мне отдыхать в это время дома или по улице пошататься. Она и постаралась: сюда меня запихала без права общения с родаками.
– А я долго ревел, что мне байк новый не покупают, – вздохнул Щучик, – и бабка-соседка накапала, что предки меня ущемляют и оттого я несчастный. А старый байк совсем ничего себе был, ездить на нём сколь хошь можно. Хоть двадцать лет.
– Ничё себе! – поразился Валёк.
– А я наябедничал, что меня дома заставляют посуду мыть, убираться, в саду копаться, – рассказал Колька Евлаш.
– Чё, правда? Такая ерунда? – воскликнул Ванёк.
– Честно.
– А меня по бедности мамы, – признался Саша Рогачёв. – Типа средств не хватит меня вырастить.
– А ты? – обратился к Денису Валёк. – Тебя били и унижали?
– У меня..., – замялся Лабутин. – Ну... у меня всего понемногу. И в этом «понемногу» много виноват я. Больше никто. Душкова меня подцепила, а я рад стараться.... Выложил, чего не было. Дурак, короче.
Новенькие недолго думали:
– Точно, дурак. И все вы тоже.
Двести двадцать девятая нахмурилась, обиженная попрёком, а потом вздохнула и понурилась: чего уж говорить....
Саша Рогачёв произнёс в пространство:
– Мы-то, хоть дураки, а ещё дети. Ляпнуть дурость – это нам нефиг делать. А взрослые-то почему такие дураки? Или они думают, что мы не вырастем, а они не постареют? На пенсию свою не выйдут? Вот отыграемся тогда.
Мальчишки переглянулись с таким видом, будто им открылось нечто неслыханное. Гарюха выдохнул коротко воздух из лёгких.
– Я ещё и не такие истории слышал, – зло сказал он. – У моих знакомых забрали трёх детей просто из-за квартиры. А суд признал, что всё незаконно, и детей должны были вернуть, а они бац – и обвинили дядю Олега, будто он изнасиловал Галку, свою старшую дочь.
– А чё, он не насиловал? – ёжисто спросил Валёк, и мальчишки вспомнили про его сестру Киру.
– Точно нет, – заявил Гарюха. – Её докторишка смотрел, понятно? И ничего! Но дядю Олега всё равно посадили.
– Для профилактики, это факт, – буркнул Валёк.
– Ты его знаешь?
– Не знаю, и чё?
– А то. Не знаешь, не болтай,– запретил Гарюха, помолчал и признался нехотя: – Я вообще в упаде был: его Галька оговорила, что отец с ней что-то делал. Я у неё потом пытался выпытать, с чего она вдруг наврала.
– И чего она? – спросил Певунец.
– И ничё. Молчала. Упёрлась ушами в крышку гроба и рот на задвижке.
– Нагрузили, значит, – понял Певунец.
– Оболтали. Одурманили, – дополнил Щучик.
– Обработали, – уточнил Денис. – Это они здорово умеют. Опутают так, что и маму грязью обольёшь, да не поймёшь, когда и какими словами это сделал.
И зыркнул зло куда-то в сторону двери.
– А я ещё историю знаю! – похвастался Дима Чепеленко – один из группы спальни двести двадцать девять, которая жила как можно тише и неслышнее, чтобы не напороться на наказание воспитателей или заинтересованное внимание «старшаков».
На него посмотрели, и он выложил:
– У нашего соседа Лапшина четверо: двое от первой жены, двое своих. Он воще хорошо бабки сечёт, за бедность его не посадишь, и воще клёвый мужик. Но у детей жены дед – «шишак» из Газпрома. И старшего Тимофея этот дед в четырнадцать лет забрал его. Сперва, типа, на выходные, а потом насовсем. Ну, соседи тыр-пыр, хотели его вернуть, и тогда этот дед Лапшина посадил.
– И как он его посадил? – спросил Гарюха.
– Запросто. Тимофея обработали, как эту Гальку твою, и он заявил, что отчим его бил.
– А на самом деле не бил? – прищурился Валёк Цифринович.
– Как же – бил! И пальцем не трогал! – убедительно воскликнул Дима Чепеленко. – А только ему тоже не поверили и посадили. А дед и младшего Алёшку скоро к себе забрал. Изъяли его. Вот так вот.
– Слово-то какое – изъяли... брр! – передёрнулся Олег Шибанов – тоже из «незаметной» компании. – «Изъ-я-ли». Будто мы какие-то машины или информация какая-то. А у моей двоюродной тётки шестерых детей отняли.
– А чего так? – спросил Денис.
– Одна живёт. Муж откинулся четыре года назад.
Олег помолчал и добавил:
– А старшую Катюху в приюте типа нашего изнасиловали. И замяли всё. Никто, типа, не виноват.
– В приюте? – повторил Гарюха. – Тогда ясно.
– Чего тебе ясно? – вскинулся Валёк.
– Ты с нашими девчонками разговаривал? – повернулся к нему Гарюха.
– Когда мне ещё? – попятился Валёк. – Я ж только поступил.
– И лучше не говори, – предупредил Гарюха. – А то пошлют или поколотят.
– А в моём классе училась девчонка из приёмной семьи, – рассказал Певунец, – так она каталась на катке, грохнулась, синяки там всякие, и её тут же – вжих! – обратно в приют! Окнуть никто не успел! Уж как Танька не упиралась! Рыдала, вопила, из дому сбегала на вокзал, но её поймали и всё равно в приют запихали.
