[640x426]
Глава 25. КИРА И ЕЁ ЗАЩИТНИК

Денис перебросил подушку с изголовья в подножие. Перелёг, чтобы смотреть в чёрное окно. Что его ждёт? Попасть бы на какую-нибудь звезду. Вдруг там хорошо? Вдруг там его ждёт мама? И нет никакой Душковой и ей подобных, а есть мама, Кира, Серафим, Галайда, отец Григорий и тот новый мамин знакомый Фома Никитич…
Странное какое имя. Будто ему лет сто. Может, и правда, сто? Ему, поди, и сидеть трудно, а он с мамой по Денискиному делу бегает… Крепкий, видно, старикашечка….
Что же с ним сделает Душкова? Неужто и вправду в психушку сдаст? Бают, там кранты. Войдёшь туда человеком, а выйдешь дауном. Или аутистом. Короче, психом по самые по грузди.
Он почти засыпал, когда понял, что хочет в туалет. Неохотно продрал глаза, зашлёпал в коридор.
Оба туалета – для девочек и для мальчиков – находились рядом. Включая свет в своём, Денис услышал странные сдавленные звуки и зашёл в девчачий туалет.
В пространстве между батареей и стеной копошилась груда тел.
– Давай, давай, чё базуешь? Не впервой же! – услышал Денис лихорадочный голос Хамраха, а следом – сдавленный крик-стон.
– Вы чего? – окрикнул Денис и вдруг понял: Хамрах и Лапа насилуют девочку.
Он бросился вперёд, яростный от негодования и стал отталкивать их от жертвы, вопя во всё горло:
– Отойдите от неё, гады! Пошли отсюда, сволочи поганые! Урою, мурло вонючее!
«Старшаки» отшатнулись от него, обалдело уставясь на чокнутого заступника. Вдвоём они бы шутя справились с пацаном, но крик им совсем был не нужен. Они растеклись по стене и растаяли в темноте коридора, погрозив кулаками.
Денис, дрожа от пережитого гнева, взглянул на девочку, приткнувшуюся к стене.
Это была Кира.
От потрясения Денис остолбенел. Качнулся к ней непроизвольно. Она отодвинулась, как могла дальше, дико глядя на него. Губы у неё тряслись.
– Кира… – прошептал Денис, почему-то потеряв голос. – С тобой всё в порядке? Пойдём к дежурному воспитателю, а? Он тебя, может, в больницу отвезёт. Ты меня не бойся, я тебя не трону, честно. Пойду впереди тебя, а ты за мной. Идёт? Они тебя… обидели?
Кира мотнула головой, вытянула шею, словно пытаясь впечататься к стенку и остаться в этой стенке навсегда.
– Я их завтра поколочу, честно тебе говорю, – мрачно пообещал Денис. – Как увижу – сразу в нос. И в зубы. Изо всех сих. Мне вообще не страшно. Я меченый, меня Душкова уроет, я на неё сегодня наорал, всю правду выложил, ей теперь со мной на одной планете не жить.
Кира сглотнула, не ответила.
– Я б тебя оставил одну, если меня боишься, – предложил Денис неуверенно, – но вдруг ты одна ещё больше боишься? Если одна не боишься, я побегу за Надей. Ну? Что решим?
Кира снова сглотнула и не ответила. Денис вздохнул.
– Ладно, сиди уж. Я мигом. Запрись изнутри.
Кира отчаянно замотала головой. Денис растерялся.
– Ну, и… что мне с тобой делать? До утра в туалете будем торчать?
Кира впечаталась в стенку так, что стало ясно: его она теперь боится так же, как «старшаков». Денис пытался держать себя в руках, но внутри кипел и рвался в бой. Эх, заявились бы сейчас сюда Хамрах с Лапой! Он бы их так отделал!
Дверь внезапно толкнули, и Денис вскочил, сжав кулаки. Кто-то ахнул, увидев скорчившуюся на полу Киру.
– Что случилось?!
К девочке устремились Надя Ляшко и её одноклассницы Лариса Адеева и Анька Луцышина. Денис облегчённо вздохнул? Вот и решилось всё.
– Ей помощь нужна, – хмуро сказал он. – Отведите её в здравпункт, вдруг там есть кто. А я дежурного воспитателя найду.
– Да что с ней?! – прервала Аня, с тревогой ощупывая обмякшую Киру.
– Это не наше с вами дело! – отрезал Денис. – Надо – сама расскажет.
– А ты не скажешь?
– А я не скажу.
– Почему?
– Потому что не идиот.
И поскорее выскочил из женского туалета, проигнорировав возглас Нади: «А не ты ли виноват, Лабутин?!». Девочки присели перед Кирой, зашептали что-то. Лариса стояла у двери, глядя на Киру расширившимися глазами. Рука Ани легонько гладила пушистые волосы подружки. Кира, наконец, заплакала. Надя приобняла её и чисто материнским жестом принялась укачивать.
– Ничего, Кирушка, ничего. Мы тебе поможем, во всём поможем. А обидчиками по лбу дадим, чтоб искры посыпались. Я Пресвятой Богородице помолюсь, чтоб Она тебя хранила, оберегала. Я обязательно за тебя помолюсь. Ничего, Кирушка, ты поплачь. А потом умоемся, высморкаемся и спать пойдём. А во сне нам приснится золотой город, окружённый золотыми лугами, лесами и озёрами. Там здорово! И птицы поют, никто их не сбивает, и животные бегают, никто их не ест… Здорово же, да? И никто никого не обижает…
Вскоре они поднялись, умылись и тихонько побрели в спальню. Лариса, Аня и Надя ни о чём Киру не расспрашивали: зачем бередить? Хотя у кого как: одному легче в себе пережить, чтоб окружающие не догадались, а другим – наружу выплеснуть, рассказать толпе, выставить позор и боль напоказ.
