[471x620]
Слава Богу, что у нас есть Пушкин. «Пушкин – наше всё», - сказал в духовном порыве поэт Аполлон Григорьев. Да, в его творчестве можно найти всё существенное для полной жизни благочестивой души, ибо его мир – мир гармонии, где всё на своих местах: находим здесь его отношение к Священному Писанию и Евангелию в частности; определено их место в работе человеческого духа и жизни человека, его семьи.

Очень чётко дано отношение к Отечеству, истории; отношение к главным святыням, к тому, «на чём основано от века по воле Бога самого самостоянье человека, залог величия его» - «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». К культуре у него совершенно своё отношение.

Он считал, что истинную духовную культуру нам сохранили монастыри, и очень радовался появлению в Санкт-Петербурге в 1836 году словаря о святых, прославленных в русской Церкви, заметив, что слог его «должен будет служить образцом для всех учёных словарей».

В творчестве А.С.Пушкина так много любви к людям, к Божьему миру даже в публицистических его статьях. В своё время в одной из них меня поразили его слова «русские народы России». Недавно вспомнила их, читая книгу В.Солоухина «Солёное озеро», где с величайшей любовью показано, как истинно братски русские и хакасские христиане сопротивлялись чудовищному нашествию духовных врагов во время гражданской войны. По сути, партизанский отряд Ивана Николаевича Соловьёва, где хакасов было не меньше, чем русских, стал последним очагом вооружённого сопротивления большевикам на всей территории России.

У многих биографов А.С.Пушкина есть воспоминания о том, как поэт любил надеть национальные одежды какого-нибудь из народов России и пройтись в них по базару.

А пушкинские образы женщин? Если Россия прильнёт в великом покаянии к своим истокам, то именно такие женщины засияют в прекрасном будущем России.

Пушкин не идеализировал человеческую природу, он отлично понимал силу греховных страстей, о чём красноречиво свидетельствуют его «Маленькие трагедии», но насквозь грешному человеку гений Пушкина помогал обрести его путь, указанный Творцом: постоянное стремление к Правде-истине, от которого ему самому приходилось страдать, оплакивать внутреннюю нечистоту и ложь, обнажаемые этой Правдой. И когда свет истины озарял его душу, поэт не лукавил: плакал от стыда и раскаяния:

И, с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу, и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,-
Но строк печальных не смываю.

Таких покаянных мотивов у А.С. Пушкина много, не говоря о уже его поэтической перекличке со святителем Филаретом Московским. Роль Пушкина воистину судьбоносна для России. Герцен очень точно заметил, что на реформы Петра I Россия ответила грандиозным явлением Пушкина, после которого «окно в Европу» хотя несколько и деформировало национальное культурное развитие, но не позволило затопить его. Пушкин заново связал «концы» русской культурной истории, разрубленной Петром, воссоединил эту историю в единое целое.

Один из самых глубоких исследователей творчества поэта В.С. Непомнящий утверждает (и сердце радостно с ним соглашается), что Пушкин – это Россия, выраженная в слове. Он как бы и не творил, а видел и рассказывал об увиденном нам.

Он знал, что история России требует иной мысли, иной формулы, чем история христианского Запада. Не об этом ли позже Тютчевские строки «Умом Россию не понять»?

А если гнули-таки неразумные властители в немилую для России сторону, то лучшие её дети чувствовали себя как С.А. Есенин: «В своей стране я словно иностранец».

Отметим: где ещё такая непредсказуемость, как у нас, в России?

Наверняка революция получилась не такой, какой её готовили; не получилось и социализма. А такой ли вышла перестройка, на которую мы так недавно наивно надеялись как на панацею? Пушкин, по мнению Ф.Достоевского, великий и непонятый ещё предвозвеститель, и эта мысль актуальна до сих пор.

Поэт понял русский народ и постиг его назначение как никто и никогда, чётко осознавая, что Россия – не столько географическое понятие, сколько, прежде всего, идея. Народ наш всегда за благо считал не богатство, а достаток. В самом слове этом, ныне почти не употребляемом. Ограничение – достаточно, хватит. И вряд ли Россию устроит общество потребления, которое усиленно навязывается народу в качестве идеала.

