[450x416]
«Сама ваша религиозность есть преступление, за которое мы будем преследовать вас беспощадно..».

Из откровений, высказанных туруханскому ссыльному Войно-Ясенецкому хозяевами «новой жизни».

У этого памятника в архиерейском дворике почти всегда живые цветы. И от того, что люди приходят сюда часто, и от того, что обращаются они к всегда ждущему их здесь владыке Луке молитвенно, лицо его – живое, совсем не забронзовевшее. Монашеская мантия, внимательный взгляд, мягкие сильные руки хирурга, фуфайка на кресле… Совсем недалеко, на соседней красноярской улице, в эвакогоспитале согревала его фуфайка, когда в годы войны он спасал от смерти солдат, привезенных в Красноярск в санитарных поездах.

–А ведь я жил на одной улице и ходил по одной улице с Войно-Ясенецким! – рассказывал мне автор этого удивительно теплого памятника архиепископу Луке известный красноярский скульптор заслуженный деятель искусств России Борис Ильич Мусат. – Было это в Симферополе в годы моей учебы в художественном училище, он тогда уже был архиепископом Крымским и Симферопольским. Но не ведомо было мне его имя, не знали мы тогда дороги к храму, вспомнили о ней и о тех, кто упорно ее торил, только много десятилетий спустя. Когда оказалась у меня в руках книга о Войно-Ясенецком, тогда и состоялась наша первая встреча, перевернувшая мою душу. Вспомнил я и ту улицу, на которой жил в юности, и домик архиерейский, в котором жил владыка Лука. И понял: сам Бог привел меня к Войно-Ясенецкому уже здесь, в Красноярске, и велел взяться за памятник этому великому человеку…

Хирург с мировым именем, архиепископ с сияющим нимбом святого навеки вошел в историю Красноярского края, став небесным его покровителем. Но в далекие 20-е годы ушедшего столетия мыслилось Войно-Ясенецкому совсем иное.



Уехать в Марокко!

«Может, Господь и приведет меня к тебе в Марокко… И только Он знает, кем буду я - хирургом ли Мароккским или епископом Ташкентским…», – писал владыка Лука 14 марта 1923 года своему племяннику Юрию, всерьёз думая об отъезде в Африку, когда стало совсем очевидно, что от застенков ГПУ ему не уйти. Но святителя ждала Сибирь и кафедра епископа Красноярского и Енисейского.

Знаменитый ташкентский профессор и ученый, отец четырех детей, он принял постриг после смерти жены и стал епископом в мае 1923 года, когда по всей России шли массовые расстрелы православных. Только с 1922 по 1923 годы новый кровавый режим расстрелял 40 тысяч представителей духовенства, более 100 тысяч активных верующих и членов церковных общин. Первыми взошли на большевистскую плаху иерархи Русской Православной Церкви.

В своей книге «Крестный путь святителя», построенной на подлинных документах карательных органов – ЧК-ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ внук Войно-Ясенецкого – известный ученый, доктор экономических наук Владимир Александрович Лисичкин приводит холодящий душу мартиролог тех лет: «Петербургский митрополит Вениамин, обнаженным был выведен на мороз, облит водой, превращен в ледяную статую и утоплен; Пермский архиепископ Андроник живым закопан в землю; Киевский митрополит Владимир был оскоплен, расчленен и брошен на поругание пьяным коммунистам; Тобольский епископ Гермоген разрублен на мелкие кусочки лопастями парохода, будучи для потехи партийной и чекистской публики привязан к пароходным колесам; Черниговского архиепископа Василия, как Христа, распяли на кресте и сожгли…»

Только крестный путь мог ждать человека, дерзнувшего стать в это время священником. Старший брат Войно-Ясенецкого Владимир в сентябре 1922 года с тревогой писал ему: «Когда кругом властители, вооруженные до зубов, твердо устанавливающие, что нужно счастье только в этой земной жизни, а мысль о загробной – яд и контрреволюция; когда духовенство – их враги и борьба идёт открыто, тогда смешно не сознавать, что взятая тобою на себя миссия – не мирное дело, не культурная работа, а открытая борьба тебя, безоружного, с целой армией. Конечно, можно быть героем (если забыть о Дон-Кихоте) и броситься в неравный бой, зная о неизбежной смерти. Эта героическая смерть возможна. Но она неизбежна в самом коротком времени. Вот тут-то и выбор: немедленно погибнуть, загасив данный тебе великий светильник знания и пользы, или только личной жизнью, а не недопустимыми теперь проповедями, давая пример другим, продолжать свое великое служение науке, учащейся молодежи и страждущему человечеству. Великий д-р Гааз… не сказал ни одной проповеди о Боге, а освещал все вокруг себя, как солнце, и стал примером для потомства… Сними рясу. И Господь Бог, в которого я свято верую, благословит тебя в поколениях твоих учеников. Для несчастной России они нужны до слёз».

Но выбор младшим Ясенецким был сделан твердый: и проповедь слова Божия, и хирургия. О своей попытке уйти от карающей десницы ГПУ, он снова пишет в июне 1923-го в письме архиепископу Иннокентию Ташкентскому, но уже со скепсисом: «И вот явился соблазн, не дожидаясь Бутырок и ссылки, уехать в Марокко, где оказался мой племянник, если, конечно, отпустят меня. Мне лично ссылка не страшна, но что будет с детьми? А в Марокко и они поехали бы со мной… Вы видите… и я не могу устоять до конца…»



Концлагерь вместо Африки

Через несколько дней владыка Лука был арестован. Лубянка, Бутырки и Таганка ждали его и всех, кто посмел выступить против церковного раскола, затеянного большевиками и обновленческим ВЦУ. Диагноз, который врач и епископ Лука поставил обновленцам, был беспощаден: «Церковь наша заболела тяжелым недугом. Из больного организма съехались в Москву на собор больные члены. Это не епископы, а харкотина, вызванная болезнью».

На допросе в Туркестанском ГПУ он подтвердил эти слова: «ВЦУ для меня - презренное собрание людей, носящих священный сан, но не боящихся Бога, поправших правду Христову ради презренного карьеризма, власти и материальных выгод. Они же те, о ком пророк Иезекииль сказал с гневом: горе вам, пастыри недостойные, за то, что вы не овец Моих пасли, а сами себя, овец же моих стригли и управляли ими с насилием и жестокостью». Придет время и со святителя состригут волосы, чтобы отправить по этапу, он обретёт вид арестанта, и только глаза его – светлые, умные, видящие всякого насквозь, будут узнаваемы всегда.

