[270x196]
Бабка Тонька…

На нашей полуразорённой улице её небольшой аккуратный домик с ухоженным двором и огородом ещё напоминают прежнее добротное жильё былых лет. К сожалению, таких домов по пальцам пересчитать.

Хозяйке уже за восемьдесят. Высокая, полная, с острым прищуром глаз, которые всё видят и каждому встречному дают жесткую, без лишних сантиментов оценку. Уж она-то припечатает крепким словцом! За это её не шибко-то любили, многие соседи общения с ней избегали. Да кому понравится беседовать с ней, если она себя сроду никому в обиду не давала. Приходит к ней с жалобой на её сына соседка:

- Тонька! Послухай меня.

- Чего тобе?

- Твий Шурка мово Колю побив.

- А ты хотила, чтоб твий Коля мово Шурку побив?

Надо представить было эту картину – Шурка – сын Тонькин – был ростом в родителей и уже в 14 лет был 1,90м, а Коля от рождения был горбат и Шурке едва до груди дотягивал.

Когда-то в этом маленьком доме жила большая семья: Тонька с мужем, четверо сыновей и с малолетства воспитывался в их доме меньший брат мужа после смерти родителей. Так что с шестью мужиками приходилось управляться хозяйке. Она это делала толково, следуя главному: себя не обидеть. Хозяйка Тоня была отличная, из рук ничего не валилось. И наварено всегда, и чистота – всем на зависть – настланные во дворе доски и те всегда чисто вымыты. Но и своим хлопцам прохлаждаться не давала. Уходя на работу, всем давала разнарядку: кто свиньям варит, кто корову из стада встречает, кто дома за порядком следит. Чтоб не вольничали, запугивала: «Если не будет сделано, прийду на воротах повешаю». Повзрослев, ребята смеялись: «А мы и вправду боялись, вдруг повешает. Мать у нас крутого норова».

Муж её, рослый, ей под стать, по хозяйству мог всё сделать. На покос, в отличие от других женщин, Тонька сроду не ездила, по ягоды – грибы тоже не ходок. Всё это мужские дела. Но ладной жизнь супружескую назвать нельзя было. Она признавалась: «Не знаю, зачем я за него замуж пошла. Не любила я его». А он душу выплёскивал, когда выпьет хорошо. Ей бы смирно в эти часы сидеть, так нет – она всё поперёк. Война между ними была лютая: то он её осилит – побьёт, то она… хотя мужик-то он был добрый… Прожил немногим больше сорока, умер от туберкулёза. Она сильно не горевала, сердцем к нему так и не прикипела. Выходила потом ещё замуж, но не долго прожили, тоже умер. Его она никогда не вспоминает. А вот поди ж ты, случилась и у неё любовь под старость лет. Приняла она мужичонку не шибко серьёзного, пьющий, нигде долго не задерживался на работе, жён, детей сколько было – плохо помнит. Но красивый мужик и ласковый, засел занозой в сердце. Да и одной не хотелось быть, хлопцы все уже взрослые, отдельно от матери живут.

Не сразу, но приучила она нового муженька к порядку. Он и воды привезёт, и уголь сбросает, и в огороде поможет, и на покос – ну тут уж вместе – поедут. Да и он сроду в такой чистоте не жил, так вкусно не едал, одежды такой не носил. Нет… бывает сорвётся дед по старой привычке-то: развесёлое гулянье да нет-нет и бабёнки какие подвернутся…но уж тут жди наказания. Бывало, что и палкой поколотит. Но потом снова мир да лад.

С годами бабка Тонька помягче норовом стала, с соседями в мире живёт. Да что уж тут… и горя - пережито немало: двух сыночков, старшего и младшего схоронила, хотя старший-то на чужбине, в далёкой Тувинской земле лежит – не доехать ей туда, не поплакать на могилке. Рядом – никого из родни, с женой младшего сына да внуками не общаются давно, старые непрощённые обиды сделали чужими, два оставшихся в живых сына далеко живут. А немощь и старость дают о себе знать – надо к кому-то притулиться. Поэтому и сама она к соседям в гости сходит, и их к себе позовёт.