Русские открыты миру, готовы вместить лучшее, что в нём есть, но подлинными гражданами мира могут стать только те, кто смог проникнуться духовной истиной своей земли, люди, не чужие на своей земле. Те, кто не скажет о своём отечестве «эта страна» и не скажет о своём народе отстранёно (как почти все информационные каналы: православные сегодня празднуют Рождество Христово).

Удивимся ещё раз: откуда взялись пророческие строки у Пушкина, если средой его обитания была, хотя и блестяще одарённая, но уже вполне безбожная, вестернизированная, слегка духовно одичавшая лицейская молодёжь. Сколько же пришлось пережить поэту, чтобы, уйдя от раннего увлечения революционными настроениями, в конце столь недолгой жизни написать: «не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный».

Однако объективности ради скажем, что у Пушкина была и Арина Родионовна, которая его, любимица своего, вымаливала у Бога. И Господь распростирал над ним Свой незримый Покров. Недаром зрелый поэт часто обращался ко времени смут в русской истории, словно предчувствуя их. А уроки их весьма поучительны.

Вот и у нас сейчас все народом клянутся, что рвущиеся к власти якобы о народе думают. А знают ли они свой народ? Пушкин знал и показал в «Борисе Годунове» какая это сложная и страшная сила – народ - в своём реальном историческом бытовании: наивный и умный, доверчивый и скептический, жестокий и милосердный. Ведь это один и тот же народ отверг законно им самим избранного Бориса Годунова, и Лжедмитрия народ же к власти привёл. Есть над чем подумать современным Борисам, в руках которых судьба России… Также не стоит и то забывать, что в России после Лжедмитрия грядут Минин и Пожарский.

Наиболее значительные исследователи творчества А.С. Пушкина, среди них М. М. Дунаева, утверждают, что «появление трагедии «Борис Годунов» нельзя объяснить иначе, чем воздействием Божией воли». Вдумаемся только: время создания трагедии с ноября 1824 года по ноябрь 1825. Двадцатипятилетний молодой человек явил себя даже не гением мирового масштаба, ибо здесь во всей полноте осуществляется Божия воля и Божие Провидение.

Если мы сумеем почувствовать глубину всероссийского несчастья, то нам особенно хорошо будет видно откровение А.С. Пушкина. Только дай Бог, чтобы мы прислушались, вняли ему, наконец!

Узел всего замысла – сцена в келье Чудова монастыря. Во всей русской литературе нет более художественного и совершенного образца русского православного инока, чем пушкинский Пимен (даже старец Зосима из Достоевского не может с ним сравниться). Интересно, что это как третьестепенный персонаж в трагедии, а по духовному наполнению он – из главных.

Своё служение он понимает как исполнение воли Божией, которую он смиренно принимает и сознаёт выпавшее ему в жизни как Божий дар и Промысл:

«Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил…».

Уже первый монолог Пимена художественно совершенен, исполнен смиренной, истинно православной мудрости. Перед мысленным взором монаха предстаёт и минувшее, и грядущее; много повидавший за свой долгий век летописец зрит и величие дел людских, и греховность тёмных деяний:

Когда-нибудь монах трудолюбивый

Найдет мой труд усердный, безымянный,

Засветит он, как я, свою лампаду –

И, пыль веков от хартий отряхнув,

Правдивые сказанья перепишет,

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро –

А за грехи, за тёмные деянья

Спасителя смиренно умоляют.

На старости я сызнова живу,

Минувшее проходит предо мною –

Давно ль оно неслось, событий полно,

Волнуяся, как море-окиян?

Теперь оно безмолвно и спокойно…

В трагедии «Борис Годунов» и Чудов, и Новодевичий монастыри появляются на сцене как место действия, как конкретные реалии эпохи, воссоздающие историческую обстановку, но художественно они содержат в себе нечто гораздо большее.

Именно в монастырской келье Пимена сходятся важнейшие нити национальной истории, Пименом осмысливается «земли родной минувшая судьба». Сам он прежде и «воевал под башнями Казани и «рать Литвы при Шуйском отражал», и «видел двор и роскошь Иоанна». Именно он был и свидетелем «кровавого греха цареубийства».