Работая над книгой о своем знаменитом деде, Владимир Александрович Лисичкин нашел в архивах уникальный документ – постановление секретного отдела Туркестанского ГПУ с ходатайством о ссылке «гр. Войно-Ясенецкого из пределов Туркестанского края и заключения в концлагерь сроком на два года». Первые концлагеря в России были созданы еще в 1918 году специальным постановлением ЦК РСДРП и Совнаркома, подготовленным Урицким и Дзержинским и подписанным Лениным и Свердловым. «Во времена хрущевской оттепели и горбачевской перестройки были приняты решения вычистить из всех архивов КГБ, из всех уголовных дел любые упоминания о концентрационных лагерях, – пишет Лисичкин. – Уголовное дело против Войно-Ясенецкого хранилось в архивах Узбекского КГБ, а не в Москве, именно поэтому найденный мною документ является уникальным».

Пять уголовных дел будет заведено властями против Войно-Ясенецкого. Концлагерь появится в его жизни позднее, а вначале крестного пути знаменитого узника ждала ссылка в Сибирь. В Красноярск он был отправлен в переделанном «столыпинском» вагоне. «В камеру, – вспоминал в своих мемуарах владыка Лука, – посадили еще двух профессоров, бандита, убившего восемь человек, и проститутку, уходившую по ночам на практику к нашим стражникам». Так по этапу с остановками в Тюмени, Омске и Новосибирске прибыл в Красноярск дважды обворованный в дороге святитель, знаменитый хирург, профессор, ученый, который успел, находясь под следствием, дописать свои «Очерки гнойной хирургии».

«На заглавном листе я написал «Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий», – вспоминает в своих мемуарах владыка. – Так удивительно сбылось таинственное и невероятное Божие предсказание мне об этой книге, которое я получил в Переяславле-Залесском: «Когда эта книга будет дописана, на ней будет стоять имя епископа». Всю жизнь он трудился над этими «Очерками», дополняя, обогащая их новыми практическими открытиями. Этот труд Войно-Ясенецкого и по сей день является настольной книгой хирургов. Последнее его, пятое издание вышло в 2000 году.

Чем запомнился ему Красноярск 1924 года? Большим подвалом двухэтажного здания ГПУ, загаженным человеческими испражнениями. Прежде чем заселиться, пришлось ему чистить его вместе со своими сокамерниками. Запомнился еще одним соседним подвалом, где держали под арестом казаков из повстанческого отряда. «Никогда не забуду ружейных залпов, доносившихся до нас при расстреле казаков…» – пишет владыка в своих мемуарах.

Стоял январь 1924 года. Красная Москва прощалась со своим кумиром, тело Ленина бальзамировалось, для того, чтобы на века стать идолом для поклонения, а кровавое дело Ленина в глухой сибирской провинции жило и побеждало.



Запретить Ясенецкому служить!

От обновленцев Средней Азии владыка приехал к обновленцам Сибири, вся Красноярская епархия была поражена этой болезнью. Бывший Иркутский епископ Зосима (Сидоровский) вышел из монашества, женился, и как только начался раскол в Церкви, был избран «большевистским» ВЦУ опять во епископы с новым именем Александр и назначен епископом Красноярским вместо отправленного на покой епископа Назария.

В Енисейске, куда вскоре после Красноярска отправили арестанта, все церкви были захвачены обновленцами-живоцерковниками. Что предпринял архиерей-узник? В допросах 1939 года сохранились доподлинные его слова: «Я открыто объявил

себя единственно законным епископом Красноярским и Енисейским, согласно общей директивы патриарха Тихона».

Есть в старинном Енисейске огибающая мужской Спасо-Преображенский монастырь дивная улица со старинными двухэтажными деревянными особняками. Прежде она называлась Ручейной, но давно уже носит имя одного из революционеров. Вот на этой улице, тогда еще Ручейной, и поселили епископа Луку с двумя ссыльными протоиереями. В этом красивом, совсем недавно уничтоженном доме, была создана и освящена домашняя церковь, собравшая верующих Енисейска, обретших наконец такую желанную в то смятенное время твердую опору. Здесь владыка Лука рукоположил двоих – Александра Чурикова из псаломщиков в дьяконы, а выборного дьякона Николая Тюрнева в священники. Здесь рукоположил святитель в марте 1925 года сначала в иеродиаконы, а затем в иеромонахи некоего Христофора (Баушова).

Вот как вспоминал об этом сам владыка: «Почему же ты так остолбенел, увидев меня?» – спросил я у него. «Как же было не остолбенеть! – ответил он, – Десять лет тому назад я видел сон, который как сейчас помню. Мне снилось, что … неведомый мне архиерей рукополагает меня во иеромонаха. Сейчас, когда вы вошли, я увидел этого архиерея» …Десять лет тому назад… я был земским хирургом в Переславле-Залесском и никогда не помышлял ни о священстве, ни об архиерействе. А у Бога в то время я уже был епископом». После пострига иеромонах Христофор был направлен владыкой Лукой для служения в молитвенный дом Красноярска, поскольку все церкви там тоже были захвачены обновленцами, потом уехал на родину. На Урале в 1929 году он был арестован и отправлен в ссылку. В архивах НКВД в одном из уголовных дел сохранилось так и не полученное Войно-Ясенецким письмо отца Христофора, где он пишет, как бедствует он в ссылке, просит владыку Луку выслать кое-что для служебной надобности, сухариков для подкрепления и свою фотокарточку.

В доме на улице Ручейной владыка Лука постриг в монахини бывших насельниц разоренного большевиками енисейского Иверского женского монастыря Черкашину и Верхотурову, поименовав одну в честь мирского своего имени – Валентиной, а другую в честь святого своего имени – Лукией. Как ангелы-хранители, они оставались рядом с ним в Енисейске, последовали со своим архипастырем далее в ссылку, а после Крайнего Севера вернулись с ним в Ташкент и там оставались рядом. Монахиня Валентина (Черкашина) даже жила в одном доме с Ясенецкими, помогала ему и по хозяйству, и принимать больных.

