[700x462]


В десять лет впервые меня взял на море с собой дед по отцу Валентин. Деда был такой красивый! А как мало он пожил - всего 61 год!И был в этом возрасте уже изболевшийся и изработанный. Лучше человека на земле для меня не было - и красивей тоже. Потому что он был очень-преочень добрый. И совсем не жадный - ни граммочки! Работал слесарем в Депо и честно прожил со своей женой, моей бабушкой Анной, 37 лет. Мне было пятнадцать, когда деду выписали из больницы - умирать. А я пришла проститься, пока живой - так было надо. И этого прощания вовек мне не забыть. Деда сидел на диване в трусах и майке. Вместо рук и ног я увидела только огромные мослы - торчали колени и тощие-тощие кости. Из розовощёкого богатыря за год деда превратился в скелет - таким его и запомнила. Вниз голова, огромные ладони, сцепленные у колен, тоже на тоненьких косточках - в этом был такой ужас! "Здравствуй, деда" - удалось мне как-то выдавить из горла, когда бегом пробежала мимо него в кухню - не могла от ужасной жалости приостановиться хоть на секунду - так и запомнила его в этот краткий миг.
А на кухне уж меня отпаивали валерьянкой и уговаривали не плакать родственники. Потом над его гробом стояла Варвара - женщина, любившая деда всю жизнь, тоже, говорили, добрая. Взгляд её, глубокий и обращённый в прошлое, тогда поразил моего отца, и они с мамой много о ней говорили - это хорошо помню. Считали, что деда Валя в семейной жизни был достоин лучшей доли - уж очень покладист, безотказен, добр и красив. Если сейчас я закрываю глаза, пытаясь представить его, то он предстаёт передо мной в кирзовых сапогах, брюки в них заправлены, клетчатая рабочая рубаха красная с чёрным и пахнет мазутом - слегка так очень вкусно пахнет - мазутом - и во всём его облике - доброта. Вот надо же так - жил-был просто хороший и добрый человек. И совсем малообразованный. А вот в сердце моём живёт - потому что любил меня. Мама рассказывала, что он не стал учиться только потому, что надо было поднимать младших сестёр. Они, к слову, по жизни всегда помнили его доброту. О ней можно судить по тому уже, что мама решилась отпустить меня с дедом в Феодосию из Красноярска - четверо суток пути - когда девочке было всего-то десять лет, совсем ребёнок. Тогда-то и посчастливилось мне, родившейся в Сибири, полюбить раз и навсегда Чёрное море. С тех пор прошло сорок лет.
... Запылённые, с котомками в руках мы подошли к прибрежному кафе на берегу моря.
- Мы с дороги, еда у нас с собой, разрешите присесть за столик? - спросила у владельца кафе кавказской внешности. Внутренне была готова, что раз "мы со своей едой", то нас погонят метлой с позором - так однажды случилось со мной и внучкой, когда в своём родном сквере, где прошла моя юность и детство, нас хотел выгнать из-за " своего" столика один нерусский владелец кафе. О! Лучше б ему было промолчать! Был он у меня бедный - получил по первое число так, что бегом прибежал с открывалкой для минералки и испуганно уговаривал: "Женщина, да что вы, что вы, да сидите - сидите - да я не возражаю!" " Ага, ещё бы ты тут в моём родном дворе возражал", - вопила я, и остановить меня было не так-то просто. Внучка моя, Настенька, очень была поражена такой выходкой, и мы потом с ней долго смеялись, вспоминая. Так что готова была принять бой - опыт имелся.
- Пожалуйста, садитесь, - гостеприимно раскинув руки, пригласил хозяин. Так начались наши морские радости, их было в тот год необычайно много.
Достав из сумки немудрящую еду, купив тёплой минеральной, чтоб не простыть, дружно захрустели огурцами вприкуску с хлебом и укропом: Петров Пост.
Вдыхать море, обонять его, слышать и созерцать - это так приятно, так неожиданно, хотя и долго было нами ожидаемо. И всё-таки, главный дар - это сердечность первого встречного, она согрела более крымского солнышка. За месяц, проведённый в Крыму, у владыки Луки в гостях (а мы ехали именно его нетленным мощам поклониться), были десятки встреч. Ни один человек - нигде - ни в транспорте, ни в церквах, ни на пляже - никто и нигде не только не повысил на нас голос, но даже и не раздражился ни разу. Мне хочется назвать это в числе даров архиепископа Луки нам, его можно сказать, землякам.