– Ни фига! – ахнул Дима Чепеленко.
– Ага.
– С другой стороны, – задумчиво произнёс Миша Букашечкин, – если у вас дома творилось то же, что у нас в интернате - разве что в психушку не сдавали, как нас, тогда вы ничё не теряете. Ну, бить, может, будут меньше. Но могут и больше. Кто их, взросляков, разберёт?
Так они болтали до самого ужина, не потревоженные никем.

Глава 22. УРОК ИСТОРИИ

Звонка, сзывающего всех в столовку, Денис почему-то ждал с волнением. Сперва не понял, почему, а когда увидел впереди себя длинную толстую косу, с изумлением понял, что ждал и боялся до бессилия в коленках встречи с Кирой.
Чего это с ним такое? Никогда он девчонок не боялся. Разве что в подготовительной группе детского сада одну, особенную...
Кира шла с Надей Ляшко и её одноклассницей Ларисой Адеевой, и Денис обрадовался: от Нади он всё про Киру вызнает!.. Если, конечно, Кира захочет, чтобы о ней что-то знали, а Надя сочтёт правильным снабдить Дениса ценной информацией.
Два этих условия донимали Дениса весь ужин. Хорошо, что он короткий: чего там – заглотнул, запил и готово. Он сел так, чтобы видеть Киру и частенько поглядывал на неё, мечтая её от кого-нибудь и чего-нибудь спасти. Он твёрдо решил, что не будет трусить, если Кире понадобится защита.
Но ничего такого не произошло, хотя старшие мальчишки посматривали на неё иногда особенным противным взглядом. Надя и Лариса быстро увели новенькую, и никаких покушений не произошло. Что хорошо, учитывая странную слабость в коленках.
На другой день перед началом уроков Дениса поймала Душкова и, светясь ямочками на щеках, проворковала:
– Денисушка, как ты, солнышко? Всё в порядке?
– Ничё, – неохотно буркнул Лабутин.
– Слушай, я хотела пригласить тебя в какую-нибудь игру сразиться.
Омбудсмен смотрела доброжелательно и излучала флюиды комфорта.
– Я за тобой зайду, – пообещала она.
Денис равнодушно пожал плечами:
– Ладно.
Она задержала на нём испытующий взгляд, снова улыбнулась. Денис вернулся в класс, сел рядом с Колькой Евлашем, открыл учебник по математике, сделав вид, что читает. Проницательный Колька ткнул его в бок.
– Чё, самый умный?
– Отвянь, – огрызнулся Денис.
– А если повежливее?
Денис неохотно поднял на него глаза, подумал.
– Отвянь, пожалуйста, а то урою.
Колька взметнул брови.
– Фу-у, как грубо! Ботаник!
Но отстал. А тут звонок оглушительно ударил по ушам, и Лабутин привычно зажал ладонями уши.
– Замонали, – тихо проворчал он. – Глухие тут все, не услышат.
Непонятно, почему, вспомнился отец – как на крик Дениса он равнодушно отмахнулся и ни разу не обернулся на сына. Это воспоминание выжгло слезу, и Лабутин поспешно заморгал: нечего слабость показывать! Подумаешь, отец отвернулся. Родной папа Вальки и Ваньки избивал их, Киру насиловал!.. Так что у Дениса в отношениях с отцом – просто блеск: ни-че-го! Оказывается, это совсем неплохо.
Проскочила математика с новой темой – непонятной, потому что были непонятные предыдущие (а по ней, между прочим, когда-то будут экзамены). Протягомотился русский язык (кому он нужен, Денис писателем становиться не собирается). Проползла литература (вот уж вовсе бесполезный предмет!).
Обед. Денис воспрял духом, не ясно сознавая, почему. Заметил толстую девичью косу, разделяющую спину надвое, и едва скрыл половину волнения.
– Ты чего такой? – спросил его черноволосый Игорь Вострокнутов.
– Какой тебе ещё? – огрызнулся Лабутин.
– Странный…
Догадался, зыркнул по сторонам, придвинулся:
– «Дурь» где-то надыбал?
– Спятил, – убеждённо ответил на это Денис. – Какая в банку дурь?!
– Тебе виднее, – заговорщицки прошептал Игорь.
А Миша Букашечкин солидно одёрнул приставалу:
– Отойди от него. А то шандарахнет, золу от тебя собирать придётся.
– Отчего это он меня шандарахнет? – ощетинился Игорь. – Я ему ничё не сделал.
– От влюблённости, балбес, – ласково сказал Миша.
Игорь разинул рот, а Денис покраснел и шандарахнул и Игоря, и Мишку, чтоб не болтали всякую чушь. Разозлился так, что сел со своим подносом спиной к девчачьему столу и молниеносно слопал свою порцию, не заметив вкуса.
Злобно глядя прямо перед собой, размашисто шагая, он отнёс поднос с грязной посудой на конвейер и, сунув руки в карманы, продефилировал по столовке до дверей с видом полного равнодушия, но стиснув до боли зубы.
В переходе между зданиями он столкнулся с Михаилом Натановичам и пробормотал «Здрасьте». Галайда было начал:
– Денис, я тебе что сказать хотел…
Но тот не остановился, чувствуя, как горят щёки, и боясь сорваться и нагрубить. А хуже того – расплакаться.