Популярности нового ссыльного архиерея в Енисейске способствовали чудодейственные операции, которые он делал в городской больнице. Слепые прозревали в полном смысле этого слова, больных, жаждущих исцеления, как и верующих на богослужениях на улице Ручейной, становилось все больше. Надзирателям из ОГПУ надо было что-то срочно делать с популярностью этого «попа». Вскоре последовала новая ссылка через Богучаны в Хаю, возвращение в Енисейск, где видного узника, вероятно, для острастки подержали несколько дней в камере-одиночке. Но, выйдя на волю, владыка вновь проповедовал, неся людям слово Божие. На этот раз в стенах енисейского Преображенского храма, позднее уничтоженного, а тогда его, видно, удалось забрать у обновленцев.

Именно на Преображение Господне 19 августа 1924 года начальник ГПУ по Восточной Сибири тов. Вольфрам, отправил срочную телеграмму своим соратникам в Енисейск: «Запретите Луке Ясенецкому служить в храмах, поторопитесь высылкой в Туруханск».



Сослать на Ледовитый океан!

И вот Туруханск, Свято-Троицкий храм, где под плитами лежат мощи святого мученика Василия Мангазейского. Но и тут уже обосновались обновленцы. Ссыльного архиерея верующие туруханцы встретили с радостью, но владыка Лука отказался служить по-новому и произнес в храме разоренного большевиками мужского монастыря такую прочувствованную речь против всякого рода церковных расколов, что все покаялись: и прихожане, и местный батюшка. И снова врачевание душ Войно-Ясенецкий успешно сочетал со спасением жизней и здоровья людей. И слава о нем пошла уже по всему Туруханскому краю.

Телеграмма от чекиста Вольфрама в Енисейске явно залежалась, но другой «чекист» Бабкин подсуетился и привез ее копию хоть и с опозданием в Туруханск. Если улицы Вольфрама нет, то улица Бабкина есть не только в Енисейске и Туруханске. Создатель первой коммуны Василий Яковлевич Бабкин был человеком по тем временам большим: член крайкома РКП(б), председатель Туруханского исполкома. Кому как не ему было хлопотать о новом уголовном деле против ссыльного? И случай для этого представился просто исключительный.

Всё началось с того, что на прием к Войно-Ясенецкому пришла женщина с больным годовалым сыном. Когда врач спросил мамашу, как зовут ребенка, та ответила: «Атомом». Доктор поразился столь необычному имени, поинтересовался, почему не назвали ребенка Поленом или Окном, выписал рецепт и они расстались. Женщина эта была непростая: то была жена Бабкина – Августа, а Атом был его сыном.

Глубоко возмущенный папаша написал 4 ноября 1924 года в крайком партии очень путаное заявление о новом революционном быте и покусителях на него, где более всего понятен последний абзац: «Прошу Крайком рассмотреть мое заявление и сделать все выводы по поводу действий Ясенецкого-Войно». Тут же последовала резолюция: «Секретно. Губуполномоченному по Туруханскому краю – для сведения и принятия мер». И закипела работа.

Объяснения доктор Войно-Ясенецкий давал уже на допросе 6 ноября в канун Великой Октябрьской революции: «По существу предъявленного мне обвинения объясняю: инцидент, который гр. Бабкина сочла за намеренное оскорбление с моей стороны, был вызван тем, что я , в первый раз встретившись с революционным именем, был очень озадачен им и не сразу понял, в чем дело. Мои слова объясняются именно этой озадаченностью, а никак не желанием оскорбить революционные чувства гр. Бабкиной. Вообще я не способен к насмешкам над революцией, ибо это было бы мальчишеским непониманием исторического величия революции. Перед гр. Бабкиной я с радостью готов извиниться. Епископ Лука (Ясенецкий-Войно)».

Вот так простодушно ответил он идейным товарищам.

В Туруханске владыка наделал много шума не только с супругами Бабкиными. Заставив стоять на ушах всю губернию, он выразил протест по поводу того, что ему запрещают во время врачебных приемов благословлять больных, жаждущих его архиерейского благословения. В конце концов строптивого ссыльного отправили дальше в ссылку, на две сотни километров севернее Полярного круга, обвинив его аж по трем статьям Уголовного кодекса.

«Уполномоченный ГПУ (некий А. Стильве. – В.М.) встретил меня с большой злобой и объявил, что я… должен немедленно уехать дальше от Туруханска и на сборы мне дается полчаса… Я спокойно спросил, куда же именно меня высылают, и получил раздраженный ответ: «На Ледовитый океан», – вспоминал владыка Лука. Морозы доходили до 45 градусов, и столь срочный отъезд дальше на север, без теплой одежды означал верную смерть. Путь святителя лежал через страшные ледяные торосы, через Курейку, где еще недавно будущий великий вождь великой державы Иосиф Джугашвили (Сталин) отбывал наказание за революционно-террористическую деятельность, к заброшенному полустанку Плахино.

Войно-Ясенецкого бросали на Плахино, как на плаху, прекрасно понимая, что тут ему не выжить. «Когда дул «сивер», – вспоминал он, – поплавки (на чердаке. – В.М.) непрерывно стучали, напоминая мне музыку Грига «Пляска мертвецов». Но и тут, на краю света, Ясенецкий выжил, оставаясь врачом и пастырем, крестил, лечил, спасал страждущих своих соотечественников. Поразительно, но долгий обратный путь узника из ссылки вылился в настоящую христианскую миссию. Жители глухих сибирских сел и деревень, куда не ступала нога архиерея, встречали святителя с искренней радостью. «Тяжкий путь по Енисею был светлым путем архиерейским…» – напишет владыка через много лет.

Палач его Стильве сделал на знаменитом ссыльном хорошую карьеру, получил повышение и уехал в Красноярск. В канун нового 1926 года и сам владыка Лука прибыл в Красноярск, устроился в доме на ул. Благовещенской, 3, которая еще не носила тогда имя Ленина, и после встречи Нового года отправился в доблестные органы ГПУ для дачи очередных показаний, ссылка подошла к концу. Любезные красноярские гэпэушники отпустили свою жертву, направив уголовное дело по месту выписки для… его продолжения и, взяв с владыки обязательство уехать из Красноярска 4 января и при богослужении 3 января не проповедовать, они расстались с ним. Временно… Не знал святитель, что через полтора десятка лет, он снова не по своей воле окажется в Сибири и будет жить в этом городе, который впервые встретил его расстрелами казаков в подвалах ГПУ.