Они легли; Надя вместе с Кирой. Девочка долго то шептала ей на ухо слова утешения, то рассказывала случаи из своей жизни, то просто молилась. Заснули они вместе. Часа через два Кира проснулась и бесшумно перебралась на пустую кровать Нади.
А Денис нашёл дежурного воспитателя и бесцеремонно разбудил его, дивясь собственной храбрости. Или, вернее сказать, дерзости?.. Впрочем, дерзость тоже на храбрости замешана. И на отчаянии.
Откуда что взялось?
Сонный недовольный воспитатель – из числа нового Душковского набора – прошлёпал, зевая, за Денисом в девчачий туалет, поскрипел зубами, обозревая пустые стены, и вернулся в воспитательскую досыпать, не пряча от надоедливого парня тяжёлого взгляда.
Денис, оглядываясь, отправился в свою спальню, пообещав себе завтра отлупить Хамраха и Лапу так, чтоб из них сок можно было б варить! Если получится. Должно получиться! Он ведь Киру защищает! Без роли защитника Душкова его враз на лопатки уложит и булавками крылышки к бумаге приколет. Напишет – «неадекватное поведение», и в психушку запрёт. Потому, как крыть ему нечем, ведь Душкова его насквозь видит… ну, почти насквозь. Ей сломать Дениса – что соломинку разорвать.
Утром Лабутин был замкнут и сосредоточен. «Старшаков» он отыскал во время завтрака. Встал за их спинами, когда они поглощали овсяную кашу, и, коротко спросив:
– А вы знаете, подонки, что за преступлением следует наказание? – положил обе руки им на головы и с силой нагнул вниз.
Лица вмазались в кашу и отлипли от тарелок обезображенными. Кто-то захихикал. Кто-то присвистнул. Кто-то прищёлкнул языком.
Денис спокойно ждал, когда рычащие зверёныши до глубины души возмущённые перенесённым унижением от какой-то там Сопли, смахнут со щёк кашу и бросятся на него. Сперва он ткнул обоих в грудь, и «старшаки», не удержавшись, упали на стол, а затем кинулся на них и замолотил кулаками, куда придётся.
– Ошалел?! – завопил Лапа. – Ты, психованный! Ты знаешь, на кого руку поднял? Да мы тебя..!
И они, в свою, очередь, бросились на Дениса с явным желанием разорвать его на куски.
Они успели несколько раз ударить его, когда пацаны из двести двадцать девятой спальни, а вслед за ними и остальные ринулись на помощь и выдернули Дениса из рук Лапы и Хамраха.
Пострадавших отправили в здравпункт. Фельдшер Евгения Леонидовна прощупала больные места, чем-то помазала, что-то записала и отправила на занятия. В окружении парней из двести двадцать девятой спальни, в присутствии воспитателя Хамрах и Лапа применили тактику несправедливо обиженных:
– Ты чё, Enter, «колёс» объелся или дури накурился? Чё дерёшься?
– Сами знаете, чего! – огрызнулся Денис, с вызовом сверкая глазами.
– Скажи, скажи! – кричали «старшаки». – Слабо сказать?
– Не буду я говорить! Чтоб все узнали – ещё чего!
– Она сама к нам полезла, чтоб ты знал! – измывался Хамрах. – Ты её плохо знаешь!
Денис рванулся к нему, чтобы добавить синяков, но его удержали.
– В колонию захотел, дурак? – крикнул ему в ухо Игорь Вострокнутов. – Там ещё хуже, чем здесь!
– Хуже, чем здесь, не бывает! – прорычал Денис.
– Много ты знаешь, воин, – насмешливо сказал ему Игорь. – Ты там бывал? Вот и заткнись, герой хренов!
– Остынь, – вторил ему Федя Абачев. – Потом разберёмся!
Хихикая, «старшаки» удалились. Воспитатель кисло посмотрел на возмутителя порядка и велел:
– Иди-ка ты в класс, Enter, пока не пришил кого-нибудь. После уроков поговорим.
Денис плотно сжал губы, стиснул зубы и просидел все уроки, накапливая в себе ярость и холод, храбрость и целеустремлённость. Он не слушал учителей, не отвечал на вопросы, получал двойки и плевал на это. Он внутренне собирался для главного боя в своей жизни.
И молился, прося Бога начать и завершить то, что рвалось из его души и требовало действия. Хватит, нажился в виртуальном супермире, наглотался искусственных чувств и приземлённых мыслишек! Он хотел вырваться из аквариума, в котором прозябал, и из которого хотел изо всех сил выпрыгнуть в океан!
Проверещал звонок с последнего урока. Денис собрал со стола учебник, тетрадь, ручку и отправился в спальню. Там он вырвал несколько тетрадных листков и начал сосредоточенно писать. Максим Певницкий – Певунец, – напевая что-то, глянул, чего это он карябает, и несказанно удивился:
– Чего это у тебя за «план восстания»?! – обалдело спросил он. – Спятил, да?
Денис, не отрываясь от писанины, буркнул:
– Не дождётесь.
– А чё не дождётесь-то? – заинтересовался Паша Гребенко. – И что за восстание? Ты реферат, что ли, пишешь?
– Ещё чего! – отпёрся Денис. – Щас допишу и скажу, только заткнитесь ненадолго.
– Да ладно, заткнёмся, – разочарованно протянул Певунец, – ненадолго… А хошь, спою, чтоб тебе лучше писалось?