В классе он достал из пакета учебник истории и открыл его где-то в середине. Капец, теперь насмешек не оберёшься…
Вдруг перед ним всплыло ясное лицо Серафима. Он словно хотел сказать что-то, но хотел, чтобы Денис догадался сам. Эх, был бы он сейчас рядом! Нипочём были бы насмешки!
Но, в конце концов, Денис устал слыть за слабака. Он сам не постоит за себя? Да запросто постоит! Недаром ведь Серафим был в его жизни. И есть. Даже если не рядом, а где-то в других мирах.
И когда в класс стали возвращаться мальчишки, Денис встретил их с поднятой головой.
Щучик подсел к нему, брякнул:
– Enter, ты чё, правда, втюрился?
Денис спокойно выдержал его любопытный взгляд и с достоинством ответил:
– Во-первых, не втюрился, а влюбился. А во-вторых, тебе завидно? Так сам влюбись. А не имеешь такого таланта, так замолкни и кулак грызи.
Улыбнулся широко и, не моргая, впился глазами в глаза Щучика. Тот долго не продержался, отвернулся, пробурчав:
– Да ладно, ладно, чего взъелся. Я шутканул. Влюбляйся себе, сколько влезет. Я-то чё, против, чё ли?
Денис со спокойным достоинством пожал плечами.
Прозвенел оглушительный звонок. Мальчишки расселись по местам и выжидательно уставились на дверь.
Она отворилась и впустила Пугу и странного мужчину с длинными чёрными волосами, схваченными в «конский хвост», с небольшой густой бородой, одетого в строгий деловой костюм – тоже чёрного цвета.
Странный в этом бородаче был и его взгляд – синий, ясный и… добрый. Такой добрый, что его хотелось пить. Такой, будто он заранее полюбил будущих своих учеников, и теперь дарит любовь не за успехи в предмете, а просто так. Будто он не учитель, а отец всем мальчишкам в классе.
Он смотрел и чуть улыбался. У мальчишек сами собой пооткрывались рты.
– Чё за фрукт? – громко прошептал кто-то.
На «фрукта» бородач не обиделся, чуть заметно улыбнулся. Пугинский прищурился на нахала, но вслух его не отметил.
– Представляю вам нового учителя истории, – металлическим голосом, не здороваясь, сказал Георгий Николаевич. – Григорий Сергеевич Небесный.
И, не прощаясь, удалился.
– Вот так фамилия! – не удержался один из учеников, Сергей Деньгин.
Небесный весело кивнул.
– Сам переживаю, – откликнулся он охотно. – И что за фамилия? О чём? То ли, что в облаках витаю, о небывалом фантазирую, то ли мыслью к Богу устремляюсь.
Мальчишки понимающе переглянулись.
– Так вы поп? – догадался Игорь Вострокнутов.
– Поп. А что, у вас попов не жалуют? – улыбнулся Небесный.
– Да ничё, привыкли уже, – успокоил Игорь, и все хихикнули.
– Привыкли? – переспросил Григорий Сергеевич.
– Ага, – встрял Певунец. – У нас тут пацан был, тоже в Бога верил. Молился, просился в церковь сходить. А только Кедраша не пустили, и молиться не давали. Так он втихаря.
– А потом его чуть не убили, – зло добавил Денис. – Еле вон Галайда в больницу переправил. Знаете, нет? Серафим Кедринский зовут.
Григорий Сергеевич внимательно посмотрел на него.
– Жив Серафим, не волнуйтесь, – сказал он негромко. – И здоров. В семью вернулся. Всем вам привет передаёт. Говорит, молится о вас Богу, чтобы и вы дом поскорей увидели.
– И чё, неужто сбудется? – скептически хмыкнул Гарюха.
– Тебя как зовут?
– Ну… Гарюха.
– Как?
Гарюха хмыкнул и неохотно ответил:
– Егор Бунимович.
– А почему ж тебя Гарюхой называют?
– Нипочему. Кот Базилио прозвал, а имена у нас только в документах, – вызывающе ответил Гарюха.
– Понятно… А можно звать тебя не Гарюхой, а Егором? Я, честно сказать, не знаю, что это такое – Гарюха, – попросил отец Григорий. – Всё ж-таки – имя-то у тебя, как моя фамилия.
– Какая? – помимо воли вылетело из Гарюхи.
– Небесная.
– Чего это небесная-то? Фигня это, – ощетинился Гарюха.
– Погоди ты! Интересно же, почему небесная, – загорелся Певунец.
– Потому что Егор – это, на самом деле, прекрасное греческое имя Георгий. Во времена императора Диоклетиана, в третьем веке, его носил один великий воин родом из Каппадокии. Он отличался мужеством и умом. Император любил его и сделал тысяченачальником. Когда начались горения на христиан, Георгий исповедал Иисуса Христа и отказался поклоняться идолам. Восемь дней его очень жестоко пытали, а потом отрубили голову. Но и после смерти великомученик служил людям: в Бейруте он сразился со змеем, который опустошал земли и поедал людей, и в жестокой схватке победил его, – кратко рассказал отец Григорий и подошёл к чистому окну, забранному решёткой.
Он рассмотрел унылые виды внутреннего двора интерната и снова повернулся к классу.
– Так вот, Георгий. Я думаю, что сбудется просимое у Бога, потому что просьба справедливая. Ты не находишь?
– Нахожу. Но я в Бога не верю, – хмуро заявил Гарюха.