Прошу ссылку мою прервать

Печально знаменитый своими массовыми расстрелами 1937 год не обошел заведуюшего кафедрой ташкентского Института неотложной медицинской помощи, относительно недавно вернувшегося уже из архангельской ссылки. На Войно-Ясенецкого было заведено новое уголовное дело. Состряпано оно было глобально с привлечением огромного числа «виновных», которым приписывалась организованная контрреволюционная и диверсионная деятельность и шпионаж. Много страшного пришлось испытать видавшему виды узнику, вновь оказавшемуся в тюрьме: пытки бессонницей и пытки «конвейером», предательство своих же священнослужителей, своих коллег по институту и учеников, клеветнические доносы сексотов… Те, кто дрогнул, оговорил себя и других, были расстреляны. От владыки Луки энкэвэдисты так и не добились признательных показаний, из всех арестованных священнослужителей он один выстоял и не сломался.

Особое совещание НКВД приговорило святителя к пяти годам ссылки в знакомый уже ему Красноярский край. «В Красноярске нас недолго продержали в какой-то пересылочной тюрьме на окраине города и оттуда перевезли в село Большая Мурта», – вспоминал владыка Лука. Так в 1940 году в подсобке при местной больничной столовой появился новый жилец, хирург, ученый с мировым именем, который и завершит здесь, в глухомани, очередную редакцию «Очерков гнойной хирургии». Храма в селе уже не было, взорвали. Местный энкэвэдист не без удовольствия заявил ссыльному: «Во всей Сибири мы не оставили ни одной церкви». Так что молился владыка в теплое время, как древние подвижники благочестия, в рощице на лесной полянке.

Отечественная война 1941-го заставила бывшего военного хирурга, спасшего сотни солдатских жизней во время войны с Японией в 1905 году и во время первой мировой войны, вновь апеллировать к высшим властям. В телеграмме на имя «всесоюзного старосты» тов. Калинина, епископ Лука, которому было уже за 60, написал: «Могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где мне будет доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку». Через месяц в Большую Мурту прилетел самолет, чтобы переправить ссыльного в Красноярск. Там, в центре города, на той же Благовещенской улице, с которой он когда-то уезжал, его ждал эвакогоспиталь № 1515, расположенный в здании школы. Улица эта уже была переименована, и, увы, до сих пор так и несет на себе бремя имени Ленина.



Самый непревзойдённый

В 1998 году при участии епископа Красноярского и Енисейского Антония и губернатора Красноярского края Александра Лебедя на здании красноярской средней школы № 10 была установлена мемориальная доска с барельефом Войно-Ясенецкому. Теперь всякий проходящий мимо встречается взглядом с тем, кто, будучи политически неблагонадежным и ссыльным, дни и ночи проводил в этом госпитале, спасая на операционном столе раненых солдат. Величественная монашеская мантия, испытующий взгляд духовного пастыря и сильные руки хирурга…

К сожалению, не было тогда среди медиков, собравшихся у 10-й школы, человека, который и по сей день с любовью и нежностью хранит в душе образ архиепископа Луки. Встретились они впервые в этом здании, в том самом красноярском эвакогоспитале № 1515. Тем бесценнее рассказ этого человека, знавшего Войно-Ясенецкого лично.

Сейчас Надежде Алексеевне Бранчевской – 101 год, а тогда, в 1941-м, было всего 31 и была она уже начальником медсанчасти. Помнит она гражданскую войну с нахлынувшими в Красноярск мадьярами, чехами, итальянцами. Незабываема для неё боль Великой Отечественной войны, в которой ей лично пришлось участвовать. Много чего она помнит, но ярче воспоминания, чем о владыке Луке, нет. «Очень много людей встретила я за свою жизнь, – говорила мне Бранчевская, – и ни одного человека, хотя бы подобного Войно-Ясенецкому!»

Однажды вызывает ее начальник штаба всех красноярских госпиталей, чуть подрасстроенный, назначили, говорит, ведущим хирургом в 15-й эвакогоспиталь какого-то ссыльного попа, я отродясь с попами не разговаривал, ты уж как женщина с ним поговори, устрой его там, возьми над ним шефство. Священников тогда иначе как пренебрежительно попами и не называли. Но стоило кому встретиться с Войно-Ясенецким, пренебрежение вмиг испарялось. В этой школе и состоялась их первая встреча.

Вскоре по прибытии в госпиталь новый хирург сказал, что красноярские врачи, увы, лечить солдатские раны не умеют, и чтобы подучить их, стал читать лекции по гнойной хирургии, пронзительно ясные и прекрасные. Тоже незабываемые. Однажды профессор рассказал коллегам, как опростоволосился в Архангельске перед квартирной хозяйкой, та вылечила гнойную рану, которую он, к тому уже времени знаменитый хирург, не мог бы с такой скоростью одолеть.

– И вы знаете, что входило в состав врачующей бабкиной мази! – смеется Надежда Алексеевна. – Обычная земля, которая приводит в ужас любого хирурга! А вот рецепта, которым старушка одарила профессора, я не помню…

Кстати, в мемуарах владыка Лука называет имя этой своей «конкурентки» – Веры Михайловны Вальневой. Проследив благотворное действие мази, в которую входила обеззараженная земля с огорода, мёд, свежая сметана и какие-то травы, ссыльный доктор попытался это эффективное народное средство внедрить в архангельской больнице, но начальство запретило сомнительное для них снадобье «безграмотной знахарки». Скольким людям оно могло бы помочь, ведь антибиотиков тогда еще не открыли!

Недолгим было их время общения, Бранчевская скоро уехала на фронт, но всю жизнь так или иначе Войно-Ясенецкий напоминал о себе. Года три спустя, в прифронтовом госпитале близ Житомира, где врачам приходилось при свете коптилки принимать и оперировать, не отходя, по 500-600 раненых, Надежда Алексеевна поспорила однажды с коллегой из Тамбова, когда та заявила, что равного их ведущему хирургу, который оперирует у них в Тамбове, нет. «Нет уж, увольте, – возразила Бранчевская, – непревзойденный хирург оперирует у нас в Красноярске!» И назвала фамилию Войно-Ясенецкого. Оппонентка смешалась и ответила: «Это у нас Войно-Ясенецкий».