Путешественников нас было трое: мой муж Валерий, ныне покойный, я и Алексей - сын моего духовника, мой, по его собственным словам, «почти что внук». Алёшин отец и наш с мужем духовник служит в Никольском храме, том самом, в котором и владыка Лука служил в войну. Видно, именно поэтому святитель Николай тоже не оставил нас без подарков, да ещё каких щедрых!
Тот район в Красноярске, где мы с мужем росли (мне было три года, когда мы впервые встретились, ему - тринадцать), учились, там, где поженились, называется Николаевкой в честь святителя Николая, и церковь Никольская освящает его. Мы ехали из Сибири четыре дня в поезде к морю, нам хотелось совместить купание с пользой душевной, поэтому выбрали Симферополь - там покоятся мощи святого исповедника Луки и море недалеко - планировали пожить в какой-нибудь деревне. Трое разных людей посоветовали нам... Николаевку.
Деревня Николаевка, что в 30 км. от Симферополя, очень отличается от нашей Николаевки. Кстати, жители Красноярской Николаевки просили меня низко кланяться владыке Луке, напомнить ему, что он ходил с ними по одним улицам, мимо деревянных домиков, в ту же самую кладбищенскую церковь, которой мы ныне прихожане. Ну а в деревне Николаевка чистенько, беленькие украинские домики, и ворота каждого почти дома увиты цветущими розами, благоухающими, белыми, красными, розовыми - столько роз мне больше доведётся ли увидеть? А изобилие на рынке свежего, натурального, Богом сотворённого, продукта? Деревенское - коровье и козье молоко, творог, масло, сыры, мёд, домашние сухие и креплёные вина, ароматные и густые, пышные пучки зелени, янтарные перцы, помидоры всех сортов, клубника от мелкой как черешня, до огромной - как яблоко. Черешня мелкая, что твои семечки, зато сладкая-сладкая, абрикосы чуть подмятые, прозрачные и крупные, можно спутать с персиками, мясо свежее, чистейшее, без единой жилочки, которое на твоих глазах опрятный татарин режет на красивые куски словно художник, а овощей изобилие, а морепродуктов - креветок, раков, гребешков, а сладости восточные, варёные из орехов и гранатового сока. И на все это взираешь не с вожделением - нет - с радостью от любви к нам Господа - это всё тебе, человек! Сильно огорчилась, когда увидела в общей кухне молодую мамашку, которая высыпала из импортной баночки какой-то сухой белый порошок в воду - варила кашу для младенца. Какой ужас - в двухстах метрах натуральное коровье молоко на рынке у десятка хозяек ласковых и чистеньких - на выбор! Для своей родной крохи! Но её прельщает импортная пачка с яркой этикеткой! Господи, помилуй! Продолжим же о хорошем. Как удивительно удобно было расположено наше жильё - в одну сторону пять минут до моря, в другую - пять минут до рынка, в третью - пять минут до церкви... святителя Николая - Чудотворца. Вот такая радостная Николаевка. К тому же, хозяева жилья дают полную свободу действий на их территории, с доверием и без мелочной опеки к жильцам. И домашних потрошёных кур, и тёплые ещё куриные яйца можно было брать на кухне, положив определённую сумму.
В первый вечер приезда, когда рынок уже был закрыт, нам понадобилось молоко. Не успела даже немножко задуматься, где его взять, как навстречу нам, поднимающимся по дороге с моря, женщина гонит корову. "Не продадите ли нам молочка, парнишка хочет, далеко ли дом ваш?",- спрашиваю я. "Да вот он, рядом",- хозяйка уже входила в свои ворота, и мы вскоре стали владельцами банки молока, баночки сметаны, густющей, как масло, пакетом жирного свежего творога.
- Вот это да Николай Чудотворец вас нам послал! - решила завязать я знакомство.
- Да, он всегда нам помогает, - скромно согласилась женщина. Тут из-за её спины выглянула светлая головка.
- Мальчик, тебя как зовут?
- Коля, - пропищал пацан.