Жизнь мирская без жизни высшей, сама по себе, оставалась бы безысходно трагической, если бы у неё был только один, биологический аспект. Старец Пимен, «кроткий и смиренный», пребывает на той высоте, где всё связано с волей Творца:

Война и мир, управа государей,

Угодников святые чудеса,

Пророчества и знаменья небесны…

Всякая земная правда – личная, государственная, народная – относительна. И как глубоко это чувствует и видит 25-летний поэт, достойно удивления. Как наиболее близкому к Правде Божией дано именно Пимену пророчески прозреть грядущее: близкие беды народа, страны. Молодой монах Григорий, находящийся рядом, ещё и не подозревает о своей судьбе, а старик уже видит неизбежность испытаний и ясно называет их причину:

О страшное, невиданное горе!

Прогневали мы Бога, согрешили:

Владыкою себе цареубийцу

Мы нарекли…

Как же тут, дорогие соотечественники, не вспомнить другую смуту, уже 20-го столетия?

Старик-летописец говорит вполне определённо: «мы». Он не отделяет себя от общего грехопадения народа, хотя лично в этом грехе вовсе не виновен. Вот оно – проявление сопричастности всему, что происходит в стране. В этом «мы» отразился главный принцип пушкинского мышления – взгляд на историю как на целостное воздействие воли народной: её взаимодействие с волей Творца или – противодействие ей.

В правдивых сказаниях Пимена русская история восходит к Божьему суду. Чтобы подвиги, преступления, игра страстей, волнение умов – всё, чем наполнена земная история – не остались бы хаосом, нужна открытость Богу, Творцу.

Вопрос о власти, о праве, о народном благе (признаём мы это или нет, хотим этого или нет) связан с вопросом о безсмертии души и спасении. Личные усилия, направленные на частные цели – всего лишь историческая суета. Большого значения они не имеют. Поверх этой суеты проявляет себя Промысл Божий. Поэтому Пушкин обращает главное внимание на внутренние причины происходящего, а не на внешние «происки врагов».

В трагедии «Борис Годунов» мы видим как бы параллельное развитие истории и сверхистории, движение исторической суеты и поступь Высшей воли. Григорий, бежавший из монастыря, соблазнившись властью царской – лишь слепое орудие Господа. От сцены к сцене Григорий восходит по лестнице личной удачи. Борис, обладающий возможностью изменить ход истории своим духовным возрождением через покаяние, слепо продолжает бороться с конкретными обстоятельствами, заглушая в себе мрачные предчувствия.

Если мы перечитаем этот монолог, то увидим, что там вместо покаяния, вместо признания своего греха сплошь психологическое самооправдание. Причину всех бед он видит не в собственной греховности, а во внешних обстоятельствах. Тем временем история нижнего уровня идёт своим чередом.

Самозванец является в Польше, начинает готовиться к походу на Москву, заводит любовную интригу с дочерью принявшего его Мнишека. О самозванце узнают в Москве, Шуйский сообщает об этом Борису, самозванец ведёт полки через границу.

А Борису тем временем предоставляется вторая возможность изменить ход истории: в Царской Думе патриарх рассказывает о явлении чудес у могилы убиенного царевича Димитрия, предлагая перенести его останки в Москву, то есть признать в них святые мощи – а значит, прославить царевича Димитрия в лике святых, как безвинно убиенного. Это и означало бы всенародное покаяние в совершённом злодействе. Патриарх здесь предстаёт как объявитель воли Божией.

Это был бы наимудрейший выход, но воля Божья была откровенно отринута верхушкой безбожной власти. Восторжествовала, как почти всегда, мудрость мира сего, которая есть безумие перед Богом (1Кор.3,19).

Так кружится кровавое колесо истории. Следующая сцена - как следствие предыдущей – поражение царского войска.

Сверхистория также идёт свои чередом: на площади перед собором в Москве – подтверждение высшего приговора. Юродивый Николка, ещё один объявитель воли Божией, сообщает: «Нельзя молиться за царя Ирода. Богородица не велит». Горний мир отворачивается от Бориса, потому что Борис не поворачивается к нему. Борис обречён. Самозванец может теперь побеждать или терпеть поражение – это уже не имеет значения, сам Борис признаёт:

«Он побеждён, какая польза в том?»