– Нет. Просто заткнись, и всё, – отмахнулся Денис, обдумывая новый пункт плана.
Заинтригованная спальня прекратила все свои дела, уселась дружно на кровати и зачарованно уставилась на будущего «вождя революции».
Наконец, Денис с удовлетворением поставил точку и отложил ручку.
– Короче, – деловитым голосом сказал он. – Я предлагаю начать восстание.
Спальня онемела. Наконец, Егор Бунимович – Гарюха – ошалело произнёс:
– Точно, сдурел… Против кого прёшь?!
– Если вы не со мной, – твёрдо припечатал Денис, – я один пойду. Пусть растопчут. Надоело помирать каждый день. Хочу нормальной жизни. К маме хочу.
Он помолчал и в светлой, пронизанной солнцем, весенней тишине сказал негромко:
– Кто со мной?
Когда ему никто не ответил, Денис решительно встал и двинулся к двери. Его никто не остановил, никто не бросился вдогонку, но Денису было всё равно.
Сперва он направился в кабинет Крисевич. По пути стукнул в дверь Пугинскому.
– Георгий Николаевич, вас Алла Викторовна зовёт, – соврал он небрежно и потому убедительно.
Пугинский недоумённо вскинул брови, но послушно встал, ни о чём не спрашивая. Лабутин оказался у Крисевич раньше него всего на пару секунд, так что Алла Викторовна, подняв к посетителям обрюзгшее белое лицо со стекляшками бледно-голубых навыкате глаз, возмутиться наглым поведением воспитанника не успела.
А наглый воспитанник и в самом деле нагло заявил обоим взрослым:
– Я вас собрал вместе, чтобы предъявить вам ультиматум.
– Че-го? – напряглась Алла Викторовна. – Ты чего мелешь, Сопля неумытая?!
– Если у вас насморк, то не чихайте на меня, пожалуйста, – предупредил Денис. – И вообще, с насморком надо дома лежать, лечиться.
– Что-о?! Георгий Николаевич, вы слышите?! – вскипела Крисевич, покрываясь красными пятнами. – Можно подумать, он тут сынок чей-то хренов! Ты сперва нужной матерью и папашей обзаведись, а после вякай! Обалдуй недорослый!
– Ругаться на меня, обзываться и физически наказывать вы не имеете права, – спокойно парировал Денис, сам удивляясь своему спокойствию.
– Чего?! Ты решил права свои качать?! Ну, ты сволочь малолетняя! – наливаясь помидорной яростью, закричала Алла Викторовна. – Я тебя отсюда никогда не выпущу! Ты у меня каждое слово отрабатывать будешь! И профессию тебе отличную найду – унитазы засранные чистить!
Денис нашёл в её криках прореху длиной в один вздох и сказал, кладя на стол исписанные тетрадные листы, где, кроме «плана восстания», он написал и задуманный раньше ультиматум.
– Ознакомьтесь тут, пока я в туалет схожу. Вернусь – поговорим. Нам надоело жить так, как вы нас заставляете жить, ясно?
– У тебя сегодня гости на голову, Enter, – зловеще проговорил Пугинский. – Не боишься?
– Устал, Георгий Николаевич, бояться, – спокойно ответил Денис.
– Так иди поспи, – насмешливо предложил Пугинский.
Взгляд Дениса, встретившийся со взглядом зама, своей пронзительностью и знанием правды ударил сего детоначальника наотмашь, словно полноценная оплеуха. Пугинский помрачнел, раздул ноздри своего крупного носа.
– Сопливая шваль! – процедил он. – Надеешься на Гришку Небесного? Или что тебе это спустится по малолетству?
– Зря надеешься, – прошипела Алла Викторовна. – Мы устроим тебе здесь сладкую жизнь, весь в шоколаде закупаешься, марципаном обсыплешься!
Он сгребла в горсть Денисов ультиматум, с явным удовлетворением смяла в бесформенный клубок.
– Вот тебе твой ультиматум, щенок!
Денис с тем же поразительным спокойствием сказал:
– Мы требуем, чтобы нас не наказывали, чтобы «старшакам» запретили издеваться над нами и насиловать девочек. Требуем, чтобы нам отдали наши сотовые и разрешили повидаться с родителями. Кто захочет. Требуем, чтобы каждый случай рассматривался отдельно, чтоб каждый смог либо к маме… к родителям вернуться, либо уж… остаться. И чтоб уволили Люцию Куртовну. Нафиг она нужна.
– А больше ничего не хотите? – ядовито спросила Крисевич. – Может, чтоб и меня с Георгием Николаевичем погнали отсюда в тюрьму?!
– Очень было б здорово! Вы не представляете! А это реально или вы так – гоните просто? – оживился Лабутин.
Крисевич оскорблёно вскинула белобрысую голову. Пугинский с силой проговорил:
– Ну, ты у меня по горло в дерьме насидишься!
Глаза его сверлили мальчика и окутывали облаком красной злобы.
– Если вы хотите, чтоб я жутко перепугался, – ровным, совсем не испуганным голосом сказал Денис, – то напрасно надеетесь. Я тут уже давно и сильно перепугался, и больше не могу. Сил пугаться нет. Если это понятно. И последнее. Вчера ночью Хамракулов и Лапа хотели … изнасиловать Киру Цифринович. Если вы их не накажете, я их до смерти побью. Хотя одно другому не мешает, – подумав, признал он. – Пока вы там созреете, они снова на кого-нибудь накинутся. Очень надо! Кстати, Алла Викторовна, не выполните наших условий, я тут такую бучу заварю! Весь мир узнает, чего вы тут оба вытворяли вместе с Ренатом и Гинзулой!
