[569x700]


Что сказал бы наш национальный гений А.С. Пушкин, обозрев нынешние страны и континенты, как он это сделал в своих «Маленьких трагедиях» («Скупой рыцарь», «Пир во время чумы», «Дон Гуан», «Моцарт и Сальери»)?
А тогда.… С горечью отметил он, что борют падшего человека страсти.
В «Скупом рыцаре» отец и сын в пристрастии к земным благам, без небушка живущие, уничтожают друг друга, исторгая у поэта слова: «Ужасный век, ужасные сердца».
В «Пире во время чумы» люди бездуховные обычно смакуют строки: «Есть упоение в бою и страшной бездны на краю». То есть, держитесь до последнего, заглушая мысль о смысле жизни чем угодно – вином, «ласками погибшего, но милого создания», упорно отгоняя мысль о смерти. Показывает нам здесь поэт абсурдность и бессмысленность непонимания и неприятия воли Божией: если не вершится моя воля, если жизнь складывается не так, как я хочу, то и дорожить ею не стоит.
А «Дон Жуан» у Пушкина - он дон Гуан очень русский; он у него не соблазнитель, он – в поисках идеала. Всё искал, искал, не одну жизнь загубил, не одну душу опустошил и вот вроде нашёл, да поздно: настигла расплата за грехи.
В трагедии « Моцарт и Сальери» более всего проявилась свойственная А.С.Пушкину глубина и ясность его созерцательной натуры. Здесь он ставит множество художественных, нравственных и религиозных проблем. Разрешая их для себя точно, безошибочно и глубоко, не открывает их читателю, а предоставляет своим героям самим раскрыть эти проблемы характером, жизнью, поступками; биться над их разрешением, страдать и гибнуть, догадываясь об истине, предоставляя читателю самому увидеть, понять, ужаснуться и просветлеть духовно. Пушкин здесь не учит, не назидает, он здесь показывает духовное обстояние. Поражает количество и подробность ремарок о Моцарте, а о Сальери единственная ремарка – один.
Исторический Сальери, вероятно, не отравил исторического Моцарта, но биографы и исследователи признают, что живой Сальери, сам серьезный музыкант, теоретик и композитор третьего ранга, учитель Бетховена и Листа, действительно завидовал Моцарту и даже пытался подослать к нему отравителя. У Пушкина в бумагах нашлась такая запись: «В первое представление Дон Жуана, в то время, когда весь театр упивался гармонией Моцарта, раздался свист; все обратилось с изумлением и негодованием – и знаменитый Сальери вышел из залы в бешенстве, снедаемый завистью. Сальери умер лет восемь тому назад. Некоторые немецкие журналисты говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении, в отравление великого Моцарта. Завистник, который мог освистать Дон Жуана, мог отравить его творца».
Моцарт у Пушкина – благодушный и легкий носитель «священного дара», - «безсмертного гения». По свидетельству его поклонника и завистника Сальери, это гений, как Рафаэль в живописи, Данте в поэзии, Гайдн в музыке. Это «херувим», несущий «песни райские», он – носитель Бога, Божественного пения, Божественной гармонии: «Ты, Моцарт, бог и сам того не знаешь». Но Моцарт несёт свою гениальность просто и непритязательно: «Ба! Право? Может быть… Но божество моё проголодалось». И музыкальные свои озарения он называет просто: «В голову пришли мне две-три мысли; сегодня я их набросал». Его музыкальный дар столь же обильно и легко струится, сколь щедро и благостно излучается из него доброта. Сальери лишь от злобы называет его «безумцем» или «гулякой праздным». Разве лишь в том он «празден», что не высиживает, не вымучивает своих мелодий, но создаёт их в лёгком творческом вдохновении. Re Quiem, соответствующий нашей православной заупокойной службе, только что заказан чёрным человеком, и «сел я, - говорит он, - и тотчас стал писать». О божественности своей он не помышляет, но всем естеством, всем своим духовным опытом знает, что «гений и злодейство – две вещи несовместные», ибо гений – начало Божественного вдохновения и гармонии, а злодейство – начало дьявольского хаоса и дисгармонии. Поэтому он не верит в слухи о злодействе Бомарше, которого вместе с Сальери причислял к гениям, и не поверил бы, если б ему сказали, что Сальери готовит ему в этот самый миг «дар Изоры», то есть яд.