– Что ж. Не верь. Твоё право. Твой выбор: на тонком волоске над пропастью висеть, где огонь, скалы и бурная река, или по лестнице к новой жизни подниматься… Но сегодня, собственно, я хотел поговорить с вами об Александре Невском, святом русском князе. Вы, собственно, знаете, кто он такой? Можете с места отвечать, не вставайте.
Класс помялся. Димка Чепеленко несмело пискнул:
– Он жил во время татаро-монгольского ига…
– Верно, – подтвердил отец Григорий. – И что он такого сотворил, что Церковь прославила его, а русский народ выбрал главным именем России – его имя?
Класс помялся. Димка Чепеленко снова пискнул:
– Он шведов победил.
– Правильно. А когда?
– Ну… в июле тыща двести сорокового года… кажется…. Я вчера читал, – пискнул красный от страха Димка.
Учитель его похвалил:
– Молодец! Всё точно назвал. Ставлю тебе пятёрку. Как тебя зовут?
Он открыл классный журнал, взял ручку.
– Димка Чепеленко.
– Очень хорошо, Дима.
В клеточке напротив фамилии Димки появилась первая в череде троек пятёрка. У него от изумления открылся рот. Сосед, Колька Евлаш, хлопнул его по спине.
– Клёво!
– Теперь, если позволите, попробую вам немного рассказать о благоверном князе Александре словами нашего современного русского историка Николая Михайловича Коняева*1. Как сказал бы диктор на телевидении, «устраивайтесь поудобнее»… Хотя и разваливаться студнем не следует. Спрашивать буду только добровольцев.
Миша Букашечкин тут же приободрился и выпрямился под ухмылки одноклассников, тоже обрадовавшихся тем, что их не будут пытать вопросами по истории. Отец Григорий сел за учительский стол, раскрыл тонкий журнал и начал:
– Я прочитаю вам, ребята, доклад Николая Михайловича, который он сделал на научной конференции, посвящённой святому князю. Итак…
Сперва класс расслабился, уверенный, что уж теперь-то можно спокойно поспать, помечтать, почеркать в тетрадках – в общем, ничего не делать. Но воодушевлённый голос священника почему-то не дал им безмятежно полениться. Они стали вслушиваться в то, что он говорил.
– … «Святой Александр Невский появился тогда, когда, может быть, без такого правителя, как он, и не было бы у Руси дальнейшей истории…».
– Ничего себе! – громко прошептал кто-то. – И нас бы не было?
Отец Григорий, нимало не досадуя, охотно подтвердил:
– И нас бы. После чтения я с удовольствием бы послушал ваши альтернативные версии развития Руси. Как считаете, осилите?
Мальчишки спрятали в парты глаза. Отец Григорий, не смущаясь всеобщей робостью и апатией, продолжал читать:
– «Тёмные силы делали, кажется, всё, чтобы не было Александра Невского. После неудачи князя Ярослава Всеволодовича в битве на Липице в 1216 году, отец матери Александра Невского, Мстислав Удалой, разлучил родителей будущего благоверного князя»…
– Прям как у меня, – не сдержался потрясённый Федя Абачев.
Отец Григорий внимательно посмотрел на него.
– Жаль, что у тебя так получилось, – посочувствовал он.
– Да. Мой дедуля во как постарался! – невесело хмыкнул Федя. – А потом гикнулся. Но родаки всё равно не сошлись.
– А чего? – спросил любопытный Щучик.
– Да поздно уже было, – отмахнулся Федя.
– Ну, тихо! – сказал Гарюха. – Потом кости перемелите. Чё, не удалось, значит, тёмным силам победить?
– Не удалось, – согласился отец Григорий, улыбаясь. – У Господа нашего уготована была иная судьба для князя Александра. По Его воле козни Мстислава Удалого рассыпались в прах, и князь Переяславский Ярослав Всеволодович и рязанская княжна Феодосия Игоревна поженились. И на свет появился Александр.
Отец Григорий обвёл ребят удивлённым взглядом.
– Представляете? – поделился он своим чувством. – Не было б Господней воли – и не поженились бы. И не родился бы на Руси освободитель земли Русской. А вы сами – каждый из вас? Не встретились бы наши родители по воле Бога, и где бы мы были?
– Нигде! – раздалось несколько голосов.
– А где? – беспокойно спросил Миша Букашечкин.
– Нигде, болван! Сказали же тебе, – ответил Гарюха снисходительно.
Отец Григорий обратился к нему:
– Кто болван?
Гарюха поджал губы, но всё же ответил нехотя:
– Ну, он, Мишка.
– Он у вас кóлышник?
– Кто? – нахмурился Гарюха, а все прыснули.
– Двоечник получает двойки, – терпеливо разъяснил отец Григорий. – А если человек болван, то есть, тот, кто вовсе ничего воспринимать не может и потому получает на уроке одни колы, – значит, он прозывается «кóлышником». Так, получается? А, Георгий?
Гарюха независимо повёл глазами и не ответил. Зато обиделся Миша Букашечкин.
– Чего это я – ничё не воспринимаю? Я, между прочим, вообще нормально учусь! Вовсе я не болван. Это ты, Гарюха… тот самый. Не понимаешь нифига.
– Не Гарюха, насколько я помню, а Георгий, – уточнил отец Григорий. – Запомнишь, Миша?