В конце концов выяснили, что говорили они об одном и том же человеке. Просто Надежда Алексеевна не знала, что опальный профессор, отбыв красноярскую ссылку с лихвой, уже был переброшен из Сибири в тогда еще прифронтовой Тамбов, и, служа архиепископом Тамбовским и Мичуринским, продолжал делать свои уникальные операции. Именно Тамбов первым поставил памятник владыке Луке.

Через много-много лет любимый профессор в который раз удивительным образом напомнил о себе. В руки Бранчевской попала газета «Тихоокеанская звезда», на ее страницах делился воспоминаниями о своем знаменитом деде доктор медицинских наук, профессор Хабаровского мединститута, известный в России специалист в области урологии Алексей Михайлович Войно-Ясенецкий. Надежда Алексеевна с радостью узнала, что хлебнув сиротства с лихвой, все дети владыки Луки выжили и все стали докторами медицинских наук!

Очень интересным был рассказ внука о том, как деда пытались «распропагандировать», заставляли его, чтобы он не позорил звание врача, снять рясу и отказаться от сана. Еще в «Архипелаге ГУЛАГ» Александр Солженицын писал о том, что сам Киров уговаривал владыку во время его архангельской ссылки отречься от веры, от Христа, обещая отдать в его ведение целый институт, ведь «Очерки гнойной хирургии» Войно-Ясенецкого уже тогда потрясли весь медицинский мир. Но это было так нелепо, потому что он даже на публикацию своих научных трудов не соглашался владыка без указания его священного сана. Он умел говорить с высшими чинами как власть имеющий.

В Красноярск из Большой Мурты владыка Лука привез новый вариант «Очерков», плодотворно потрудившись перед этим по милости маршала Ворошилова, откликнувшегося на просьбу узника, в знаменитой библиотеке в Томске. Там ему удалось за два месяца прочитать на немецком, французском и английском всю новейшую литературу по гнойной хирургии. Кстати, долгое время Ясенецкий сам иллюстрировал тома своими рисунками, ведь в юности он собирался стать художником и даже учился этому мастерству.

– Однажды, – вспоминает Надежда Алексеевна, – профессор попросил меня найти хорошего фотографа, я выполнила его просьбу, снимки нужны были для его книги…

Добился владыка ее издания с большим трудом, к ужасу своих надзирателей он дошел до самого товарища Сталина. И уже 17 марта 1943 года Ясенецкий сообщил в одном из своих писем Н.П. Пузину (позднее ставшему хранителем музея Льва Толстого в Ясной Поляне): «Вышло 4 печатных листа с 45 рисунками... уже печатается в краевом издательстве тиражом 5000. Это очень ценный и важный мой труд». Годом позже будет издан еще один важный его труд: «Поздние резекции инфицированных огнестрельных ранений».

–Прихожу я как-то к профессору в маленький его кабинетик на втором этаже, – вспоминает Надежда Алексеевна, – он там чаще бывал, чем в отведенной ему для отдыха комнате внизу, с просьбой от наркомздрава: предоставить перечень его научных трудов. Ясенецкий с такой досадой это воспринял: «Идет война, люди страдают, воинов спасать надо, а они заставляют время тратить на ненужную работу!» Я еще и удивилась, сколько уж на то времени надо! На следующий день как человек очень обязательный он передал мне перечень своих работ: тьма названий – на французском, немецком, английском… На двух листах, исписанных с двух сторон его мелким, аккуратным почерком! На мой удивлённый вопрос, почему издавался за рубежом, а не у нас, пояснил: «У нас в России меня не издают, а если и издадут, то ничего не видно…» Требование наркомздрава я выполнила наполовину, второго экземпляра у себя не оставила, потому что переписать все это мне с моим знанием иностранных языков было невозможно…

Делал он по четыре-пять операций за день, брал самых безнадежных. «По две мокрых рубашки меняли за время одной операции»,– вспоминала операционная санитарка жительница Дивногорска Мария Анатольевна Мещерякова.

–Но зато когда наступал смертный час, и к бойцу мчались, кто со шприцом, кто с кислородной подушкой, он спокойно и властно отстранял медиков своею рукой священника и говорил: «Не мешайте уйти человеку в тот мир... – рассказывала Бранчевская.



Вам поможет коза

О своем возвращении с фронта после Победы военврач Бранчевская вспоминает с улыбкой, самое интересное, что в этот счастливый день Войно-Ясенецкий снова напомнил о себе:

–Захожу во двор, дом наш стоял напротив нынешнего театра оперетты, а у нас коза с козлятами бегает! Такого прежде никогда не бывало, папа был из рабочей интеллигенции, машинистом паровоза работал, жили по-городскому. Тут мама и поясняет: «Это твой профессор рекомендовал». Оказывается, от болей в желудке. Так и сказал: «Лекарств сейчас все равно нет, а коза вам поможет». И помогла…

Интересная деталь. Мама Бранчевской Евлампия Акиловна разыскала профессора в Никольском храме как раз в день его тезоименитства – в день небесного его покровителя святого апостола Луки, который тоже был и художником, и врачом. Владыка добился открытия этой маленькой кладбищенской церковки в Красноярске в марте 1943-го. Когда Войно-Ясенецкий узнал от незнакомой женщины, чья она мама, то сказал о Надежде Алексеевне Бранчевской всего два слова: «Достойная женщина». И смутилась Надежда Алексеевна, и обрадовалась похвале, которая дошла до нее через столько лет и в такой чудный день – день возвращения с фронта в родной город.

Эта короткая характеристика напомнила ей о другой характеристике, которую по приказу начальства пришлось ей писать на этого человека. «Как же неловко было мне браться за ручку! – вспоминает, покачивая головой, Надежда Алексеевна, – я просто мучилась оттого, что недостойна его оценивать!»

Всю жизнь хранит она две его фотографии военных лет. Когда ищет утешения, смотрит на эти два снимка, и спокойствие дорогого сердцу человека вселяется в её душу. На них – профессор запечатлен в рабочем кабинетике в госпитале, и в кресле в его комнате внизу, осененной иконами. Профессор с мировым именем в безрукавке-толстовке, в стеганных ватных брюках, загнанный на маленький пятачок в далеком сибирском городе… Такое может быть только у нас в России.

