Это цитата сообщения ELLAKVITKA Оригинальное сообщение

Библиография:
С. А. Артамонов Вольтер. Критико-биографический очерк / Артамонов С. А. - М. : Государственное издательство художественной литературы, 1954. - С. 42-69

НАУКА И ФИЛОСОФИЯ

Творческая деятельность Вольтера чрезвычайно многообразна. Он —философ, математик, физик, историк, выдающийся мастер слова. Вольтер проявил себя почти во всех жанрах поэтического искусства. Он был крупнейшим драматургом своего века, автором трагедий и комедий, поэтом, создателем изумительных по тонкости и прозрачности рисунка лирических стихов, творцом непревзойденных по ясности и отточенности языка философских поэм, наконец неподражаемых по остроумию и смелости политической сатиры философских повестей.
Вольтер говорил: «Все жанры хороши, кроме скучного». Его поэтическое творчество блестяще подтверждает это знаменитое изречение.
Он Фебом был воспитан,
Издетства стал пиит;
Всех больше перечитан,
Всех менее томит, —
писал о нем Пушкин.
Собрание сочинений Вольтера составляет целую библиотеку. Более, десятка томов занимают его письма, блестящие, остроумные, полные мысли и энергии.ЧИТАЄМО!
Издание сочинений Вольтера накануне революции имело огромное агитационное значение. Это был значительный вклад в дело революции. Феодальная клика ясно понимала это. Не случайно против Бомарше ополчилось французское духовенство. В, печати появилось множество памфлетов и брошюр, направленных против издателя. Церковники заявляли, что ранее рассеянные сочинения Вольтера были не так опасны для религии и государства, как теперь, когда они собраны воедино. Правительство запретило Бомарше печатать книги Вольтера но Франции, он был вынужден организовать издание за пределами родины.
О том, как боялись Вольтера церковники даже после его смерти, какое огромное значение они придавали силе его духовного воздействия на массы, свидетельствует характерный эпизод из политической истории предреволюционной Франции. В 1785 году министр финансов Калонн обратился к французскому духовенству с просьбой выделить из фондов церкви двадцать миллионов ливров в государственную казну в качестве добровольного дара. Отнюдь не щедрые духовные отцы согласились дать правительству восемнадцать миллионов при том, однако, условии, чтобы король издал указ о запрещении издания полного собрания сочинений Вольтера. Постановление Государственного Совета о запрещении издания состоялось 3 июня 1785 года, текст постановления был расклеен повсюду и в двух экземплярах на дверях дома Бомарше, издателя Вольтера.
Парижский архиепископ в том же году в своем пастырском послании грозил «гневом божьим» всем верующим, кто станет читать «нечестивые» сочинения Вольтера, а также тем, кто посещает спектакль «Женитьба Фигаро» Бомарше.
Вольтер и после своей смерти никогда не оставался нейтральным, он активно вмешивался в политическую борьбу, и это хорошо понимали сторонники старого режима.
Все сочинения Вольтера, составляющие его литературное наследие, можно разбить па две группы. К первой следует отнести произведения научного и философского характера: труды по философии, истории, естественным наукам и пр. К второй — поэтические творения: лирические стихи, сатиры, поэмы, трагедии и комедии, понести.
Вольтер пропагандировал свои философские взгляды чаще в виде коротеньких статей («Атеизм», «Душа», «Бог», «Добро» и т. д.), которые он разместил в порядке алфавита и выпустил в виде карманного словаря. Вместе с тем он писал и обстоятельно аргументированные ученые трактаты («Трактат о метафизике», «Основы философии Ньютона» и др.). Иногда те же идеи излагались в живой и доступной форме диалогов («Обед у графа Булепвилье» — гости в оживленном споре анализируют библию). Это позволяло Вольтеру доходить непосредственно до самого широкого массового читателя, укреплять свои связи с народом, усиливать влияние новых идей на массы. Его примеру последовали просветители младшего поколения. Гольбах составил сатирический антирелигиозный сборник «Карманное богословие», Дидро писал философские диалоги, подобные диалогам Вольтера. В. И. Ленин, говоря о французских просветителях, отмечал эту действенную, живую форму общения их через печать с массовым читателем.
Вольтер неутомимо и настойчиво повторял и разъяснял свои идеи, чтобы донести их до народного сознания. «Я повторяюсь и буду повторяться, пока люди не исправятся», — говорил он.
Как и все французские просветители XVIII столетия, Вольтер считал себя прежде всего ученым, пролагателем новых путей в науке, пропагандистом достижений научной мысли. Это нисколько не расходилось с его представлениями об общественной политической деятельности просветителя. Ученый, в понимании просветителей, был вовсе не тот кабинетный исследователь, сатирический облик которого так наглядно представил Гёте в образе Вагнера («Фауст»). Ученый в представлении просветителей — это прежде всего трибун, борец, устроитель народного счастья. Не удивительно, что в центре внимания французских просветителей была наука. С помощью науки они хотели решить политические и социальные проблемы, и даже сферу искусства они подчинили науке.