– Раз ты не болван? – опасным тоном подначил Гарюха.
– Запомню, чего…
– И ты, Георгий, зазря человека не охаивай, тем более, что знаешь его так долго, а значит, знаешь, каков он на самом деле, – сказал отец Григорий.
Класс прекратил хихиканье и выжидающе уставился на Гарюху. Тот неохотно выдавил:
– Ладно. Пардон, Мишка.
– А мне твои запардоны… – огрызнулся Букашечкин.
– Тихо вы, хватит лаяться! – прикрикнул вдруг на них Денис. – Надоело. Про Невского послушать охота, так что примолкните. Ясно?
Пацаны переглянулись и от неожиданности действительно примолкли.
– Кхм… – кашлянул отец Григорий. – Весьма впечатляющий результат… Но впредь хотелось бы видеть во всех вас достойных уважения мальчишек, а не, простите, испуганных щенят.
– Почему это – испуганных щенят? – возмутились пацаны. – Да мы!..
– Потому что лишь от испуга человек звереет, – объяснил отец Григорий. – И от безнаказанности. Ну, продолжим углубляться в древнюю Святую Русь?
Класс вразнобой пробубнил «Да». Священник открыл журнал на заложенной странице.
– «Александр Ярославович рос и мужал, словно наперегонки с историей. Ровно четыре года было ему, когда на реке Калке произошла первая битва русских с монголами. Ему было пятнадцать, когда в тысяча двести тридцать пятом году курултай в Каракоруме принял решение послать войска для расширения улуса Джучи «до последнего моря». И семнадцать, когда осенью тысяча двести тридцать седьмого года из волжских степей двинулось на Русь войско Батыя»…
Отец Григорий отложил журнал.
– Он был ненамного старше вас, а познал больше вас добра и горя. Он с малолетства радел за свою Родину, за русский народ, и каждое событие в стране переживал и осмысливал, как событие своей жизни. Он видел себя не только свидетелем, но и вершителем истории. Он уже в отрочестве ковал в своём сердце победу над врагом – монголами. Думаю, встреть вы, нынешние мальчики, вашего ровесника, княжича Александра, пообщавшись с ним, вы бы задумались о том, какие суетливые, обыденные думки терзают вас, на какие мелкие занозы вы реагируете так бурно, будто вам пилят деревянной пилой живую руку. Что вас заботит? Чем вы заняты? Что вас интересует до глубины души? Уличные драки? Пиво, сигареты, наркотики? Скейтборд? Ролики? Интернет? Видеоигры?
На Enterа обернулись. Он, не зная, как отреагировать, просто показал язык.
– Вот-вот, – кивнул отец Григорий, – а на правду либо кулаки распускаем, либо материмся, либо язык показываем. Достойно ответить – силёнок не хватает.
– А как – достойно? – спросил Серёжа Деньгин. – Приёмом?
– Смирением, терпением, прощением. Делами своими. И не червяными, а великими для вас, пацанов, делами.
– А какими это? – уточнил Гарюха Бунимович.
– Не дать разгореться той же драке, – спокойно ответил отец Григорий, – не брать самому и отучить других – сигарету и наркотик. Взрастить в себе доброту, искоренять злобу. Помогать девочкам, малышам, слабым и друг другу… и даже недругу, если он в беде. Учиться так, чтобы получить такую профессию, с помощью которой вы лично на все сто сможете помогать людям. Этого пока хватит?
– Хватит! – протянули озадаченные мальчишки.
Отец Григорий улыбнулся им.
– Подумайте, что бы вы сказали вашему ровеснику княжичу Александру, будь он с вами, – предложил он. – Чем поразили бы, чем огорчили? Только обойдитесь без научно-технического прогресса, договорились?
– А дальше про Александра? – потребовал Димка Чепеленко.
– Дальше?
Отец Григорий подвинул к себе журнал.
– Вот и дальше тебе... Но сперва быстро одну вещь скажу. Вы любите Запад? Не как сторону света, а как сторону мира?
– А то!
– Ещё бы!
– А почему любите? – спросил отец Григорий.
– Классно! – шумел класс.
– Супергерои!
– Видеоигры – улёт!
– Богачи все! У каждого дом и тачка!
– А шоу! Боевики! Триллеры!
– Там воще свобода!
Когда выкрики смолкли, ребята увидели, что учитель сидит, подперев ладонью щёку, и глядит на них с грустью, собранной в глазах и морщинках.
– А чё? – высунулся Щучик.
– Жаль мне вас, милые, – тихо сказал священник, и было понятно, что это слова не на публику. – Жалко и страшно за вас. Прежде Россия Запад к себе и близко не подпускала, и как сильна была наша страна! А теперь Запад всюду суёт свой нос, во все сферы нашей жизни, и пытается сделать то, что желал сделать на протяжении всего существования России…
– А что сделать? – спросил Федя Абачев.
– Уничтожить, – кратко, но ёмко ответил отец Григорий, и от его слов у ребят проморозило кожу. – И, похоже, он своего добьётся, если мы с вами этого не изменим.
– А что мы можем-то? – хмыкнул Игорь Вострокнутов. – Мы маленькие.