– Что?! Что мы вытворяли?! – в один голос взверещали директриса и её зам.
– Детей убивали, понятно? – вдруг взвился Денис. – Нас убивали! Чтоб бабло с родителей слупить! Не знаю, что ли? Знаю, слышал!
– Постой! Что слышал? – прервал его мигом похолодевший Пугинский.
– Чего ты мог такого слышать, червячина дохлая?! – взвизгнула Крисевич.
– Всё. Весь план. Что – съели? Гузель с Ренатом смылись, зато вы остались! – мстительно улыбнулся Лабутин. – Классно, да, будет в тюряге посидеть? Пока!
И он выпрыгнул в коридор. Алла Викторовна и Георгий Николаевич переглянулись и ринулись за ним, но поздно: молодые ноги резвее клонящихся к закату.
– Ты – туда, я – сюда, – распорядилась Крисевич. – Разделимся. И живее! Сразу в карцер, как поймаем. После разберёмся, куда его и как.
– Пользу хоть принесёт, гадёныш, когда пришибём, – проворчал Пугинский, бросаясь налево по коридору.

Глава 26. ГИБЕЛЬ ЛАРИСЫ АДЕЕВОЙ

Но погоня закончилась ничем.
На втором этаже стояла девчачья толпа. Девочки с заплаканными лицами смотрели в одну точку остановившимися взглядами. Бежавший сюда Денис врезался в них и непонимающе заозирался. Рядом стояла Надя, и он шёпотом спросил:
– Чё случилось-то? Пожар?
Надя, не глядя в его сторону, монотонно вполголоса начала рассказывать.
Оказалась обычная страшная история.
Ещё в августе в интернате появились три сестры Адеевы. Старшая Дина училась в старшем классе. Средняя Лариса – в классе Нади. Младшая Алиса – в первом. У них была только мама, отец жутко пил, и они развелись. Девочек забрали, несмотря на слёзы и крики.
Сёстры так и не привыкли к одиночеству и жёстким нравам интерната. Плакали, отгораживались от всех, часто сбегали домой, но их возвращали и наказывали. Перед тем, как Дениса привезли сюда, Дина повесилась. Дело замяли. Никто из взрослых не был наказан.
А сегодня после обеда девочки нашли в туалете Ларису. Она порезала себе вены. Раковина, где она это сделала под струёй тёплой воды, и плиточный пол залиты кровью. На крики девочек прибежала воспитательница Наталья Юрьевна Цапко. Она прогнала свидетельниц, приказав обо всём молчать, а перед обедом там уже всё было убрано. Ларису увезли. Тайно.
И что теперь будет с маленькой Алиской?! И с её мамой, которая едва пережила смерть старшей дочери?
Девочки собрались вместе, будто потерявшиеся птенцы. Конечно, прибежали воспитатели, разогнали всех по спальням. Денис спрятался в столовке, в закутке между стеной и конвейером.
Весть о трагедии разошлась по всему интернату. Взрослые суетились. Дети подавлено сидели по своим углам и косились друг на друга. Сколько смертей! Кончится это когда-нибудь? И кто знает, может, Дина и Лариса не покончили с собой, а их убили? На органы. Как Андрюшку Дубичева.
Про Дениса на время забыли, и он этим воспользовался: сбегал к Михаилу Натановичу. Кладовщик уже слышал о Ларисе и был потрясён. Галайда сказал Денису, что уже рассказал обо всём отцу Григорию, а тот уж начнёт действовать. Вся страна узнает о несчастной самоубийце…
Через два дня случилось невероятное чудо: Душкова после обеда уехала в управление образования и… в панике от происходящих событий забыла закрыть дверь!
Обнаруживший это Денис тут же этим воспользовался. Включил компьютер, открыл Интернет, который, как оказалось, довольно легко подключался к Сети и набрал в поисковике «самоубийство в интернате № 34».
Открылась страничка с текстом. Денис начал быстро читать. О самой истории – быстренько. А вот комментарии протоиереев Димитрия Смирнова и Максима Обухова он читал медленно, по два раза, чтобы вникнуть, запомнить и пересказать ребятам.
Первый писал: «Дорогие братья и сестры! Вчера я по телевизору смотрел сюжет, и там наши граждане говорили о том, что они «за стабильность». Но стабильность может быть, конечно, разной. Я хочу поделиться с вами тем, что меня беспокоит.
Стабильно убивают русских детей. Убивали в Америке. А теперь наша служба опеки над детьми убила девочку из-под Екатеринбурга.
…Погибли две девочки (старшая Дина повесилась в конце сентября прошлого года). Потому что их отняли у мамы и поместили в детский дом. В нашей стране стабильно отбирают детей у родителей. Система опеки превратилась в карательную систему. Если мы ребёнку наносим увечья, то в этом случае человек, нанесший увечья, подлежит уголовному наказанию. Душевная травма от потери родителей — гораздо более серьёзная, чем увечье физическое.
И вот те люди, которые призваны к тому, чтобы опекать детей – само слово такое прекрасное «опека», – их убивают. Да, в этой системе много настоящих подвижников, но, к сожалению, в последние годы она стала вырождаться и перерождаться. Это, конечно, связано с построением стабильного капитализма в нашей стране. Деньги правят бал. Наши органы опеки стали продавать детей на Запад. Это хороший бизнес, его ежегодный оборот – десятки миллионов долларов.
Сегодня очень много людей готовы выйти на мороз – хотят власть поменять. Но в нашей стране есть более актуальные задачи, чем даже выборы самых ответственных в государстве людей. На митинг по поводу «хватит убивать детей» я бы даже вышел сам, хотя я на митингах никогда не был.
