[600x340]
…Жидкокристаллические цифры будильника показывали начало восьмого.

Что-о-о?!! Проспал? Забыл поставить звонок? А?!!

Вскакиваю и понимаю, что это приснилось. Сон такой. Дурной… Ф-ф-фу-у-у…

А на самом деле сейчас…

А-а-а!!! А на самом деле сейчас половина седьмого.

Проспал. Проспал всё-таки! Зараза… Хорошо ещё – до работы пять минут быстрым шагом. (Зря что ли остался жить в студенческой общаге, а не переехал в ведомственную, на краю города?..) Может быть, ещё диспетчер даст какую-нибудь замену; может быть, ещё получится обойтись безо всяких там объяснительных; может быть, ещё не придётся дать повод позлорадствовать начальнику отдела эксплуатации, с которым и так не очень давно выясняли «кто есть who»…

Завтрак отменяется. Сумку – на плечо. Куртку – под мышку. Вперёд. Почти бегом по этажу, вниз по лестнице, через турникет вахтерши…

А, кстати, чего это студенты по общаге шляются в такую рань? Спали бы себе спокойненько перед лекциями, так нет же… Во, делать нечего…

А собственно… Минуточку… По утрам студенты так себя не ведут. По утрам они, хмурые и заспанные, чистят зубы, не выпуская изо рта сигарету, и бредут в сторону метро, досыпая на ходу. А сейчас… Бодрые-весёлые, прыгают-хихикают, как ни в чем не…

Подхожу к телефону-автомату в вестибюле. Неужели… Набираю «08». Гудок. Щелчок. Металлический голос: «Восемнадцать часов тридцать шесть минут…»

Сердце прыгает и просится на волю.

Выхожу на улицу.

Надо же… Сегодня была утренняя смена. Я после неё традиционно дополз до койки и упал, уже созерцая какой-то сон. Поэтому кошмар про опоздание на утренний выезд получился слишком реалистичным… Все скамейки в скверике перед общагой заняты. Что ж, направляюсь в любимый кафеюшник на улице Строителей.



Кстати, Рязанов опять не прав. Нет в этом городе никакой 3-й улицы Строителей. Есть только одна. И та состоит из десятка домов эпохи позднего Сталинессанса. И та уже называется не улицей Строителей, а улицей Маринеско. Переименование произошло в начале 90-х, и я, откровенно говоря, воспринял это как оскорбление: в те годы шквал переименований доводил до полного отторжения.

Доходило и до курьезов. «Почему государственный университет перестал носить имя Жданова, почему кораблестроительный завод переименовали из «имени Жданова» в «Северную верфь», а набережная на Петроградской стороне по-прежнему называется Ждановской? Сколько можно издеваться над памятью жертв этого подонка?» – «Простите, но к Ждановской набережной этот, как вы сказали, подонок никакого отношения не имеет. Набережная названа в честь братьев Ждановых, выдающихся учёных-химиков ещё до Советской власти». – «Да-а-а-а?..» – «Так, уважаемые петербуржцы и гости нашего города, позвольте вмешаться в вашу дискуссию. Интеллигентно выражаясь, хватит молоть обоюдную чушь. Ждановская набережная названа в честь реки Ждановки. А река Ждановка так называлась ещё с 1778 года. Кроме того, она в начале XVIII века носила имя Болотный проток, к середине XVIII века она стала Никольской речкой, а к концу того же века переименовалась в Петровку. А набережная стала строиться в XVIII веке в качестве проезда вдоль правого берега Ждановки. Но в одном вы правы: питерский палач русского народа Жданов к названию этой набережной никакого отношения не имеет». – «Да-а-а-а?.. А к названию реки Ждановки?»