– Уже, во-первых, не такие уж маленькие по сравнению с яслями, – возразил отец Григорий, – а во-вторых, вы можете выбрать другой путь: путь не западного прихлебалы и выкормыша, а русского былинного богатыря, сильного телом и духом. Это вам по силам. Надо лишь взяться. Но я это к чему? Многие наши соотечественники воспринимают вмешательство Запада не как угрозу жизни России, а как благотворительную помощь, что в корне неверно. И Александр Невский боролся именно с ним, с Западом. Вот послушайте историка Николая Михайловича Коняева…
Он начал читать статью:
– «Именно в страшную годину татаро-монгольского нашествия, девятого декабря тысяча двести тридцать седьмого года, римский папа Григорий Девятый издал буллу, возвещающую крестовый поход на Русь. Крестоносцы…»… Знаете ведь, кто такие крестоносцы?
– Знаем, смотрели!
– Так вот… «Крестоносцы должны были нанести удар в спину израненной Руси – по нетронутым татарами новгородским землям. Орден меченосцев усилили тогда слившимися с ним тевтонским орденом. Рыцарям пришлось пожертвовать частью владений в Ливонии, но взамен римский понтифик разрешил им вознаградить себя покорёнными псковскими землями. А на соединение с меченосцами с северо-запада двинулись на Русь шведы. Шведским героям папа римский посулил в виде награды новгородскую землю»…
– Сволочи, – выразил своё отношение к понтифику Григорию Девятому Саша Рогачёв.
– Шш! – шикнул на него Миша Букашечкин.
На них зашикали со всех сторон и шикали друг на друга, пока Денис, потеряв всякое терпение, не проревел:
– Ти-и-хо-о!! Кто шикнет хоть раз, тому час буду базлать про стратегию в Mortal Kombat!
В полной тишине развеселившийся от странной Денискиной угрозы, отец Григорий кашлянул и продолжал:
– «Сейчас некоторые историки скептически оценивают значение Невской битвы на том основании, что слишком уж мало народа погибло в той сече. Но ведь святой князь Александр Невский и не ставил перед собою задачу пролить больше крови. Защищая новгородские пределы, ему надо было лишь отразить вражеское нашествие, и он с ювелирной точностью помешал противнику соединиться, когда двенадцатого июня тысяча двести сорокового года разгромил на Неве силы тогдашнего «НАТО»»… Невская битва, ребята, – это не просто выигранное сражение, а явленное Господом чудо, свидетельствующее, что страна сохранится, что Русь нужна Богу, и Он возродит её в новой силе и славе. В духовном смысле сражение на Неве стало небесным знаком, обетованием Московской Руси, идущей на смену Руси Киевской».
Отец Григорий оторвался от журнала.
– Кто мне скажет, какой город поднялся пять столетий на месте сражения русских со шведами?
Пауза. Неуверенный голосишко:
– Санкт-Петербург?..
– Правильно, – похвалил отец Григорий. – Тебя как зовут?
– Щучик, – с готовностью отозвался «неуверенный».
Брови священника полезли на лоб.
– Это фамилия, что ли?
Щучик хихикнул:
– Не, это кличка.
– Как телячья, что ли?
Класс коротко громыхнул. Отец Григорий властно поднял руку и одним этим движением добился внимания.
– Чего это телячья? – обиделся Щучик.
– Так ведь клички дают только животным, – сказал отец Григорий. – И знаешь, почему?
– Ну, почему?
– Потому что у них нет души, а значит, и бессмертия тоже.
– А у нас, что ли, есть? – недоверчиво хмыкнул Щучик.
– А у нас есть. И без всякого «что ли». Бог дарит нам душу навсегда, навечно. Это единственное, что никогда не умрёт в материальном мире, созданным нашим Творцом.
– Офигеть! – выдохнул Саша Рогачёв. – Всё-всё погибнет, а мы нет?
– Мы – нет. Только зачем красоте погибать? Бог даст нам иной мир, краше прежнего.
– Но не для всех, – возразил Денис.
– Но не для всех, – согласился отец Григорий. – Но разве это несправедливо: дать награду отличившимся и лишать её тех, кто от неё сам решил отказаться?
– Справедливо! – откликнулись многие.
– Отлично, – обрадовался отец Григорий. – Вернёмся к имени человека. ДАвным давно, когда рождался ребёнок, его нарекали именем, которое обязательно означало нечто важное. К примеру…
Отец Григорий привычным жестом огладил бородку.
– К примеру – тебя всё же как зовут? – обратился он к Щучику.
– Валька Щучьев.
– Валентин, значит.
– Я тоже Валентин! – обрадовался новенький – Цифринович.
– Целых два Валентина! – восхитился отец Григорий. – Вот так урожай! Редкое имя… Пришло оно к нам из древнего Рима и с латыни переводится как «здоровый» и «сильный». Надеюсь, так оно и есть?
– Понемногу, – поскромничали оба Валентина.
– Их, похоже, назвали в честь святого Валентина, покровителя всех влюблённых, – солидно поведал Игорь Вострокнутов.
– Ага, четырнадцатого февраля – День влюблённых! – вспомнили некоторые.
– Скажем, святой Валентин никакого отношения к дню влюблённых не имеет, – сообщил отец Григорий потрясающую новость.
– Не имеет?! А везде же говорят! – заголосили мальчишки.
– Говорят, да правды не знают. А правда такая. В третьем веке от Рождества Христова жил священник по имени Валентин. Он исповедовал православную веру перед язычниками, среди которых жил, и они обезглавили его.
– Нифига себе! – переглянулись мальчишки.