–Вы знаете, – говорила Надежда Алексеевна, – он никогда не называл раненых бойцами или солдатами. Он всегда говорил: «Воины»...

Он и сам был воином. Воин Ясенецкий.



Я полюбил страдания

В 1943 году Священный Синод возродил в Красноярском крае святительскую кафедру, владыка Лука был официально возведен в сан архиепископа Красноярского и Енисейского и стал членом Священного Синода. Местом церковного его служения была единственная действующая в городе кладбищенская Никольская церковь. Добраться из центра города до этой церквушки, построенной красноярскими железнодорожниками еще до революции, сейчас совсем несложно, а в войну одолеть пять-семь километров пешком немолодому человеку, после изнуряющего труда в госпитале, когда приходилось делать в день по 4-5 операций и недосыпать, работая над книгами, было очень непросто.

«До крошечной кладбищенской церкви в Николаевке полтора часа ходьбы с большим подъемом в гору. И я устаю до полного изнеможения… – писал в одном из писем владыка. –Ходить я должен был по такой грязи, что однажды на полдороге завяз, упал в грязь и должен был вернуться домой». Позже выделят архиерею лошадку, на которой станут возить его до Николаевки.

То был единственный пастырь на весь город. Вызвавшийся помогать владыке некий протоиерей Захаров оказался плохим помощником, был он скорее всего «подсадной уткой». И вскоре через Священный Синод владыка Лука добился снятия с него священного сана. Разжалованный расхититель церковных средств стал добиваться с сообщниками открытия Покровской церкви для того, чтобы пригласить туда другого архиерея, из обновленцев, и продолжить раскольничью деятельность. Этого допустить архиепископ Лука не мог. Здесь, в Красноярске, и состоялось, пожалуй, последнее его сражение с «волчьей стаей» обновленцев внутри Церкви, увенчавшееся победой.

Вскоре помощниками архиепископу стали священники Николай Попов и Петр Ушаков, назначенный владыкой настоятелем Никольского храма. Одновременно отец Петр возглавил и церковный совет при храме, то был скрытый вызов органам НКВД, которые обычно ставили на это место своих агентов. Но Покровский храм, об открытии которого в центре города хлопотал перед краевыми властями уже святитель Лука, так и не открыли.. И хотя в 1942 году впервые после 1917 года в СССР разрешили праздновать Пасху, глухая ненависть власти к церкви и духовенству никуда не исчезла. «В театре много архиерейских облачений, но нам не дают их, считая, что важно одевать их актерам и кромсать, перешивая для комедийных действий», – писал в одном из писем владыка. Богатым владельцем архиерейских облачений оказался, конечно же, драматический театр имени А.С. Пушкина, построенный в Красноярске как Народный дом еще в царские времена.

С советским театром у святителя Луки отношения явно не сложились. В 30-е годы известный советский драматург Борис Лавренёв пишет пьесу «Мы будем жить», где прототипом отрицательного героя послужил профессор Войно-Ясенецкий, а вслед за ним другая советская знаменитость Константин Тренёв создает пьесу «Опыт», где снова Ясенецкий служит прототипом отрицательного героя. Был даже такой роман «Грани» некоего писателя Н. Борисоглебского, пишет внук святителя Владимир Александрович Лисичкин, где опять же был взят в качестве прообраза этот нехороший доктор Войно-Ясенецкий. Никак не давал он покоя советским идеологам.

А «отрицательный герой», отметив в Красноярске две круглых даты: 20-летие своего епископства и 20-летие гонений по тюрьмам и ссылкам, падая от усталости, иногда и сам попадая в больницу в качестве пациента, продолжал трудиться и молиться. Главная истина, которую выстрадал владыка Лука именно здесь, в Сибири, заключается в простой фразе, написанной им из Красноярска в 1943 году в письме сыну Михаилу: «Я полюбил страдания, так удивительно очищающие душу». Это была его главная победа на пути к святости.

…Несколько лет назад в скромный Никольский храм, где в войну служил владыка Лука, пришла женщина. И увидев большую икону святителя, облаченного в золотисто-сиреневый наряд (одели все-таки красноярцы его в достойное архиерейское облачение хотя бы на иконе), она вдруг вскрикнула: “Это он был во время операции в Глазном центре вместе с врачами! Только он был в черном монашеском одеянии. Это он исцелил меня! Врачи до сих пор удивляются моему быстрому выздоровлению. Скажите, как его зовут?” “Святой Лука”, – услышала она в ответ. Есть у святых такое преимущество: и после смерти оставаться рядом с нами.

Однажды в деревянный скромный Никольский храм, где в войну служил владыка Лука, пришла женщина, и, увидев большую икону святителя, облаченного в золотисто-сиреневый наряд (одели все-таки красноярцы его в достойное архиерейское облачение!), она вдруг вскрикнула: «Это он был во время операции в Глазном центре вместе с врачами! Только он был в черном монашеском одеянии… Это он исцелил меня! Врачи до сих пор удивляются моему быстрому выздоровлению. Скажите, как его зовут?» «Святой Лука», – услышала она в ответ. Есть у святых такое преимущество: и после смерти оставаться рядом с нами.



Охота за сталинским лауреатом

На праздник Сретения Господня 1921 года весь интеллигентный Ташкент был шокирован вестью о том, что знаменитый хирург, доктор медицинских наук, профессор медицинского института Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий надел монашескую рясу. Через 30 лет, выступая в кафедральном соборе города Симферополя в праздник Сретения Господня, он скажет:

–Этот праздник вдвойне велик для меня, ибо это день принятия мною священного сана… Это вызвало чрезвычайную сенсацию и даже смятение во всем Ташкенте. Весь город изумился: как это так – профессор и вдруг – диакон? Не вмещалось в их сознание, не вмещается и поныне в сознание весьма многих людей… Не понимают, как это возможно? А объяснение весьма просто: меня призвал сам Бог. Это, во-первых. А во-вторых, когда я увидел кощунственные карнавалы (воинствующих безбожников. – В.М.) на улицах Ташкента, то сердце моё закричало: «Не могу молчать!» И с тех пор я не молчу, а проповедую слово Христово…



Из секретных донесений

…На исходе 1946 года весь партийный и советский аппарат Крыма был шокирован вестью о том, что строптивому архиепископу Крымскому и Симферопольскому Луке присуждена… Сталинская премия. Когда ошибочно не расстрелянного Войно-Ясенецкого в челобитной Сталину карательные органы попросили разрешения расстрелять, непредсказуемый генералиссимус, наложил совсем неожиданную резолюцию. «Я видел ее своими глазами, начертанную красным карандашом, – рассказывал в интервью внук святителя Алексей Михайлович Войно-Ясенецкий. – Первые два слова нецензурные, а дальше разнос: разве можно расстреливать таких людей, сейчас нужна религия, а медицина тем более, создать условия, дать Сталинскую премию первой степени, чтобы он у нас работал».