Впрочем, баталии ревностных патриотов Питера с патриотами менее ревностными – это тема для отдельной диссертации. Например. Сидели мы как-то в честной компании, отмечали наступление очередного праздника. Белая ночь постепенно переходила в хмурое утро, располагающее к терзаниям типа «братан, ты меня уважаешь?!». На кухне разгорелся какой-то вялотекущий спор о мировой культуре, колыбелью коей является, естественно, северная столица. И в качестве аргумента из уст одной спорщицы пару раз вылетело: «Мы, петербуржцы… Я, как петербурженка…». Угрюмый оппонент, много лет изображающий Петра Великого на празднованиях Дня города, взвился кострами: «Кто-кто ты?» – «Я? Петербурженка!» – «Да ты чо гонишь, лимита! Какая ты петербурженка?!» – «Что?!! Я… Да я… Да у меня бабушка в этот город… Да я в третьем поколении!!!» – «Вот я и говорю: в третьем поколении! Какая ты, нафиг, петербурженка? Ленинградка ты рваная, а не петербурженка!!!» Дело вполне могло закончиться бытовухой с поножовщиной, но ножа не нашлось, поэтому дуэлянты ограничились брудершафтом.

Но вернёмся к улице Маринеско (в девичестве – Строителей). Что за Маринеско, я понятия не имел. Несколько человек на открытии мемориальной доски на доме, да несколько строчек в газете по поводу «награда нашла героя»… И лишь спустя время я узнал об этом легендарном герое подробнее. И мысленно снял шляпу. И не грущу, что «Ирония судьбы» осталась без топонимического прообраза. Шут с ним, с прообразом…



…Лето утешает тем, что луж всё-таки меньше, чем весной, листья висят пока на деревьях, не надо включать в кабине печки, а за окнами – белые ночи, словом, полные валенки романтики.

Но утешение – это ещё не страховой полис, гарантирующий счастливую жизнь.

Летняя жара легко превращает уличные +25°С в +50°С в кабине, нисколько не уменьшая радикулитные сквозняки изо всех щелей. Шорты надевать на работу нам запретило руководство, дабы не оскорблять эстетические струны пассажиров волосатой кривизной. Да оно и к лучшему: вечером шорты сам не наденешь – комары зажрут.

После +30°С быстро ехать вредно. Нет, конечно, ветерок из форточки – это приятно, но есть одна особенность… Забыл я, между прочим, про эту особенность.

Остановка «Смоленское кладбище». Конечная. Вагон пустеет. Впереди и чуть левее за мостиком (как же он называется?) – оборотное кольцо. Сейчас крутнусь и – в обратный путь… Привычно влетаю на мостик и только тут замечаю, что контактный провод, который через пантограф питает трамвай, угрожающе болтается из стороны в сторону. Притормаживаю, но уже поздно. Раздается посторонний стук, загорается лампочка «напряжение сети», звенит звонок. Порвал?.. Трамвай по инерции вплывает на кольцо. Курившие на мостике мужики в оранжевых жилетах не спеша бредут к вагону и смотрят куда-то на крышу. Выхожу. А-а-а… Всё ясно. Пантограф лежит на боку и укоризненно поблескивает контактной вставкой.

«Ты его ещё перед мостом болтать начал», – с добродушной ухмылкой говорит один из мужиков про контактный провод. «Зараза, – думаю, – а что, слабо было как-то дать понять о проМблеме?»

Вот оно наше, родное: давай посмотрим, чем кончится… Созерцательность как основная черта русского национального характера, чтоб её…

К счастью, контактный провод не поврежден, значит, график остальных коллег сорван не будет. Это уже неплохо…

Поясняю. В жару полагается медный контактный провод подтягивать, так как он в силу нагревания и бесчеловечных законов физики начинает провисать. И чтобы разные олухи, не готовые к жаре и ездящие с прежней скоростью, его не оборвали, специально обученные дяденьки должны покрутить специально созданные болтики. Но дяденьки обычно забивают на эти болтики, и олухи периодически рвут контактный провод или заваливают хрупкие пантографы ни в чем не повинных вагонов.