За чаем, за бутылочкой и разговор налаживается. Тем, кто понадёжнее, в долг денежек даст – обязаны ей тоже добром отплатить. Бесшабашных, пьющих – наймёт картошку копать, хатку побелить. Рассчитается сытным обедом, куревом и каку-никаку денежку даст. А пролетарии с нашей Пролетарской улицы и тому рады – не раз ещё за подмогой к бабке Тоньке постучат. Денег не даст, а картошкой, квашеной капустой да огурцами выручит, не даст с голоду помереть. Но и взыщет за это – отработать заставит в доме ли, в огороде. На совет поехать жить к сыновьям отвечает: «Я б поехала, да ведь я не утерплю, что не по мне – я выскажу. А обратно пешком идти далёко, один сын в Алма-Ате живёт, а другой под Волгоградом».

Не прочитав за всю свою жизнь ни одной книжки, не думая о бессмертии души, озабочена она была одной только мечтой: пожить в богатстве, чтоб и на себя надеть что получше, и в хатке всё обставлено красиво – и на столе стояло всё самое вкусное. Любимое слово – зависть. Про свою подружку говорила: «Дура эта Зойка, как живёт, у неё даже зависти нет»!

Родившись в большой семье на исходе 20-х годов прошлого столетия, научена Тонька была труду, бережному отношению к плодам его. А достатка в семье не было. Потом отец погиб, попав под поезд. Потом война. Подростком с кандачка мешков перетаскала на хлебоприёмных пунктах видимо-невидимо. А уж заневестилась. Хотелось красиво одеться. Те, кому это удавалось, вызывали зависть. Может, с тех пор к ней на язык лучше не попадаться… уж припечатает! А после войны замуж вышла не за богатого, не за начальника, просто работягу, там дети пошли… концы с концами едва-едва сводили. Да и купить-то нигде ничего нельзя было. И всё-таки жизнь к её закату хоть немного, да дала мечте осуществиться. В 90-е, после сплошного дефицита 80-х – появились товары на полках магазинов, базарчики повеселели, из Китая, из Средней Азии, из Турции товару навезли ранее невиданного. Каждое воскресенье бабка Тонька с дедом ездила на базар. Обходила не спеша все ряды, обстоятельно приглядывалась, прицениваясь. Многие продавцы её уже знали, зазывали, предлагали свой товар.

- И - почём? – спрашивала она.

Ей называли цену.

В ответ продавец мог услышать обрамлённую неодноэтажным матом речь:

- И тебе не стыдно, с бедного пенсионера такие деньги драть? Ты вот на машине разъезжаешь, а я такую даль к тебе пешком пришла. Вот тебе столько даю, и хватит – забирает товар и гордо уходит от ошеломлённого продавца.

Чтобы не растеряться в таком товарном изобилии, бабка Тонька составила свой бизнес-план: что, когда она купит и как на это деньги соберёт. Сначала красивое одеяло, потом цигейковую шубу, потом золотые серёжки, потом… Много чего потом…

Жизнь приобрела смысл, мечта сбывалась. Деньги откладывались с пенсии, кое-что и с огорода можно было продать. Сначала деньги хранились в перине. Но дед в поисках: «Где бы взять опохмелиться» - дошёл и до перины. Пришлось договариваться с безмужней надёжной соседкой, к тому же верующей, которую называла: «Ты пирог ни с чем. Начальником была, а банки краски с работы не принесла». Сама-то бабка Тонька против Бога ничего не говорила, но молиться не молилась, в храм не ездила и всё ругалась на священников: « Они в тех церквах деньги только с людей дерут». Однако же соседке доверяла, расписки с неё не брала, знала, что деньги у той хранятся надёжно. На сберкнижку деньги класть не резон – вдруг помрёшь, а на что хоронить? Сыновьям-то разрешат деньги снять только через полгода.

Всё рассчитано, всё продумано. Только вот одна мысль по ночам покоя не даёт: «Вот помру я, дед друзей-подружек наведёт – от всего моего добра вмиг ничего не останется»…