В конце жизни Бог посылает ему знаки близящейся смерти, но он принимает их как плод земной грусти и земной тревоги, а, может быть, и галлюцинации. Ангел смерти предстал ему в виде человека, одетого в чёрное, учтиво поклонился и заказал ему заупокойный гимн о нём самом. Вестник смерти пришёл увести Моцарта с собою и сидит за этой трапезой мнимой дружбы и предательского убийства. С ясным челом выпивает Моцарт земной яд, как если б он был небесным лекарством, произнося последний тост за идеал, неосуществлённый на земле: «За искренний союз…связующий…сынов гармонии». И не догадывается, что тост этот произносится в лицо сыну дисгармонии, хаоса, зависти и зла.
Трагедия «Моцарт и Сальери» написана о земной встрече двух музыкантов, но действие здесь происходит как бы перед лицом Вечности. Неужто можно забыть историю Авеля и Каина? И центр трагедии не Моцарт, а Сальери. Кто он, и что в нём происходит? Это эстетически способная личность с повышенной музыкальной впечатлительностью, но не дано ему творчески вдохновенных сил. В музыке он – слушатель, мыслитель, созерцатель, но не композитор, не творец. Ему дана способность – причём тончайшая – воспринимать чужое, разбираться в чужом, верно ценить. Такие натуры – лучшие из них – чуют чужую гениальность, указывают на неё, пишут исследования. Они могут быть весьма полезны в культурном отношении – и в формальной эстетике, и в истории музыки, и в музыкальной педагогике. Худшие из таких натур насыщают воздух мёртвыми сведениями, рассудочностью, снобизмом и носят в душе мучительную, незаживающую рану зависти, воистину убийственной страсти.
Но от впечатлений в душе Сальери нити идут к мысли, к науке о музыке и к ремеслу. Он – труженик, изучатель, знаток. Творческий Моцарт жил в звуках и дарил жизнь другим. Нетворческий Сальери убивал звуки, анатомировал музыку, считал такты, матемазировал мелодию, от себя добивался сухой беглости и верности. Моцарту жаль отдать даже заказанный реквием, а Сальери хладнокровно жжёт свои музыкальные выдумки. И в душе его поселяется зависть, обида лишённого, ненависть лишённого к обладающему. Жизнь стала для Сальери «несносной раной». Восемнадцать лет он носил с собой яд. Много раз пировал он с «гостем ненавистным» и в душе совершал своё преступление не раз, откладывая это злодейство. Страшно-то как: чем гениальнее полёт соперника, тем сильнее восторг в душе Сальери, и тем сильнее ненависть. Убить следует Божественное. За то, что оно – от Бога. И за то, что мне не дано. В нём – Божественность, а во мне её нет. И вот этот величайший восторг и величайшая ненависть сошлись на Моцарте. Для завистливой ненависти ничто не свято. Сальери обижен на то, что обойдён Богом, лишён творческого гения, всю жизнь горит на медленном огне, приближаясь к Каину, Иуде, к дьяволу. Уже самую первую исповедь Сальери начинает с кощунства: «Все говорят: нет правды на земле, но правды нет и выше». И вот – всё можно, если само Небо неправо, если Бог несправедлив, если гений распределён неправильно. И уже злодейство – не злодейство, а исправление Божией неправды. Таким же «исправителем» выступил первосвященник Каифа, подав совет иудеям, что «лучше одному человеку (Иисусу Христу) умереть за народ» Инн18,14.
Как страшно было бы в мире, не будь Правды Высшей. А.С.Пушкин хорошо знал, что нарушение заповеди не приносит человеку счастья, но по милости Божией дана ему возможность покаяния. Сальери начинает сомневаться в отсутствии «правды выше», но и у него есть возможность, которой воспользовался благоразумный разбойник на Кресте.
Сальери убил Моцарта и навеки приговорил себя. Моцарт потерял землю, а Сальери – Небо. Моцарту – гений и Рай, а Сальери – злодейство и ад.
Никакой толковательной литературы не надо для анализа этой трагедии. Сальери так выразительно саморазоблачился. Луч Божий нестерпим пошлому и злому человеку, он ищет убить Божье и думает, что от этого сам возвысится. А на самом деле он уподобляется дьяволу.
А.С. Пушкин сам часто напоминает Моцарта. Как простодушно он говорит о себе:
Великим быть желаю,
Люблю России честь,
Я много обещаю.
Исполню ли? Бог весть.
Сам поэт не избежал заразы влияния извращённого западного понимания правды: кинулся, было, по-земному решить вопрос чести, но Божиим Промыслом дана была ему возможность пожелать умереть христианином, раскаяться. Он запретил мстить за него обидчику, уразумев и почувствовав Правду Божью, принял её.