Каждое утро райская наша жизнь начиналась под пение птиц (дверь на ночь не закрывали, будто в добрые времена в сибирской деревне), аромата морского, смешанного с лавандой и шалфеем (просто природные ингаляции) и неизменно громкого, но не противного крика суровой татарки, которую хозяйка нашего двора ежегодно нанимала кашеварить: "Пирожки горячие, беляши, пицца". Мы с удовольствием вставали, пили - Валера кофе, Алёша парное молоко, я - кагор с кипятком - теплотцу церковную, ели хрустящие пироги с повидлом и картошкой. Иногда позволяли себе по куску пышного торта, украшенного свежей черешней. Удобный столик под сенью грецкого ореха в утренней морской свежести с кружечкой теплотцы - чем ни рай.
А ещё было большое событие - поездка в Феодосию. Там моя баба Вера, та самая, о которой писала " Подвиг любви". Двадцать пять лет ничего не знала о ней, почти не сомневалась, что её уже нет среди живущих на земле. Но именно это "почти" подавало надежду. Именно это «почти» погнало меня в Феодосию. Четыре часа поездки по крымским, цветущим с двух сторон маками, дорогам - и мы у цели. Адрес знала примерный, остановилась наша машина сразу возле нужного переулка. Постучалась в крайний дом: "Не знаете, тут тётя Вера жила, у неё ещё был муж больной, дядя Павел, она ухаживала за ним сорок лет?".
- Да что вы так волнуетесь, знаю я вашу тётю, она жива, я к ней частенько захаживаю - денег перехватить до получки, пошли, покажу - так говорила первая вышедшая нам навстречу женщина.
- Неужели жива? - я заволновалась ещё больше. - Неужели свидимся?
- Тётя Вера, встречай, гостей тебе привела,- кричит она старушке, что опершись на частокол, стоит возле калитки.
- Кто ты, чья, говори.
Я объясняю, что я внучка Валентина, её покойного брата.
- Татьяна? Как не помню, помню. ( Тёте Вере под девяносто уже) - Помню, как он, старый пень, возле каждой бочки с вином останавливался, вино-то было двенадцать копеек пол-литра, да про тебя - то забыл совсем, плечи-то у тя и обгорели, лет десять тебе было. Ты всю ночь напролёт плакала, а я тебя кефиром свежим мазала да гладила. " Этого не помню. Но много других расчудесных воспоминаний хранится в моём сердце. Я счастлива. Смотрю на свою старую тётюб. Она, слава Богу, здрава и в полном уме, быстро довольно собирает на стол, кормит нас хорошо и красиво поджаренными морскими бычками, поит чаем с вишнёвым вареньем.
- Ты веришь ли в Бога, тётя? - спрашиваю её, ласково обнимая.
- Я - то всегда знала, что есть Бог, а вот ты откуда Его знаешь? - ей удивительно. Снимаю с себя крест и надеваю ей. " Вот спасибо - мне бы не купить самой". Мы говорим о вечном. Совсем мало времени, нам вскоре уезжать, чтоб успеть на Литургию в Симферополь, ведь завтра, а точнее, уже сегодня день памяти архиепископа Луки, мы ехали из Сибири именно к этому дню. " А ведь в Красноярске в молодости тётя Вера жила рядом с Никольским кладбищем, и, может, встречала самого владыку", - вдруг подумалось мне. И в разговоре о жизни и смерти я внезапно ощутила: с нами сейчас, здесь, дядя Павел, он молодой, смеющийся, радостный, присутствует непостижимым образом в потоке мелко-мелко струящихся искр - таким при жизни его не знала - сколько себя помню, он был болен очень тяжело, лежал парализован, грузный, почти слепой, почти глухой. Помню, как после всех процедур, умыв и причесав своего голубчика, тётя ложилась рядом и в ухо кричала ему все новости - и о приехавших гостях, и о соседях - чтоб был в курсе. Они были неразлучны всю жизнь. И хоть я очень хочу, чтоб тётя ещё пожила, и погостить у неё, и наговориться, всё же намного важней для меня, чтоб, когда придёт её час перехода, то пусть её встретит Господь и дядя Павел - скучает он там наверняка без своей возлюбленной. А она без своего родимого уж и не знает, как дожить-скоротать денёчки.

2011, май
[700x467]