Теперь остается ждать буксир. Заодно и позагорать можно…

И подумать о чем-нибудь, кроме любимых пассажиров и графика.



Например, можно подумать о том, как меня вообще занесло в вагоновожатые. Вот уж, действительно…

Помню, как все десять классов средней школы нас дрессировали: «Будете плохо учиться – пойдете в ПТУ!!!»

Позор на весь мир. И мы уже к восьмому классу понимали, что ПТУ – это полный отстой, недаром расшифровывается: «Помогите Тупому Ученику»… И что после ПТУ? Кому ты нужен? Всё! Ты – пролетарий! Гордый представитель революционного класса. Презираемый всеми, кроме товарищей по несчастью. Всё расписано по нотам советской плановой экономики: ПТУ–армия–фабрика (завод, автопарк, стройка и т.д. и т.п. со всеми остановками до ЛТП).

Ужас…

Поступить в вуз – вот предел мечтаний любого школьника той поры, на которого не махнули рукой папы-мамы. Да, это катастрофа для любых образованных родителей: чадо в ПТУ. Своя сермяжная правда в этом, конечно, была. И, тем не менее, страх перед ПТУ и пролетариатом сидел в подсознании покруче всяких фрейдистских штучек-дрючек.

Но голод – не тётка. Когда ты уже ушёл из вуза по абсолютно собственному желанию, поняв, что не твое это всё и тратить годы на постижение теоретической механики, сопромата, технологии конструкционных материалов, высшей математики и пр. нет никакого энтузиазма; когда в связи с этим ты лишился единственного источника доходов – стипендии в 38 руб. 50 коп.[1]; когда в паспорте твоем стоит студенческая прописка, не дающая тебе права устроиться ни на одну работу – волей-неволей возникает философский вопрос о смысле жизни и о том, как эту самую жизнь поддержать, оставаясь в рамках закона…

Чем институт не понравился? Да бросьте, я этого не говорил. Институт – что надо. Ордена Ленина. Ленинградский. Кораблестроительный. (Или, как язвительно расшифровывали аббревиатуру ЛКИ завистники из других вузов – Ликёро-коньячный институт. Мерзавцы…)

Поступил я в него по двум причинам. Во-первых, потому что я семь лет занимался судомоделизмом и кое-чего в этом деле достиг (по крайней мере, солидная пачка разных дипломов позволила избежать длинного разговора на собеседовании перед сдачей вступительных экзаменов), а во-вторых, только на одном кораблестроительном факультете в те годы было девять коллективов художественной самодеятельности, входивших в клуб «Корабел». А стройотрядовские агитбригады? Из ССО «Садко», «Атлант», «Норд»… Нынешний КВН и рядом не шутил! А группы «ББА» («Бритос бородатос алиментос») и «РеДисКа» («Ретро-диско-кантри»)? Все теперешние «фабрики звёзд» удавились бы на лифчике примадонны от зависти…

При чём тут вся эта самодеятельность? О, это длинная история… Рассказать? Ну, ладно, так и быть, только вкратце. Хорошо?

В шестом классе я впервые услышал Высоцкого. Незадолго до этого прошла триумфальная премьера «Места встречи», и я, увидев в витрине магазина портрет Жеглова на конверте гибкой семидесятикопеечной пластинки, упросил её мне купить. Дома поставил пластинку на не очень ещё старенький «Аккорд» и… И это был шок. Я понял, что давно хотел услышать такое, но не знал, как это назвать. С этой пластинки и началось.

Высоцкий взял меня за руку и повёл в свой удивительный мир. Там были Шекспир, Пушкин, Есенин, Маяковский, Кэрролл… Там жили герои, жаждущие правды и готовые за эту правду отдать всё и чуточку больше. Высоцкий познакомил меня и с классикой реализма, и с классикой авангарда и дал гитару в руки… А потом отпустил и сказал: «Теперь – давай сам…» Интересно, скольким мальчишкам Советского Союза он заменил отцов?