Я думаю – промыслительно, что это случай стал известным. И промыслительно то, что записали телефонный разговор с омбудсменом Люцией Куртовной Душковой, где слышно, как она смеётся, когда её спрашивают, не чувствует ли она ответственности за смерть девочки. Эти люди, конечно, войдут в историю – те, кто послужили причиной этому самоубийству. И я надеюсь, что придет то время, когда все они пойдут под суд.
Мы, граждане, должны потрудиться над тем, чтобы сломать эту систему, когда без всякого суда, под разными предлогами у родителей отнимают детей. И вся огромная государственная мощь — и милиция, и прокуратура, и судебные приставы — они все наваливаются на слабые в социальном отношении семьи, на бедные семьи.
Органы опеки интересуют только внешние параметры жизни маленького человека: чисто ли в комнате, есть ли апельсины в холодильнике и прочие внешние атрибуты. Они думают, что меню в детском доме, где есть апельсины, заменит ребёнку мать. Это отвратительно!
Смерть этой бедной девочки должна послужить сигналом нашему обществу. Ведь большинство из нас равнодушны к произволу. Многих интересует не смерть миллионов, а кто в стране какое кресло занимает. И это очень печально.
Наш великий писатель Фёдор Михайлович Достоевский, про которого, кажется, Максим Горький сказал, что он «больная наша совесть», говорил, что весь мир не стоит слезы ребёнка. Можно представить, что испытывали Дина и Лариса, когда им пришла в голову идея самоубийства…. И поэтому, конечно, если наше общество оставит это событие без внимания, то это будет окончательной духовной смертью.
Конечно, если даже всех, от мала до велика, в этой Екатеринбургской опеке, в этом тридцать четвёртом интернате, накажут, это не изменит ситуацию. Нужно радикально пересмотреть два положения.
Первое — это продажа детей за границу.
Второе. Сейчас мы находимся в демографической яме, и в детских домах — дефицит детей. А бюджет детского дома зависит от количества детей. Поэтому во что бы то ни стало эти дома нужно наполнить…
А ведь органы опеки не достигают целей, поставленных им государством: 90 процентов детей после выпуска из детского дома попадают в тюрьму. Тратятся огромные деньги для того, чтобы эти детей вырастить, сохранить, но специализируется только 10 процентов. В первый год после выхода из детдома 40 процентов воспитанников попадают в тюрьму, а потом добавляется по 10 процентов с каждым годом.
Эти цифры ужасны. Мы тратим деньги на то, чтобы дети были благополучны, а они наполняют российские тюрьмы.
Смерть невинных девочек — это лакмусовая бумажка, которая показывает, насколько мы все душевно больны. Нас интересуют только зарплаты, пенсии, а смерть наших детей — нет. Это о чём говорит? Что мы потеряли национальный иммунитет.
Если мы не исправим систему попечения о сиротах, если мы не прекратим продажу детей за границу, если мы не начнём воспитывать наших сирот так, чтобы они вырастали полноценными гражданами, а не преступниками — то тогда, как сейчас принято говорить, у нас «нет никакого будущего». Над этим стоит поразмышлять и об этом стоит помолиться.
Второй священник, Максим Обухов, присоединялся к отцу Димитрию: «Я в шоке и не вполне готов дать развёрнутый ответ. То, что произошло, несомненно, будет иметь последствия гораздо большие, чем можно подумать. Ювенальный беспредел может в корне изменить политическую ситуацию в стране, полностью переориентировать многомиллионное православное большинство, пока ещё лояльное власти.
Лично я буду добиваться самого жёсткого ответа со стороны родительской и православной общественности. Это не останется без последствий, и дальше мы терпеть не будем.
Из ряда вон выходящий случай, причем обратите внимание, что на пятой минуте двадцать четвёртой секунде записи Люция Душкова, которую корреспондент называет ответственной за изъятие и самоубийство девочек, на вопрос, не чувствует ли она ответственности, не стесняясь, ХИХИКАЕТ.
Причина в законе и порочной практике. Закон позволяет внесудебное изъятие детей, как и вообще изъятие детей по субъективным основаниям. Любое наказание виновных не приведёт к изменению ситуации, так как не изменит систему. После этого система призрения сирот должна быть полностью переформирована, а всё, что происходит, должно быть предано огласке и должно быть проведено общественное расследование.
Дальше я ожидаю экстренных совещаний родительской общественности и реакции, которая последует очень скоро. Возможно, это будут требования отставки Астахова или смены руководства органов опеки, но такие меры в отдалённой перспективе мало что решат и не изменят порочную систему.
Впрочем, увольнения, я думаю, последуют. Необходимо принятие самых экстренных мер и создание системы народного контроля над системой опеки с последующим её расформированием и полным реформированием. Она превратилась в коррумпированную сеть, несущую угрозу обществу, семьям и детям.
Это, фактически, легализованная система похищения и продажи детей за границу. И сама система призрения сирот внутри страны поражена коррупцией. Получая огромные деньги от государства, она заинтересована в увеличении числа сирот.
Я уверен, что этот случай — детонатор, который вызовет огромную волну негодования, хотя, вполне возможно, что уже готовится ответ и ложная экспертиза якобы о том, что девочка была психически больна и прочее, чтобы обелить преступников»*3.
Поражённый прочитанным, Денис долго не мог закрыть страничку и вернуться к гейму. Он много чего не понял, но понял самое главное. За них есть, кому бороться. За них борются. Надо об этом всем рассказать. И Галайде с Небесным. Хотя, может, они и написали новость в каком-нибудь блоге, взорвали людей! Неужто и теперь никто не выступит против Крисевич и Пугинского?! Когда тут написаны такие острые слова?