Последнюю надежду возлагает он на верного и талантливого полководца Басманова:

«Не род, а ум поставлю в воеводы»…

Годунову в последний раз даётся возможность спасти царство и сына-наследника: на пороге смерти он может и должен покаянием очистить душу. Вместо этого царь выбирает иные приоритеты, начинает давать наставления сыну Фёдору. В школе их наизусть когда-то заучивали: «Учись, мой сын, наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни». Советы эти поражают глубиною, государственной мудростью, нравственной чистотой. В иной ситуации они могли бы принести многие добрые плоды. Но советы эти исходят от человека, не раскаявшегося в своём грехе, а без покаяния тщетны все добрые намерения, всё тщетно.

В трагедии «Борис Годунов», пожалуй, ещё сильнее, чем в «Капитанской дочке», звучит тема молитвы. В первых же сценах сообщается о торжественно молебне патриарха Иова в Кремле, и думный дьяк призывает народ молиться. «Смиряй себя молитвой и постом», - поучает Григория летописец Пимен и о себе говорит:

…Доныне если я

Не сотворю молитвы долгой к ночи –

Мой старый сон не тих и не безгрешен…

«Юродивый, вставай,

Богу помолимся!», - поёт Николка.

Из рассказа Пимена мы узнаём о молитвах братии Чудова монастыря за Иоанна Грозного:

«И плакал он. А мы в слезах молились,

Да ниспошлёт Господь любовь и мир

Его душе страдающей и бурной».



Можно сказать, что трагедия эта наполнена молитвами, но есть некто, кто сам не молится, и за него не молится никто. Это Борис Годунов. Пушкин, несомненно, знал из «Истории государства Российского» Н.М.Карамзина, что реальный исторический Борис Годунов очень заботился о том, чтобы о нём молились, и даже приказывал это делать.

Карамзин пишет об этом: «Святое действие души человеческой, её таинственное сношение с Небом Борис дерзнул осквернить своим тщеславием и лицемерием, заставив народ свидетельствовать перед Всевидящим Оком о добродетелях убийцы» (Собрание сочинений Н.М. Карамзина, т.11 гл.2). Он даже надиктовал молитву, которую должны были читать на трапезах и вечерях о его спасении и телесном здравии, и Карамзин приводит текст этой молитвы. Как и Карамзина, Пушкина, вероятно, поразил текст этой, я бы сказала, антимолитвы, и он использовал его в своей трагедии. На пирушке у Шуйского мальчика заставляют читать текст молитвы, но на самом деле никто не молится за царя. Сам Борис впервые обращается к Богу на смертном одре, но с чем?

О, Боже, Боже

Сей час явлюсь перед Тобой – и душу

Мне некогда очистить покаяньем.

Но чувствую – мой сын, ты мне дороже

Душевного спасенья…



Он наставляет сына, а перед самой кончиной обращается не к Богу, а к боярам. Годунов закрыт для молитвы. Пушкин видит молитву, согласно православной традиции, как небесную вертикаль, связывающую человека с Богом. Борис же постоянно вращается в горизонтальной земной плоскости, душа его закрыта для общения с Небом. Трагедия огромной веры в земные силы и формальной веры в силы небесные ведёт Годунова к упорству во грехе и обрекает народ на бедствия.

И вот расплата за нераскаянность – измена Басманова, затем народный бунт, подогреваемый боярами, гибель молодого царя-наследника. Грех нового убийства в этот раз будет возложен, прежде всего, на нового царя-самозванца, ибо ему вот таким образом расчищается дорога к власти. Но примет ли этот грех народ на себя как грех прежний? Теперь народ безмолвствует.

Разумеется, не надо трактовать данную трагедию как историческую, политическую, социальную (это всё же вчерашний день литературоведения), ибо истинная тема её – взаимодействие с волею Создателя или – противодействие ей. А ход истории – тому иллюстрация.

Собственно, трагедия заключается именно в противодействии, в неприятии долга, завещанного от Бога.
[431x620]