– Да. И вот с той поры его святые мощи с шестнадцатого века покоятся в католическом Мариацком костёле старинного польского города Хелмно. Туда приезжают паломники и молятся о спасении души…
– А почему он святой? – с любопытством спросил Игорь Вострокнутов.
– Вам, правда, интересно? – спросил отец Григорий.
– А то! – отозвался нестройно класс.
– Ладно, расскажу.
Отец Григорий задумчиво посмотрел в окно на подающий снег и начал, возвратившись к своей мальчишеской аудитории:
– Священномученик Валентин служил епископом маленького итальянского городка Интерамне*2.
– Как? – переспросил Паша Гребенко.
– Интерамне. Ныне это город Тернин. Епископ жил аскетично, праведно, и Бог дал ему дар исцеления мучительных нервных недугов, бессонницы и эпилепсии. Его боялись бесы, и сотни людей, в которых они вселились, стекались в Интерамне в жажде избавиться от них. Он обращал на путь истины язычников, в том числе, и молодёжи, крестил их. Как-то раз к нему пришёл сын градоначальника Интерамне Авундий. Побеседовав с епископом Валентином, юноша уверовал, крестился и не побоялся открыто исповедовать Христа… А кто-нибудь из вас мог бы пойти по его стопам? – внезапно спросил отец Григорий притихших ребят.
– А как найти? Креститься, что ли? Так у нас и так некоторые некрещёные, чего тут ходить? – заметил Женя Каледин.
– А если б тебя арестовали, не давали есть и пить, били бы, пытали, соблазняли жизнью, безопасностью, богатством, только чтобы ты отказался от Христа и обратился в атеизм? – допытывался у него отец Григорий. – А в те времена так и происходило. Если ты христианин, жди беды: преследований, мучений и смерти.
– И никто не отказывался?! – изумился Щучик.
– Находились и те, кто отказывался. А как же? Слабые духом люди отрекались от Единого Бога, – ответил священник. – Но их количество ничтожно, и на их место заступали новые обращённые – те, кто видел стойкость, мужество, кротость тех, кого мучили и убивали во имя своих языческих идолов. Так смог бы кто из вас в жестокие времена хранить свою веру вплоть до гибели?
Мальчишки переглянулись, уставились в парты.
– Задумайтесь над этим, – тихо сказал отец Григорий.
– Серафим бы и до смерти хранил, – вдруг сказал Денис, и вокруг загалдели, соглашаясь.
Замолчали, желая дослушать рассказ о мученике за веру. Отец Григорий продолжал в тишине:
– Конечно, отец Авундия шибко разозлился на епископа Валентина: как он смел «одурманить» его единственного сына, наследника! По его приказу епископа арестовали, и долго пытали в яростном желании заставить его отречься от Христа и поклониться языческим идолам. Но епископ держался твёрдо. Никакие муки не в силах были сломить его. И тогда ему отрубили голову.
– Нифига себе! Ни за что?! – возмутился класс.
– Ни за что, – подтвердил отец Григорий. – Как и Господа нашего Иисуса Христа.
– А как Иисуса Христа казнили? – подался вперёд Генка Мигунов.
Денис его перебил:
– Да погоди ты перебивать! Давай дальше послушаем.
– А я хочу сейчас, – заупрямился Генка.
Отец Геннадий всех примирил:
– О Господе нашем Иисусе Христе я расскажу вам на следующем уроке. А сейчас завершим одну тему и вернёмся к первой. Епископа Валентина похоронили в Интерамне. В следующем веке папа римский Юлий велел соорудить над его могилой величественный храм. Другой папа римский, Геласий, определил отмечать память священномученика четырнадцатого февраля.
– В день влюблённых? – сказал Генка Мигунов. – А почему?
– Дело в том, что в те времена именно четырнадцатого февраля язычники отмечали день «луперкалий», во время которого поклонялись Фавну. Римский папа Геласий хотел, чтобы луперкалий забылся. Однако, как видите, ничего у него не вышло. В XXI веке луперкалий вернулся как день свободной любви, историю священномученика Валентина мало кто знает, и поэтому многие считают его покровителем влюблённых. Вот такое кощунственное заблуждение.
– Дураки просто, – высказался Женька Каледин.
– Скажем… не желающие знать правду, – поправил отец Григорий. – Вернёмся к святому благоверному князю Александру Невскому. Кстати сказать, «Александр» имя греческое, и означает оно «защитник».
Отец Григорий перевёл дыхание и глянул на часы. До конца урока всего ничего. Успеет ли? Хотел ведь ещё вернуться к значению имени. Сколько всего надо бы рассказать мальчишкам, вырванным с мясом и кровью из собственных семей и брошенных на растерзание чужой злобе и чужому равнодушию! Сколько раз помочь не оступиться, поддержать, направить в нужное русло!
– Через шесть лет после битвы со шведами на Неве скончался отец Александра Ярослав Всеволодович. Произошло это в Каракоруме, и поэтому многие посчитали, что князь Ярослав отравлен вдовой хана Угэдэя… Представляете, о чём думал Александр, когда после похорон ему пришлось ехать в ставку хана, в логово врагов, убивших любимого отца? Кстати, знаете, сколько лет было князю Александру, когда он одержал блистательную победу на Неве?
– Тридцать? – рискнул Федя Абачев.
– На десять лет младше.
Мальчишки переглянулись, присвистнули:
– Двадцать!