Он быстро закрыл Интернет, выключил компьютер и выскользнул из бывшей «учебки». Вроде бы, никто ничего не заметил.

Глава 27. ДРАКА

Денис заглянул в спальню старших воспитанников в поисках Хамраха и Лапы. Они сидели на одной кровати и бросали карты. Игрой они поглотились настолько, не замечали яростного взгляда врага.
Чтобы не растерять решимость, Денис шире распахнул дверь и громко позвал:
– Хамрах! Лапа!
Те не сразу, но подняли головы. Заметив Дениса, оба одинаково насмешливо и зловеще ухмыльнулись.
– Чё те надо, Enter?
– Прокошмить вас до полусмерти, – отчеканил мститель, – козлы поганые.
«Старшаки» отреагировали, как того добивался Лабутин. С коротким утробным рычанием «Ну, ты труп, Enter!» они бросились на него, сжав кулаки. Денис ускользнул от них по коридору к окну, чтобы оказаться подальше от дверей.
Он умел драться только виртуально, пальцем на мышке и клавишами, поэтому драку представлял себе только теоретически, в реальности – смутно. Но решил: пусть помру, а биться буду во что бы то ни стало!
Как говорили герои: «Это моя битва!». Так вот эта битва – его. Могут что угодно говорить – что он зверь там, монстр какой, что на всех кидается. А он не зверь и не монстр. Он защитник.
Поэтому Денис встретил врага, если не во всеоружии плоти, так во всеоружии духа.
Первым ударил Хамрах. Потом навалился Лапа. Денис отмахивался, как мог, чувствуя жуткую, едва переносимую боль и слабость.
Донёсшийся до него гул криков показался ему бредом наяву, однако здоровенные кулаки Хамраха и Лапы исчезли, и вместо них появились лица Гарюхи и Певунца.
– Ты живой?! Щас мы им покажем, мразям!
Скорчившийся на полу Денис смотрел на свалку «младшаков» и «старшаков» и мечтал об ослаблении боли. Вообще о её смерти. Может ведь боль умереть?
Глаза его сами собой закрылись, и он отключился, будто компьютер, шнур от которого выдернули из розетки. Будто компьютер… Будто компьютер?
Кира присела возле него на колени, осторожно проверила, жив ли. Облегчённо расслабилась и стала успокаивающе поглаживать тёмно-русые волосы своего защитника и шептать неслышно:
– Ничего, скоро врач приедет, заберёт тебя отсюда в больницу, полечит, тебе не будет больно. А потом… когда-нибудь, в общем… Когда-нибудь мы встретимся. Не всегда же мы будем детьми, слышишь, Денис? Ты давай не умирай… Ещё чего… Боль перенести просто. Ты не о ней думай, и всё. Когда мне было больно, я лично мечтала, что живу на лугу. А луг весь белый от ромашек… а по краям луга васильки… а сверху такое голубое небо… и солнце… и радуга ещё… А над радугой – стрекозы с прозрачными крыльями. В них радуга отражается… А над ромашками и васильками танцуют большущие красивые бабочки… Я их разные-разные придумывала…Мне больно, а я бабочек придумываю на лугу…
Она судорожно вздохнула. Рука её машинально летала по волосам Дениса, лежащего поодаль от поля битвы.
– А ты себе чего-нибудь другое напридумывай, – тихо предложила Кира, не обращая внимания, что её слова улетают в никуда. – Что хочешь. Другой мир. Ты в нём сам себе хозяин… Такого напридумывать можно! Самое невероятное, понимаешь?
Кажется, Щучик или, скорее, Мишка Букашечкин, вырвался из драчливой кучи и сгонял за Галайдой, который распаковывал пришедшие сегодня коробки с канцелярией.
– Михал Натаныч! У нас драка наверху! Enter ультиматум… а потом Лариска… а Enter к «старшакам»… Они его – бац! Бац! И кранты! А мы сразу не пошли… Думали – забыт ультиматум. А пришли – он в отрубе уже. Мы ка-ак навали-ились! А с Enterом Кирка сидит, Валькина сестра… А надо ж здравпункт вызвать, да?
Галайда, мрачнея, быстро нажал пару кнопок на сотовом, дождался ответа, коротко сказал:
– Гриша. ЧП. Скорей – как только можешь. У тебя ведь службы сейчас нет?.. Скоро будет? Успеешь, до неё полтора часа… Меньше?.. Гриш… Дети гибнут. Жду. Стой, Миш, я графин с водой возьму: говорят, помогает.
Они помчались на второй этаж. Первым делом Галайда вылил на бойцов воду из графина. Отфыркиваясь, недоумённые сорванцы приостановили свою разборку.
Кира сидела возле Дениса, но уже не гладила его по голове и не разговаривала, а смотрела широко открытыми синими глазами в солнечный проём окна, будто видела в лучистом свете свою радужную страну с бабочками и стрекозами и не хотела возвращаться из неё обратно, в мир разрушения и пустоты.
Она очнулась и перевела чуть удивлённый, словно издалека пришедший взгляд на суетящегося Галайду, который, вылив на дерущихся воду из графина, молча разбросал (откуда в пенсионере такие силы взялись?) мальчишек по углам и занялся Денисом.
– Живой, – удовлетворённо вздохнул он, ощупав парнишку.
– Конечно, живой, – сказала Кира с тем же, словно издалека, лёгким удивлением. – Если б не живой, я бы не смогла тут…
– Что не смогла? – спросил машинально Михаил Натанович, не ожидая, что ему вразумительно ответят.
