[600x491]



























Про лохотрон в 60-е годы у нас в Камале еще не знали. Но был человек, который так умел обхитрить своих односельчан, что до сих пор еще старожилы помнят его похождения.

Ваня Фин был небольшим, сухоньким мужичком лет 40. Жил он со своей женой Марусей в маленьком домике на центральной улице. Хозяйство большое не держали: коза да с десяток курочек. Родные у него жили в Ленинграде, а судя по акценту и прозвищу – родом он из Финляндии. Каким ветром его к нам занесло после войны не знаю, так как многие сюда приезжали и не по своей воле.

Работы постоянной у Вани не было. Как-то не получалось у него долго быть на одном месте – натура слишком свободная. Правда, в сельпо шоферил долго. Зарплата там небольшая, не шибко-то самостоятельные мужики стремились туда.

А Ваня… Вот председатель сельпо его спрашивает:

- «Я тебе куда путевку выписывал?»

- «В Канск».

- «А ты зачем в другую сторону – в Заозерный поехал?»

- «Так по пути же…»

Как-то глубокой ночью стариков Вершининых разбудил громкий стук в ворота. Набросив полушубок, сунув ноги в валенки, дед вышел на крыльцо: «Кого там лешак принес?»

- «Я это, дядь Мить, Ваня»

- «Ну и чего ты ночью шляешься?»

- «Дядь Мить, я знаю, что вам уголь надо, а возле переезда машина с углем стоит, перемело там – проехать невозможно. Так ты помоги шоферу, дядь Мить».

- А чем же это я помогу?

- А ты бутылочку самогонки для сугреву дай – так мы с шофером быстренько все расчистим и тебе уголька привезем».

Дед Вершинин крякнул, вернулся в дом, вынес Ване бутылку чистой, как слеза, самогонки, Ваня, бережно прижав её к себе , мгновенно скрылся в ночи. Дед Вершинин зажёг свет в ограде, раскрыл ворота – сходил в сарай за деревянной лопатой и стал расчищать от снега проход для машины. Соседи наутро спрашивают: «Чего это ты сегодня, дядя Митя, ни свет ни заря снег чистишь?» Тот вздыхает: «Да вот, Ваня Фин… Опять обманул…»

Соседка Вани – Ткаченчиха – шустрая, живая – поспевала всюду, была активной участницей всех важных событий у соседей и многочисленной родни. Всё про всех знала, была не робкого десятка. Но и её Ваня своим вниманияем не оставил: «Фрось, а Фрось!» - «Чего тебе?» - «Ты, Фрося, курочку-несушку не хочешь купить?» - «А ну покажь, хорошая?» - «Да, каждый день несётся, яйца крупные». Осмотрев внимательно курицу в руках у Вани, Ткаченчиха спрашивает: «И за сколь?» - «Ну на четушку дай». Совершив сделку, соседи разошлись по своим делам: Ваня скоренько побежал в дежурный магазин, а Фрося стала кормить курочек: «Типа-типа-типа. – Одна, две, три…» Но сколько она не пересчитывала их, выходило ровно столько, сколько было до покупки Ваниной несушки. «Вот гад! Он же мне мою курицу продал!»

Государство Ванин юмор меньше понимало. За украденные доски дали 2 года. Но Ваня не в обиде. Везде люди, везде жизнь, везде договориться можно. Правда, с выпивкой там похуже…

«Дед Кулага, дай брынзы!»

Мир детства наполняют люди яркие, почти сказочные, там нет полутонов: либо очень хорошие, добрые, либо…

Напротив родительского дома – окна в окна – стоял аккуратный небольшой домик деда Кулаги. Он да его жена, Фёкла Максимовна, по-уличному, - Кулажиха – жили одни. У бабушки родных детей и внуков не было, а дедовы не были частыми гостями у них. Баба Кулажиха для всей уличной ребятни была родной. Веселая, общительная – была вхожа в каждый дом, знала все новости, по-доброму их перессказывала. Нас, ребятишек, даже самых балованных, она любила и жалела. Если, играя, мы нечаянно забрасывали мяч за ворота, то бабушка втайне от деда нам его возвращала.