– По нашим меркам – образование высшее не получил, в профессии новичок, житейского опыта и ума тоже маловато. Юнец зелёный – для нашего двадцатого века. А для тринадцатого – зрелый муж, правитель, военачальник. Да ещё оделённый смирением, политической государственной дальнозоркостью, верой в Бога. Он подчинился Орде. Подчинился. Представляете?
– Ух, ты! – отозвались ему.
– И эти два подвига – на поле брани и смирения – совершены во имя сохранения православия на Руси. Благодаря князю Александру укрепилась, разрослась и стала непобедимой наша Родина.
До перемены несколько минут. У мальчишек задумчивые лица. Не у всех, понятно. У некоторых сонные. Отец Григорий внимательно разглядывал своих новых учеников. Те отвечали ему открытыми взглядами. Он улыбнулся им всем; каждому показалось, что только ему.
– Напоследок хочу коснуться имён, – сказал отец Григорий. – Вы знаете, что у православных людей принято называть новорождённого именем того святого, в день памяти которого он появился на свет?
– Не-ет, не знаем! – вразнобой закричал класс.
– Судя по классному журналу, нерусских у вас нет. Имена ёмкие, красивые. Я как-то вплотную интересовался переводом имён, и, если вот вспомню… хотите узнать, как переводятся ваши? Например, Валентин с латинского переводится как «здоровый» и «сильный». Так и Валерий. Сергей и Павел – это римские родовые имена.
Паша Гребенко порозовел от удовольствия.
– Кто у нас дальше?
Отец Григорий провёл пальцем по списку.
– Георгий – по-гречески «земледелец».
– О, крестьянство! – хихикнул Певунец.
– Максим – с греческого «величайший», «большой».
Певунец выпятил узкую грудь.
– Это я могу!
– Михаил – древнееврейское имя, переводится целым предложением: «Кто как Бог».
– Ух, ты! – восхитился Букашечкин и заблестел глазами.
– Не парься, Мишка, – посоветовал ему Олег Шибанов. – Ты ж не Бог.
– Николай, – продолжал отец Григорий, и насторожившийся Евлаш прикрикнул:
– Тихо!
– …по-гречески «побеждать народ».
– Ого! – обрадовался Евлаш.
– Денис – имя, хоть и посвящённое богу, но не Единому в Трёх Лицах, а богу вина, поэтического вдохновения Дионисия.
– Очень похоже! – развеселился Щучик.
– Почему? – заинтересовался отец Григорий. – Пиво пьёт? Стихи пишет?
– Не, виртом упивается, будь здоров! Не хуже вина. Даже похлеще мозги вышибает, – объяснил Щучик.
– Давайте дальше! – заголосили те, чьи имена не назвали. – А то урок кончится!
– Хорошо. Та-ак, посмотрим… Ну, вот, Димитрий – это по-гречески «относящийся к Деметре». А Деметра – языческая богиня плодородия. Евгений и Геннадий – греческие имена, означающие «благородный, знатный».
– Вау!
– Остальные имена говорят нам о Боге: Фёдор или, правильнее, Феодор – «дар Бога», Олег из скандинавского «святой», Игорь – древнерусское имя Ингвар – то есть, «бог изобилия охраняет». Иван – с древнееврейского «Бог милует».
Отец Григорий подождал, пока уляжется гвалт, вызванный переводом их имён, снова улыбнулся и сказал:
– А в следующий раз, если хотите, я могу рассказать вам о тех святых людях, именами которых вас волей-неволей назвали.
– Почему – волей-неволей? – заинтересовался Олег.
– Потому что ваши родители вряд ли знали смысл ваших имён и тех людей, которые дали христианскому миру свои святые имена, – кратко объяснил отец Григорий.
И тут взревел пронзительный звонок. Отец Григорий, встал и широко перекрестил пацанов.
– Господь да благословит вас, ребята, и не оставит во всякой потребе. До следующего урока.
Он чуть поклонился им и вышел из класса, твёрдо ступая, будто маршируя на плацу. Пацаны хором цокнули.
– Клёвый мужик! – уважительно произнёс Игорь Вострокнутов. – Зацените, парни!
– Никто и не спорит, – пожал плечами Федя Абачев. – Только он к нам ненадолго, точно говорю.
– Чё это – ненадолго? – возразил Женя Каледин.
– Такого в два счёта выгонят: слишком здорово объясняет, а нам это ни к чему, – разъяснил Федя.
– Чё это – ни к чему? – обиделся Женя. – Тупые мы, что ли?
– Может, и не совсем тупые, – сказал Денис. – Потому и выгонят. Чтоб умнее не стали. А Небесный – это тебе не Кот Базилио, не Фуфайкин, не Сова и прочая халва. Он… как Кедраш. А с Кедрашом вон чего сделали. И с Небесным тоже сделают, не побоятся.
– Им человек – вошь, – кивнул Пашка Гребенко. – Да ведь, Гарюха?
– Слишком умные все стали, – проворчал тот. – Ваш Небесный и просто так отсюда смоется. Чего ему тут с малолетними отморозками мучиться? Да за щепоть «мани-мани». Он где-нибудь в церкви больше заработает, чем у нас в интернате. Чего ему тут с нами возиться? Ну, посидит с месяц и смоется. Вот спорнём?
Пацаны переглянулись и не пискнули спорить. Денис тоже затрусил: а как Гарюха прав окажется? Спорит-то он не за щелбан…
\