Кира и не ответила.
Появились воспитатели, которые во время драки пили у себя в комнатах чай и не торопились высовываться на характерный шум. Едва затихло – высунулись живёхонько.
– Что у вас тут произошло? – строго нахмурились, радуясь, что не им пришлось разнимать опасных в запале воспитанников.
– Ничё у нас тут не произошло, – огрызнулся Шучик.
– Играем! – зло выкрикнул Олег Шибанов.
– Ага! Делать больше нечего! – поддержал гипотезу Федя Абачев.
Младшие перекидывались фразами, будто красными пылающими мячиками. Галайда всех перекрыл:
– Вызывайте врача, хватит галдеть! Чего рты раззявили безо всякого толку?!
Кто-то из взрослых с любопытством уточнил:
– А что такое? Кому врача?
– Лабутину врача! И, я думаю, с обеих сторон есть, кому он понадобится! – неожиданно рявкнул Галайда.
Он хотел отнести Дениса в здравпункт, но спохватился: мало ли что задето; вдруг нельзя двигать? И лишь сбегал в ближайшую спальню «старшаков», принёс оттуда одеяло и укрыл мальца, чтоб хоть немного его согреть.
– Вызвали «скорую»? – коротко спросил он воспитателей, лениво растаскивавших воспитанников по спальням.
Те пожали плечами. Появились любопытствующая Душкова и озлобленные директор интерната и его зам.
– Что у вас случилось? – чуть громче, чем обычно, вопросила Люция Куртовна, играющая улыбчивыми ямочками на полноватых румяных щеках. – Что за странное побоище? У вас тут наглядный урок по истории? Опять Александра Невского проходите?
– Сплошные вопросы… – пробурчала, покидая коридор битвы, Надя Ляшко – тоже задетая вражьими ногтями и кулаками.
Кто-то мощный поддержал Надю, когда она споткнулась. Она подняла голову и узнала священника, который начал преподавать в интернате историю.
– Здрасти, – буркнула она.
– Здрасти.
Голос отца Григория поразил девочку непривычной силой и яростью.
– С тобой всё в порядке?
– Более или менее, – скептически признала Надя. – Многим хуже. А Денис Лабутин без сознания. С ним Кира и Михал Натаныч.
– Кира?
– Новенькая. Денисова любовь, – в двух словах рассказала Надя.
Отец Григорий пристально посмотрел на неё.
– Иди в здравпункт, пусть тебе все шишки и царапины обработают. Ты-то зачем в драку полезла? Ты ж девочка, драться не умеешь…
– А надоела такая гадская жизнь! – откровенно выпалила Надя. – Сколько можно измываться?! А драться не умею – да, не умею! И что? Дениска тоже не умеет, а пошёл в бой, и всё!
– А вы?
– А что? И мы пошли! – с вызовом ответила Надя. – Мы его что, одного бросим?! Ха! Не дождётесь! Мы в этом концлагере будем до конца теперь бороться!
И, выпрямившись, исполненная боевого духа, отправилась в здравпункт «зализывать раны». Отец Григорий оглядел честное собрание, стиснул зубы. Галайда деловито спросил:
– Гриш, ты «скорую» вызвал?
– Вызвал.
– Надо Якова, охранника нашего, предупредить, чтоб пустил.
Он оставил Дениса на пригляд отца Григория и поспешил на вахту. Крисевич и Пугинский проводили его неприязненными взглядами.
– Мы держим всё под контролем, Григорий Сергеевич, – высокомерно заявила Алла Викторовна. – Вообще не понимаю, почему вы здесь появились. Езжайте домой, мы сами разберёмся, по-семейному.
– Разобрались уже, вижу, – отрезал отец Григорий. – Гибнут дети, а вы цинично смеётесь на всю страну. А сейчас у вас безобразная драка. И есть жертвы. Кто будет отвечать за преступление против них? Опять не вы?
– Ну, Григорий Сергеевич! – упрекнула Алла Викторовна. – Это уже смешно! Какие преступления? О чём вы говорите? Идите себе в свою церковь, не мешайте профессионалам работать.
– А вы знаете, как сейчас назвали интернат? – поинтересовался отец Григорий.
– Ну, как? – пожала плечами Крисевич.
– Концлагерем.
На белых щеках белобрысой Аллы Викторовны мгновенно вспыхнули красные пятна.
– Кто это сказал?! – проскрежетала она.
– Думаете, это важно? – удивился отец Григорий.
– Конечно, важно! Что это за клевета?! Ложь будет наказана по справедливости!
– А мне кажется, это реальное вúдение детьми ситуации в интернате, – парировал отец Григорий. – И наказывать тут не за что.
Наконец, в разговор вступил зам. Наступая на священника, вынуждая его отходить к лестнице, Георгий Николаевич раздражённо говорил:
– А нам кажется, Григорий Сергеевич, что ситуация в интернате – не вашего ума дело. Вы здесь наёмник на единственный предмет, и давайте ваше участие в жизни интерната тем и ограничится. Иначе мне придётся писать на вас жалобу на имя правящего архиерея. Так, вроде бы, именуется ваше начальство?
– Так, – подтвердил отец Григорий. – И адрес могу написать, куда жалобу направить.
– Очень хорошо, – ядовито прошипела Алла Викторовна. – А теперь попрошу вас оставить наш интернат в покое. Я буду ходатайствовать, чтобы вас отсюда убрали.
– Не ко двору пришёлся?