Можно только представить, в какой шок и трепет ввергло Крымский обком партии появление Сталинского лауреата… в Крымской епархии. Войно-Ясенецкий перепугал чиновников уже при первой встрече с ним уполномоченного по делам Русской Православной Церкви. После того, как его назвали Валентином Феликсовичем, владыка сразу поставил партийных начальников на место: «Я был Валентином Феликсовичем 25 лет тому назад, а сейчас – архиепископ Лука».

Так вот, в траурный для партийно-советского аппарата день – 2 декабря 1946 года председатель Крымского облисполкома тов. Кривошеин вынужден был в присутствии своих замов, членов исполкома, представителя газеты «Красный Крым» вручить архиепископу Луке диплом, золотой значок и удостоверение лауреата Сталинской премии. Под аплодисменты (!). Вскоре на имя тов. Кривошеина пришло письмо от Сталинского лауреата следующего содержания:

«Многоуважаемый Дмитрий Александрович!

Мой хороший знакомый, отличный музыкант Николай Иванович Ливанов, чтобы ознаменовать получение мною лауреатного диплома, пригласил троих товарищей из филармонии и устроил в моей квартире прекрасный струнный квартет, доставивший мне большое удовольствие. Последствием этого квартета было увольнение Ливанова из филармонии, строгий выговор инспектору филармонии и крупнейшие неприятности в комсомоле для одного из участников квартета –­ комсомольца. В вину было поставлено общение с архиереем, но двое из участников квартета (комсомолец и еврей) хотели почтить не архиерея, а лауреата Сталинской премии. Что же, я, значит, поставлен в положение зачумлённого, с которым запрещается общение? И разве комсомолец и еврей не могут иметь общение с архиереем? Не перестраховщики ли это, затеявшие расправу за квартет? Не сомневаюсь, что ваш взгляд на это дело будет иным…»

«Взгляд» двуличной власти можно было предвидеть заранее. Просто архиепископ давал шанс тов. Кривошеину сделать доброе дело, но никаких мер от него не последовало. И вскоре, как повествует в своих комментариях к выпущенному в Симферополе альбому «Святитель Лука» член общества «Православных врачей Крыма» Л.В. Бернацкий, состоялось посвящение владыкой недавнего артиста симфонического оркестра Николая Ливанова сначала в диаконы, а потом и в сан священника. Концерт, данный для лауреата Сталинской премии, завершился появлением нового батюшки по имени Николай в Николаевской церкви города Бахчисарая.



Удалите его из Крыма!

В изданном в Симферополе сборнике «Секретно: Архиепископ Крымский Лука под надзором партийно-советских органов» местные историки обнародовали любопытнейшие донесения уполномоченных. Оказывается, в 1947 году партийно-советский аппарат направил все силы на то, чтобы осуществить замысел Кирова: снять рясу со святителя. Да-да! Требовал этого даже сам секретарь по идеологии Крымского обкома партии тов. Чурсин, который повелел владыке и одновременно доктору медицинских наук читать лекции по хирургии для медиков в гражданской одежде. Однако «раз-облачить» воина Христова, для которого монашеская мантия всё равно что военная форма, не удалось. И тогда 28 октября 1948 года сам первый секретарь Крымского обкома партии тов. Соловьев пишет огромный донос на владыку Луку секретарю ЦК ВКП(б) тов. Маленкову.

В вину лауреату Сталинской премии – ученому-медику и ученому-богослову, доказавшему в своем труде «Дух, душа, тело», что ничто не препятствует гармоничному существованию науки и веры, ставится то, что он является «открытым противником науки», что на проповедях публично осмеивает «материализм и материалистов», что старается «изобразить дело таким образом, как будто бы великие ученые – Коперник, Пастер, Павлов – это люди не науки, а люди религии». Кстати, эти ученые на самом деле веровали в Бога.

В каждом храме тогда были свои сексоты – секретные сотрудники НКВД-КГБ. Поэтому в письме первого лица области дословно приводятся отрывки из проповедей владыки Луки, вызвавших потрясение у первого секретаря. Что ж говорил этот самовольный архиерей? Ну, например, вот что:

«В прежнее время Церковь была в руках правительства, царя, а царь был глубоко религиозным, он строил церкви, а теперь такого правительства нет. Наше правительство атеистическое, неверующее. Осталась только горсточка русских верующих людей и терпит беззакония других… Сейчас правительство антихристианское. И мы всё должны терпеть. Вы скажете, правительство вам, христианам, нанесло вред. Ну что же, да, нанесло. А вспомните древние времена, когда ручьями лилась кровь христиан за нашу веру. Этим только и укрепляется христианская вера…»

Спасибо сексотам, что донесли до нынешних христиан эти утешительные слова архипастыря. Вывод первого секретаря предельно прост: архиепископ в деятельности своей лишь прикрывается религией, а «главная работа, которую он выполняет по чьему-то заказу», это – антисоветская пропаганда. «В силу особого положения Крыма как пограничной полосы, – пишет встревоженный тов. Соловьев, – мы считаем через соответствующие органы удалить Луку из Крыма». Может, снова бы послали к Ледовитому океану, но торжествовать победу над врагом Соловьеву не привелось, вскоре он был арестован по «ленинградскому делу» и расстрелян как враг народа. Наверху раскручивались новые репрессии, до Сталинского лауреата руки не доходили, а местные власти так и не решились без санкции свыше завести на лауреата очередное уголовное дело.

