[140x201]
Мне не хочется в названии этой истории менять слово «отец» на, например, «протоиерей», либо «священник», хотя по земному возрасту ему бы было всего сорок три сейчас.

Просто с момента его смерти кто бы ни зашёл в наш храм, из тех, кто его знал, все о нём плачут, как о родном отце. Или брате. Или сыне. Все его жалеют. Многие по причине, что не могут пойти к другому священнику со своими грехами, к нему вот могли, а к другим не могут. Потому что все знали, что батюшка грешник, как все мы, поэтому и скорее поймёт другого. А его грех, который невозможно было скрыть, всем нам отравлял жизнь. Из-за пьянки батюшка мог пропустить службу. Когда это случалось, прихожане разбредались по разным храмам. Когда он приходил в норму, все опять были на своих местах. Никто не осуждал, все дружно молчали, разводили руками при встречах в других храмах, мол, что поделаешь – дано ему такое горе (именно так, беда, горе – для смирения дано). Батюшка был умён, образован, добр, деликатен, красив, статен. И не достать бы нам его рукой, не дотянуться бы. Если б Господь не попустил ему этот тяжкий грех. Поэтому на исповедь к нему никто не стеснялся, шли все: преподаватели университета и уличные немытые бездомные. Если вошедший хотел исповедоваться, то отец не назначал другого времени, сразу надевал поручи и епитрахиль – готов помочь облегчить душу, поддержать, утешить.

Однажды пришла пораньше, принесла просфоры. Батюшка был в алтаре, в храме из-за раннего часа никого не было. И нечаянно стала свидетелем его раскаяния, теперь можно это сказать. Он очень страдал, называл себя алкашом и плакал. После смерти в его доме в окладе иконы Божией Матери была найдена записка, в которой он в детски-трогательных выражениях просил Заступницу не оставить его, пьяницу, когда пойдёт на Суд душой. Он не мог побороть эту страсть и предвидел, что мог умереть нечаянно… Это было необходимое вступление – чтобы, по словам С.Есенина, «правды жизни не нарушить»…

А теперь фрагментами расскажу о дорогом отце Валерии то, что всплывает в памяти, требует свидетельства… Возможно, не раз вернусь в своих рассказах к свидетельствам к нему, потому что идут новые люди, полнится копилочка. Зачем же молчать о хорошем? О хорошем надо рассказывать – такие времена теперь, много грязи льётся на Матерь Церковь…

…Возвращаемся после отпевания. Оно было долгим, как положено по чину священника. В Никольском храме, где он начинал своё служение, синего бархата гроб. Полон храм народу, все с вожёнными свечами, охапками цветов – август. Народ стоит с заплаканными глазами… Вокруг гроба - священники города. Где-то в дальнем уголке на краю лавки, возле иконы Богородицы, у самых Ея ножек притулилась я, то и дело утирая глаза от набегающих невольно слёз. Не знаю этого чина отпевания, но слова Псалтири мне все хорошо знакомы, поэтому понимать службу легко. Священников много, читают все по очереди. До моего отца Виктора пока дойдёт очередь… Какие же ему слова достанутся, мне это крайне важно, стараюсь чутко уловить любое событие, мелкое, оно для меня значимо – хочется сердцем знать участь друга. Забылась… Вдруг подпрыгнула душа от слов: «Птичка находит себе гнездо у алтарей Твоих, Господи Сил!» Не может быть, Господи, не может быть! Эти слова, что сейчас достались отцу Виктору, читала я у гроба нашей Машеньки в ту минуту, когда входил он в её земной дом в последний раз, чтоб отпевать свою первую птаху, взметнувшую в Небесное Царствие… Он тогда шёл и боялся, что не сможет служить панихиду, что голос его выдаст, что слёзы прольются – тогда совсем молодым был мой духовник… «Улетела моя птичка», - в тот миг пришли ему на ум слова… И вот – повторение, через столько лет. Первый добрый знак Твой, Господи, слава Тебе! Антонина Фёдоровна отметила его так же, как и я – обе одинаково ждали и одинаково восприняли… А Лена, которой тоже хорошо известны все события, в тот момент в окно видела взлетевших птиц. Умножилась радость моя, разделённая с подругами!



…С августовского густо цветущего кладбища шли медленно, разговаривали. Антонина Фёдоровна вдруг вспомнила детство. Как однажды она шла вдоль реки, чтоб не заблудиться, по лесу. Одна, совсем девчонка. Её старшая сестра Надя как-то пошла в лес, впереди в кустах малины увидела наклонённую толстую фигуру в тёплых мохнатых штанах. «Как тепло летом кто-то оделся», - только успела подумать, как фигура разогнулась – громадный медведь. Надя бежала быстрей ветра тогда! А у Тони на одном глазу был «ячмень» такой, что глаз заплыл. Во второй глаз её укусила оса. Так она и шла по-над рекой: поставит корзинку на землю, приоткроет один глаз пальцами, пробежит несколько метров, потом опять – уже с другим глазом. Конечно, возвращение затянулось и все уже вышли её искать… В милых душам, сладких воспоминаниях мы незаметно подошли к скамейке, на ней сидели наши храмовые мужички. Они быстро убрали бутылку пива за спину - чисто дети перед строгими воспитателями, умора с ними. Один из них, Мартин, молодой паренёк. Когда он пришёл в храм, то волосы его были окрашены в соответствии с современной модой – клоками. Он помогал несколько лет в алтаре отцу Валерию. Сейчас учится в семинарии. И волосы нормального цвета, и сам подтянут – любо-дорого смотреть на плоды стараний отца. К нему в алтарь мальчишки собрались – безотцовщина. Вместо отца им стал. Вместо старшего брата...