– Вот именно! – воскликнула Крисевич торжествующе. – Все воспитатели и педагоги изо всех сил делают своё дело. Думаете, это просто – воспитывать разгильдяев, учить идиотов, круглосуточно надзирать над хулиганами, которые лишены нормальных родителей?
Отец Григорий помолчал, разглядывая Крисевич и Пугинского, будто они злостные, не ведомые микробиологии, бактерии под микроскопом.
– Это вы лишаете их нормальных родителей, нормального воспитания. Ваша ювенальная юстиция уничтожает в России семью. Костьми лягу, буду против вас и вам подобных бороться, – спокойно сказал отец Григорий.
– Ой, да что вы говорите! – усмехнулась Крисевич. – Забоялись мы вас, как же! Идите вон в свою церковь, к Богу вашему, и там командуйте!
– У Бога не я командую, Алла Викторовна, а Сам Бог. И не командует, а милует нас и любит любовью, которую нам никогда не испытать, потому что слабые мы и грешные.
– Это вы, Григорий Сергеевич, должно быть, слабый и грешный, – съязвила Алла Викторовна. – А я сильная и никаких грехов не совершала. На себя лучше смотрите попристальней.
– Обязательно посмотрю, – без тени издёвки ответил отец Григорий. – И попристальней. Обязательно.
– Прощайте, – сказал Георгий Николаевич. – Очень надеюсь, что мы с вами никогда не встретимся. Особенно здесь, в интернате. Нам, кстати говоря, не понравился ваш стиль преподавания. Связываете любое историческое событие с Богом! Смешно, вы же, вроде бы, образованный человек! Или у вас, христиан, идеологическая пропаганда на первом месте?
– На первом, на первом. Как в любой стране, при любом экономическом строе, при любого вероисповедания государстве. До свидания.
Небесный, по-военному печатая шаг, ушёл.
Крисевич и Пугинский вздохнули спокойно.
– Думаешь, он нас побеспокоит? – задумчиво спросила Алла Викторовна.
– Он, похоже, в армии служил, – так же задумчиво ответил Георгий Николаевич. – А я их натуру знаю: упрутся рогом – не перешибёшь. Надо найти рычаги воздействия. «Единую Россию» подключить… Она, хоть внешне и солидарна с православными, на самом деле любит им палки в колёса вставлять.
– Это хорошо, – удовлетворённо произнесла Крисевич. – Он на нас попрёт, а мы – р-раз! И обухом по его долбанной башке!
Переговариваясь, они вернулись в кабинет директрисы выстраивать планы и звонить по инстанциям. Душкова к ним присоединилась и добавила пару идей борьбы с ненавистным попом и с ещё более ненавистным Богом. Про детей Люция Куртовна, играя ямочками, придумала:
– Свидетели и непокорные экземпляры нам не нужны. Вы согласны?
– Согласны, конечно. Но как от них избавиться? Домой не вернёшь, – кисло проговорила Крисевич. – Нам за каждого ребёнка такие деньги отваливают!
Она спохватилась и захлопнула рот, искоса глянув на своего зама.
Люция Куртовна успокоила:
– Не волнуйтесь, мои дорогие. Ювенальная юстиция настолько гибкая, настолько широко охватывающая, что поводом для изъятия ребёнка из семьи может явиться и чих, и синяк от падения или удара об косяк, и неумение пятилетнего ребёнка читать и считать на уровне второго класса начальной школы.
– Пятилетнего?! – поразилась Крисевич. – Такие малявки должны уже уметь читать?! Ну и абсурд! Совсем эти управленцы от образования спятили. Они бы в два года требовали скорость чтения проверять!
Люция Куртовна дипломатично пожала плечами:
– К счастью, не мы разрабатываем программы обучения, и нас касается лишь неуспеваемость по государственной программе. И вообще, речь не об образовании. Понимаете?
– Понимаем, конечно, – ответили Крисевич и Пугинский.
– Так что первое дело – удалить смутьянов, которые баламутят атмосферу интерната и зовут к восстанию. Второе дело – из лидеров и сильных личностей ковать свои кадры, которые помогут нам держать в узде дисциплину ваших воспитанников.
– Типа «старшаков»? – уточнил Пугинский.
– Совершенно верно, Георгий Николаевич, – улыбнулась ласково Люция Куртовна. – Только ваши «старшаки» трусы, лентяи, изверги, а нам нужны смелые накаченные парни, умелые манипуляторы, знакомые с психологией.
– И где их взять? – спросил Пугинский.
– А где их всегда берут, Георгий Николаевич? – из своей собственной среды воспитывают.
– Понятно.
– Очень хорошо, когда тебя окружают понятливые люди, – с облегчением улыбнулась довольная Душкова.
– А как мы избавимся от смутьянов типа Enterа? – напряжённо спросила Крисевич.
– Хорошо, от Кедраша избавились, – пробормотал под нос Георгий Николаевич, и женщины, расслышав, согласно покивали.
– От вашего Enterа также спокойно избавимся, – пообещала Душкова. – И, в принципе, из вашей мятежной двести двадцать девятой спальни кое-кого вполне можно… э-э…
– Ликвидировать? – подсказал слово Георгий Николаевич.
– Ну-у… это вы резанули, конечно, – рассмеялась Душкова. – Скажем… не ликвидировать… а вывести из строя… привести в полную негодность.
Алла Викторовна и Георгий Николаевич обменялись понимающими взглядами. Очень тихо Душкова сказала им несколько фраз, и пара надзирателей над интернатом ухмыльнулись:
– Это то, что надо! – воскликнула Алла Викторовна.
Её бесцветное лицо своим выражением напоминало кошку, только что пообедавшую мышкой. Георгий Николаевич щурил торжествующие глаза.