В 1953 году тов. Сталин скончался, началась борьба за власть, верх в которой взял в конце концов ярый безбожник Н. Хрущёв. Для кого-то началась оттепель, а для кого-то новые гонения. За православными духовенством охотились, как за дичью, сажали за решетку без всякого повода. Надо было у выполнять установку нового первого секретаря ЦК КПСС, заявившего во всеуслышание, что скоро в стране не будет «ни одного попа». Добивались последние недобитые церкви и монастыри. Если в 1957 году в стране насчитывалось 64 монастыря и скита, то через пять лет их было 22. На Украине в 1961 году была даже закрыта такая общенациональная святыня, как Киево-Печерская лавра. Крым, подаренный Хрущёвым Украине, тоже захлестнула очередная свирепая волна воинствующего безбожия.



Всё тот же карнавал

Среди этого бесовского улюлюканья и топота «копыт» во властных кабинетах звучит властный голос владыки Луки:

«Сегодняшняя встреча очень кстати. Я получил сообщение, что… 8 октября 1955 года во время всенощной (в церкви поселка Чехово. – В.М.) ученики средней школы стали бросать камнями в окна церкви, разбили стекла в окнах алтаря, облили стены церкви чернилами, загадили паперть нечистотами. Молящиеся в церкви и духовенство были так напуганы, что разбежались, и служба была прекращена. Директор школы якобы потворствовал ученикам…»

На это уполномоченный по делам Русской Православной Церкви вынужден будет отреагировать по-честному, в своем донесении он напишет: «Проверкой была установлена правдивость сообщения Луки».

Вот и думаешь теперь, каких благ может ждать народ, совершающий такие кощунства? То, что творили потомки коммунаров, ни в какое сравнение не шло с теми первыми советскими безбожными карнавалами, перевернувшими душу и жизнь почитаемого и уважаемого всеми врача. Архиепископу Луке тем больнее было видеть всю эту сатанинскую вакханалию на земле, которую он помнил совсем другой, ведь он родился именно в Крыму, в Керчи, и после долгих страданий и испытаний вернулся в родные края, чтобы здесь нести слово Христово.

Последнее сражение владыка Лука предпринял, когда уже был совсем слепым, культ личности Сталина был развенчан, звание лауреата Сталинской премии воспринималось уже без прежнего почтения, руки хрущёвских сатрапов были полностью развязаны.

«Моё настойчивое требование и неуклонное выполнение советского законодательства, – доносит новый уполномоченный тов. Гуськов в 1961 году, – обозлило не в меру властного, самолюбивого, деспотичного старика… Луку, возомнившего себя, пользуясь заслугами доктора медицинских наук, лауреата Сталинской премии, удельным князьком Крымской епархии. Всё это… вызвало бурную реакцию Луки, рассматривающего эти вполне законные действия как гонение на религию…»

Эпоха массового закрытия церквей набирала силу. А святитель сражался. Он сражался до последнего вздоха. И даже 11 июня 1961 года – в день, когда архиепископ Лука окончил свой многострадальный земной путь, он оставался опасным человеком для власти. Даже мертвый, он вызвал большой переполох. Когда Войно-Ясенецкого арестовали первый раз в жизни, жители Ташкента ложились под колеса поезда, в котором его отправляли вместе с другими заключенными, в надежде остановить этот поезд. Они наивно думали, что, увидев такое проявление народной любви к епископу Луке, власти опомнятся и выпустят его на волю. Но паровоз, которому в коммуне была обещана остановка, был силён, настолько, что сумел пропахать своим «красным колесом» весь двадцатый век и миллионы судеб.

И вот святитель мёртв. Но и мёртвый он собрал вокруг себя сотни людей. Власти вначале хотели запретить даже отпевание, но потом все-таки разрешили его, намереваясь после службы на скорости отвезти гроб на кладбище. Однако люди, как когда-то те, что 40 лет назад ложились под колеса поезда, ложились под колеса автомобиля, чтобы не получилось у «хозяев жизни» тайного и быстрого захоронения святителя.

«Впереди катафалка и по его бокам, ухватившись за него руками, с места отправления встало человек 50 мужчин и женщин, и так следовали до кладбища… Маршрут следования был избран по окраинам города… Особенно много людей ожидало на кладбище, причем процентов 90 из них зевак… Верующие вынесли из автобуса венки и стали петь «Святый Боже, Святый Крепкий…» Никакие уговоры не помогли, пение продолжалось и по кладбищу…». – сообщает уполномоченный в специальной докладной от 15 июня 1961 года.

Более всего печалился владыка, что, согласно советским законам, не будет звучать «Святый Боже…», но верные его чада не подвели своего архипастыря.

Двадцать первый век на дворе. Новый век – новые испытания. Но светит над святыми мощами исповедника Луки в Свято-Троицком соборе Симферополя неугасимая лампада, и снова собирает святитель вокруг себя уже тысячи и тысячи людей, которые, как и при его жизни, идут к нему на свет, потому что святые и по смерти остаются рядом с нами.



Биография короткой строкой

Архиепископ Лука, в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий (1877 –1961 гг.) – выдающийся хирург с мировым именем, святитель и богослов. В 1995 г. причислен к лику святых Симферопольско-Крымской епархией, где был правящим архиереем с 1946 по 1961 гг. до самой смерти (в 1958 году он полностью ослеп). Святые мощи его находятся в кафедральном Троицком соборе Симферополя. В октябре 1999 г. причислен к лику местночтимых святых Красноярско-Енисейской епархией. В апреле 2000 г. реабилитирован Главной военной прокуратурой Генпрокуратуры РФ. В августе того же года на юбилейном Архиерейском соборе РПЦ архиепископ Лука причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания.



Литературные источники:

В.А. Лисичкин «Крестный путь святителя Луки». «Троицкое слово», Москва, 2001.

Протодиакон Василий Марущак «Святитель-хирург». «Даниловский благовестник», Москва, 1997.

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) «Записки узника» (журнал «Новое и Старое»,

№ 4, 1999 г., Красноярск, публикация архиепископа Касноярского и Енисейского Антония (Черемисова).

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) «Сила моя в немощи совершается». «Отдых христианина», Москва, 2001.

Л.В. Бернацкий, «Святитель Лука», Симферополь, 2009.

Сборник «Секретно: Архиепископ Крымский Лука под надзором партийно-советских органов», Симферополь, ?г..

«Я полюбил страдания» архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), автобиогрфия, изд.Образ, 2009г.



Валентина Майстренко