В области философии просветители начали с пересмотра старых философских систем метафизиков XVII столетия — Декарта, Спинозы, Лейбница, Мальбранша. В XVII веке в философии продолжалась многовековая борьба материализма с идеализмом*)Спиноза был материалистом. Декарт считал материю и дух самостоятельными по отношению друг к другу сущностями и приходил, таким образом, к дуализму, хотя в физике оставался материалистом. Лейбниц и Мальбранш отстаивали идеалистические взгляды.
Вследствие неразвитости положительных наук все эти философы стремились построить умозрительные, отвлеченные и в этом смысле метафизические системы. Опытное научное исследование и его философское обобщение только зарождались, и преимущественно в Англии, где их сторонниками были материалист Френсис Бэкон, а затем Гоббс и Локк.
На рубеже XVII и XVIII веков отвлеченные философские системы вызвали критику и во Франции. Пьер Бейль подорвал своим скептицизмом доверие к умозрительной философии, в той или иной мере связанной с теологией.
Довольно общих рассуждений, умствований, отвлеченных систем! Факт, реальный и неопровержимый, — вот что необходимо ученому, говорили просветители.
«Я исследую все, часть за частью, и тогда увижу, смогу ли я потом судить о целом», — противопоставлял Вольтер умозрительному методу метафизиков эмпирический метод Бэкона и Локка.
«...французское просвещение XVIII столетия, и в особенности французский материализм, представляет собою не только борьбу против существующих политических учреждений, религии и теологии, но также открытую, ясно выраженную борьбу против метафизики XVII столетия и против всякой метафизики вообще, — против метафизики Декарта, Мальбранша, Спинозы и Лейбница», — писал Маркс.
Выступая против метафизических систем, просветители не отбрасывали достижений и лучших традиций прежней философии. Они унаследовали материализм Гассенди и Спинозы, использовали открытия Декарта и Лейбница в области математики и механики.
Борьба просветителей против метафизики XVII столетия еще не могла привести их к пониманию диалектики, всеобщих законов развития природы, общества и мышления. Просветители брали предметы и явления природы в их обособленности, вне их общей связи и, следовательно, не в движении, а в неподвижном состоянии, не как существенно изменяющиеся, а как вечно неизменные. Просветители остались метафизиками в том значении этого слова, которое общепринято сейчас: их метод мышления был противоположен диалектическому методу. Они, конечно, понимали, что материя находится в вечном движении. «Все изменяется, все исчезает, только целое остается. Мир рождается и умирает беспрерывно, каждый момент он находится в состоянии зарождения и смерти», — писал Дидро, наиболее последовательный просветитель-материалист, у которого есть элементы диалектического мышления. Но даже и он движение материи рассматривал преимущественно как механическое перемещение частиц и масс вещества.
Представления просветителей о сложных явлениях природы и о явлениях общественной жизни выглядят поэтому примитивно и наивно. Гольбах, например, полагал, что характер человека — это результат своеобразного сочетания жидких и твердых частиц его тела. «Каковы элементы того сочетания, из которого получается сластолюбец, честолюбец, хитрец, энтузиаст, красноречивый оратор, — одним словом, человек, способный подчинить себе своих близких и заставить их содействовать своим взглядам? Это — незаметные частицы его крови, это — неуловимая ткань его фибр; это — более или менее ед¬кие соли, щекочущие его нервы; это — большее или меньшее количество огненной материи, циркулирующей в его жилах», — писал он.
Говоря об ограниченности материализма просветителей, о его метафизичности и механистичности, нельзя, однако, забывать, что и в этой форме, обусловленной исторической обстановкой и уровнем развития науки, для своего времени он был значительным шагом вперед.
Большинство просветителей основной вопрос философии решало материалистически. Дидро считал, что материя первична, а сознание — вторично и является свойством материи, что все наши представления и знания — это отражение предметов внешнего мира. Дидро сделал отсюда атеистические выводы: в мире нет ничего, кроме движущейся материи, которая существует вечно и развивается по своим внутренним законам. Правда, Дидро не мог понять, как из ощущений могут возникнуть понятия. Некоторые просветители наивно полагали, что идеи и мысли материальны, что они только крайне ничтожны по своим размерам и потому могут поместиться в черепной коробке человека.
Вольтер одним из первых французских просветителей отверг идеалистическую философию и принял философию материалистическую. Он познакомил французов с английским материализмом, настоятельно пропагандировал свои материалистические воззрения и тем самым сыграл громадную роль в развитии французской материалистической философии, наиболее последовательные представители которой выступили позднее Вольтера.
Взгляды Вольтера не свободны от многих ошибочных положений, от многих уступок идеализму, но это не дает никаких оснований отвергать материализм Вольтера или говорить о нем со всеми видами осторожности.
«В конце концов тот, кто изучал Локка, или, лучше сказать, кто глубоко проникся системой его учения, дол¬жен смотреть па всех Платонов, как на изящных болтунов, и только», — писал он.