- Мартин, как на душе у тебя? Что сердце говорит? Есть тяжесть? – спрашиваю я, не ожидая особо ответа, так, взглядываю кратко в его глаза. Отвечает мне Андрей Палыч, сорокавосьмилетний алтарник и приятель отца Валерия: «Так тяжело, не передать».

- Андрей, может, зря скорбишь? У меня даже немного радость, поэтому вас, ребята, спрашиваю, советуюсь.

Но «ребята» расстроены, потеряны, мои слова их не очень утешают. «Поражу пастыря, и рассеются овцы»…(Ев. МК 14,27).

Андрей рассказал мне на девятый день, у могилы отца Валерия, такую вещь: «После разговора с вами вечером того дня слушал Юрия Шевчука. Вот те слова (он, быстро найдя нужную мелодию, протянул мне телефон): «Я вчера похоронил корешка. А он, подлец, да умирать не захотел. Корешок растёт, живёхонек, в земле. А я где?» И стало радостно. И я тоже понял: жив, жив корешок мой!»

И была у Андрея ещё радость. Он только прочитал мой рассказ об отце Валерии о том, как он летал в Бари, безплатно, потому что кто-то из духовных чад отца Димитрия Смирнова оплатил то паломничество, и отец Валерий нигде не платил ни рубля – такая милость Бога! Сестра Андрея пошла в храм, брат попросил её заказать в Благовещенском монастыре сорокоуст. Она заказала, спрашивает: «Сколько?» А ей в ответ: «Нет, за отца Валерия мы молимся, денег не надо». Она только воцерковляется, Наташа, сестра Андрея, тут же звонит брату: «Они с отца Валерия денег не взяли». Андрей так развеселился, что сразу позвонил мне и поведал об этом событии, чтоб радостные свидетельства в пользу нашего пастыря складывались в копилку общинную – для утешения многих скорбящих.

На следующий день после похорон вдвоём с Ольгой, регентом храма, горевали… И пришёл Слава. Слава – друг отца Валерия, закадычный друг, с молодых лет. Он последние три года живёт в Москве. Опоздал на похороны. Пришёл с дорожной сумкой прямо в храм. Вошёл, молчит, сдерживает слёзы. Говорит: «Когда три года назад уезжал в Москву, знал – больше не увидимся». Он и сам не знает как, но его чувство вдруг стало реальностью – так вот бывает… На кладбище, в девятый день, в день памяти Семи Эфесских Отроков и день рождения отца Валерия, вижу Славу.

-Знаете, Слава, хочу вам сказать, что вы неслучайно опоздали, неслучайно тогда и в храм пришли. Вы пришли в день святого Вячеслава – диакона, в день вашего Ангела. Ночью я аж с постели поднялась – неудержимо захотелось взглянуть в календарь. А когда увидела, что святой Вячеслав-дьякон, то и сон прошёл!

Слава закашлялся, сменился в лице: «Валера мне всегда говорил, что в жизни моей все нестроения потому только, что не выполняю своего назначения - дьяконом быть». Друг заботился о нём. Уже с Небес.

В день святой Натальи и Андриана на Божественной Литургии встретила Наталью. Она помогала батьке с документами в храме, на ней всегда была ответственность за техническую сторону творческих работ отца Валерия, он не любил компьютер, а Наташа с удовольствием управлялась. И всегда удивляла меня тем, что редко захаживает в храм, немного постоит, уйдёт. В причастниках я её не видела, и была втайне недовольна тем, что отец Валерий этого как бы и не замечает – вроде, пользуется её услугами, а сам и не заботится о её спасении… Так мне казалось – судить-то я горазда! И вот на святую Наталью она стоит в храме, на исповедь, потом и на Причастие. Радуюсь, не знаю как. Думаю: всё правильно, он терпел, молчал, а теперь вот и Наташа, скучая о батюшке, пришла к Богу. Но у неё же Ангел – надо что-то подарить. У меня нет даже шоколадки - что придумать? Прямо сердце горит, как хочется подарок сделать. А, вот, акафист ко святому Причащению. Ему столько лет, сколько я в церкви. Реликвия. Подхожу после Литургии: «Наташенька, у меня такое чувство, что отец Валерий настаивает, чтоб подарила Вам этот акафист. Ничего, что он потрёпан, ему цены нет – так красив и важен». А у Наташеньки в глазах слёзы: «Это точно он, батюшка. Он мне всегда твердил, чтоб я причащалась. Говорил, что мне от Чаши нельзя отходить»…