А вот дед Кулага, тот не то, что мяч не отдаст – он вечно нам козни строил. Когда-то он жил в Коноплянке (Гмирянка – в 7км от нас), имел крепкое хозяйство. До сих пор лог, куда на водопой гоняли совхозный скот, называют Кулагина Крыница. Удивительно живописное место. Находится на полпути между Камалой и Гмирянкой. Две гряды холмов, густо заросших смешанным лесом, разделяет ельник, который заканчивается небольшим рукотворным прудом. А над ним, на склоне горы, неподалеку от ельника есть родник, вокруг которого были когда-то дедом Кулагой распаханы поля под рожь, лен да гречиху. Давно это было, еще до войны. А сейчас это место славится грибами да ягодами – все заросло – места там малопроходимые. Труженик был дед, до самой смерти держал большое хозяйство, сам управлялся с ним. У него была густая русая борода, маленькие пронизывающие глаза из-под мохнатых бровей. Весь его вид крепкого хозяина-крестьянина напоминал кулака - персонажа фильмов о коллективизации.

С ним все какие-то истории происходили.

Почему-то повелось у подгулявших хлопцев постучаться к нему в калитку далеко за полночь и крикнуть сакральное: «Дед Кулага! Дай Брынзы!». Реакция была незамедлительной! Дед выбегал с берданкой, заряженной солью и палил куда ни попадя… Хулиганы давно попрятались, а попадало порой совсем безвинному.

Дом у деда стоял на углу улицы и переулка – машины, везущие зерно с совхозных полей на элеватор, порой задевали палисадник, ломали его. Вот дед и придумал защиту – выкопал яму у сворота. Ах, как это озадачило всех, кто ездил здесь, ведь нужно было быть крайне аккуратным и внимательным, чтобы не угодить в яму. Как правило, машины не могли миновать это препятствие и из кузова туда сыпалось зернышко. Вот уж тут дед выбегал с совочком и бережно собирал все до зернышка. Курочки его были очень рады. Чистота в этой злополучной яме была стерильной. Даже кошкам, собакам нельзя было рядом пробегать. Ну а уж нам, ребятне, доставалось, если мы в своих играх вступим в дедово владение. Когда гнали стадо, дед стоял на страже, чтобы скотина ненароком не нагадила в «святое место».

Запомнилось, как дед с бабкой, что жили в конце переулка, ехали зимой на санях, которые тащила старенькая лошаденка. Вдруг сани наклоняются, и уже из ямы торчат четыре ноги, обутые в подшитые валенки.

Многим это место поперек горла стало. Вот и решила я за весь обиженный народ отомстить деду. Отец с братом у меня были охотники и в сарае много чего можно было найти от их любимого занятия – я и нашла: высохшую шкурку хорька. Выждала момент, когда улица была пустынна, подкралась к яме, незаметно бросила шкурку и спряталась у себя за калиткой. Минут через 10 вышел из своего дома дед Кулага. Он оглядел пустынную в полуденный зной улицу, погладил свою бороду, заложил руки за спину и мирно направился к своей яме… Улицу разразил истошный крик! Такое святотатство он увидел! Залаяли собаки, захлопали калитки, вокруг деда вмиг собрался народ, все громко возмущались хулиганами. Я за калиткой сидела ни жива ни мертва… Потом сельские власти заставили деда яму закопать, и он на этом месте вкопал рельсу.

Полвека прошло, давно уже нет деда Кулаги – он помер, надорвавшись на покосе. А бабушка Кулажиха пережила его на 10 лет. Хлопотунья, забот и переживаний у неё на всех хватало.

Когда я приехала на каникулы после первой сессии в институте, она наведалась к нам: порасспрашивала, что да как, вздохнула и побежала дальше по соседям. Они потом рассказывали: «Приходила Кулажиха, новость принесла: вот у Шуры К… дочка - пока дома была - хорошая, скромная росла. А теперь что? В городе косу остригла, волосы покрасила. Что теперь будет? Вот горе-то!»

А еще через полгода, закончив 1-ый курс, я застала бабушку совсем слабой, лежащей в постели. Она обняла меня и сказала: «Не верь хлопцам!». Только много позже я поняла большую тревогу и заботу, уместившиеся в этих словах: молодость и легкомыслие рядышком ходят – с пути легко сбиться. За больной бабушкой Кулажихой ухаживали соседи. Хоронили её тоже всей улицей. Старушки у гроба читали псалтырь и пели: «Святый Боже…» Не было тогда моды стариков в дома престарелых отправлять. Не помню брошенных ни малых, ни старых. Может, и поэтому тоже детство вспоминается в ярких, радостных красках, несмотря на сердитые крики и чудачества трудяги деда Кулаги.