…Вдруг на память пришла история с Ахтырской иконой Богородицы, имеющая решающее значение в перемене всей моей жизни… С этой переменой наступил главный её период, зрелый и ответственный. Радостный и одновременно скорбный – одно без другого не живёт… А ведь толчок к этой перемене дал отец Валерий. Это он посоветовал мне читать акафист Ахтырской иконе Богородицы в ответ на мои жалобы, что, мол, средств к жизни маловато… Какое богатство мне послал Господь и Матерь Божия неслыханное, неожиданное и одновременно такое чаемое всю жизнь… А ведь вышла искать ослиц отца моего… Но, чтоб это описать, книги не хватит… Книга эта во мне давненько живёт-поживает, даже в черновиках уже есть. Даст ли Бог исполнить её – мою книгу-песню – кто знает, уголёк надежды тлеет в сердце, но… Оставим мечтательность.

…Мы с Ольгой, когда Слава, поговорив немного, ушёл, сидели печальные, поражённые смертью, оглушённые смертью, опустошённые смертью, недоумевающие и скорбящие от смерти отца Валерия – всё же он человек молодой, 43 года, умирать не собирался. Отец Владимир вошёл в храм, быстро приложился к иконе святой Татианы, и тут же, внезапно узнав меня, кинулся, благословив, обнять – встретились родные люди, не виделись много-много лет. Ещё с давних пор помню его историю у Табынского источника: там стояла длиннющая очередь, кто-то зачерпывал воду и подавал остальным. Вдруг зашептались: вода, мол, мутная пошла с осадком, с песочком. Тогда пропустили вперёд батюшку Владимира. Он замер в тайной молитве. Ему подали воду – кристально чистая. Слава Богу, не посрамил Своего иерея. Отец Владимир попросил: «Позови отца Валерия».

- Батюшка, отец Валерий умер.

- Что? Как? – он был поражён как ударом грома. – Как умер? Он ведь неделю назад у меня исповедовался! Да так глубоко! - он стал вспоминать день, когда это было. От неожиданного известия не мог вспомнить, вышел из храма, чтоб позвонить матушке, уточнить. Выяснилось, что исповедовался у него отец Валерий за три дня до смерти. Причём, он вспомнил, что от встречи той долго не проходила пасхальная радость, тогда явившаяся, казалось, ни с того ни с сего. А смерть пришла 9 августа, в день святого Пантелеимона, в честь него отец Валерий построил храм. Мы с Ольгой, обе опечаленные смертью меньше, а грехом отца Валерия больше – страшно за него, как ему т а м - были очень поддержаны приходом отца Владимира, особенно радостной вестью об исповеди. И всё же вопрос вертелся в умах обеих – матрёшки церковные – как с тем, что «пьяницы не наследуют Царствия Божьего»? Отец Владимир сказал так: «Не смейте даже думать о нём плохо. Он вышел биться с полчищами нечисти – не дай вам Бог видеть эту свору. Он вышел, понимаете, он - верующий. А к пьянке его надо относиться так, будто это не пьянство, а рак – неисцелимая тяжёлая болезнь. Он у меня исповедовался, поэтому, знаю, что говорю». Господи! Слава Тебе – такое утешение Ты нам послал в лице отца Владимира, он просто мимо проходил и зашёл. Он собрался уходить, но не тут-то было – ливень вдруг зашумел за дверями храма. И напомнил о знамении в Ильин день – гром грянул не просто во время службы, а в минуту чтения слов о том, как пророк, столь любимый и почитаемый отцом Валерием, Илия в огненной колеснице мчится… Это было за семь дней до смерти…

….А двумя неделями раньше мы дежурили в храме вместе с отцом Валерием.

- Благословите, батюшка, - так начала свой день.

- Благословен Бог Татьяны Владимировны, - он благословил и, согласитесь, что на такое благословение вся душа откликается, каждой клеточкой – огромной радостью…

В тот день на школьной доске, что в смежной аудитории – храм ведь при университете, не забудем об этом – я написала слова одного своего рассказа. Ими была потрясена, рассматривала их уже несколько дней. Это слова песни, молитвы Моисея. Их слышала с детства, а поняла вдруг! LET MY PEOPLE GO – взяла и написала мелом. Отец Валерий пришёл, смеясь: «Татьяна Владимировна, там кто-то написал по-английски. А я по-русски добавил – ОТПУСТИ МОЙ НАРОД».

- Это я нацарапала, батюшка, - тогда он расхохотался вовсю: мы с вами как дети!

И кто бы мог знать, что эти слова долго никто не сотрёт. Ведь лето, аудитория свободна… Сороковой, главный день выпал на пророка Божьего Моисея. Поминая батюшку в храме на Божественной Литургии – Причастием, а после неё, на общей трапезе – теплотой, соком и блинчиками, мы, через него Христом объединённые, будем стоять в этой аудитории, читать его последнюю просьбу к Господу: «Отпусти мой народ» - попросил перед смертью отец Валерий вместе с Моисеем. Батюшка и сейчас, наверняка, просит там обо всех нас: «Избавь мой народ от греха, Господи!»

13 октября 2012