Одно это заявление неопровержимо доказывает, на чьей стороне Вольтер в философской борьбе материалистов и идеалистов.
Вольтер первый из французских материалистов выступил против системы метафизиков XVII столетия и призвал к изучению фактов действительного материального мира. Метафизика влечет к застою научной мысли, мешает накоплению научных знаний. «О, метафизика! С нею дошли мы до той степени развития, на которой стояли древнейшие друиды», — заявлял он.
Подхватив призыв Бэкона опираться только на опыт, Вольтер осуждает метафизику за пренебрежение к опыту, к изучению конкретных явлений мира, за пристрастие к «системам», логическим построениям и догадкам, к вымыслу. «Следует поступать так, как поступали Бейль, Галилей, Ньютон: рассматривать, взвешивать, считать и измерять, но никогда не отгадывать», —учил он, и сам с увлечением занимался естественными науками, написал «Опыт о природе и распространении огня», «Рассуждения о переменах, происшедших на земном шаре» и др.
Вольтер резко критикует Декарта, Лейбница, Спинозу, Мальбранша. «Философы, создающие системы о тайном строении вселенной, похожи па путешественников, побывавших в Константинополе и рассказывающих о серале. Они видели только его стены, но претендуют на знание того, что делает султан со своими любимицами»,— писал он в частной переписке.
В этой критике метафизики XVII века есть бесспорно , здоровый элемент: необходимо было накопление положительных знаний для того, чтобы потом, обогащенное точными сведениями о явлениях природы, человечество смогло перейти уже к широким обобщениям, к изучению закономерностей мира.
Именно эта задача вдохновляла Вольтера и его соратников, ради нее они критиковали, в ряде случаев незаслуженно резко, гениальных мыслителей XVII столетия Впрочем, следует оговориться, проницательный ум Вольтера отметил здоровые рациональные зерна в трудах Декарта. В «Письмах об Англии» он отдает должное заслугам Декарта перед французской наукой, отмечая его работы в области механики, физики и математики.
Вольтер в своих философских сочинениях, выходивших при его жизни из печати, был довольно сдержан, что объясняется цензурными условиями и боязнью после; дующих репрессий со стороны церкви и правительства. В «Трактате о метафизике», очевидно, не предназначавшемся для печати и опубликованном лишь после смерти философа» его горячим поклонником Бомарше, мысли его высказаны более четко и определенно.
Вольтер признает существование независимого от нашего сознания объективного мира, признает существование мыслящей материи. Сомневаясь в справедливости распространенного тогда механистического представления о том, что сознание материально, он, однако, отказывается решать эту проблему. «Мы не можем знать, как и почему мы думаем, по той же причине, по какой мы не можем иметь представления о шестом чувстве, ибо у нас нет органов, которые могли бы указать это понимание», - писал он.
Вольтер целиком приемлет мысль Локка о том, что нет ничего в сознании, чего не было бы прежде в ощущениях. Он с восторгом пишет, что Локк разрушил представление о врожденных идеях.
Вольтер прославил всей своей жизнью и всем своим творчеством человеческий разум. Он постоянно высказывался о вдохновенном преклонении своем перед силой человеческого разума. Однако вместе с тем не раз он писал и о весьма ограниченных возможностях познания. Вольтера часто называют сторонником скептицизма Монгеня. В век разнузданного фанатизма скептическая философия Монтеня наносила сокрушительный удар церкви.
Вольтер, подобно Монтеню, прибегал к скепсису лишь для того, чтобы посеять сомнение в разумности социальных учреждений феодализма, сомнение в догмах религии. Одно то, что люди начинали сомневаться в политике абсолютистского правительства и в догмах и установлениях религии, было уже огромной победой при тогдашних условиях.
В книге «Философ в неведении» Вольтер подробно говорит о возможностях человеческого разума, но не для того, чтобы унизить разум, а, наоборот, возвысить его. Многое не постигает человек. Это нужно понимать, относиться к этому здраво и не тщиться постигнуть то, чего при настоящих возможностях постигнуть нельзя. Вместе с тем терпеливо и кропотливо нужно узнавать вещи непознанные, но уже могущие быть познанными. Понимание ограниченности наших знаний становится тогда могучим стимулом познания.
«Мы находимся только на берегу огромного океана: как много еще остается открыть!» — восклицал Вольтер в книге «Основы философии Ньютона»
Перед Вольтером встал вопрос о боге: существует ли он, или нужно отказаться от этой идеи. Вольтер отверг все известные ему религии, но остался приверженцем идеи верховного божества. В этом он оказался позади многих своих соратников — Дидро, Гельвеция, Гольбаха и других, которые объявили идею бога нелепой и противоречащей рассудку, вымышленной обманщиками.
Отсюда идет философская религия Вольтера —деизм. Мир создан богом. Раз создав мир, он больше не вмешивается в его дела. Каков он, этот бог, мы не знаем и вряд ли можем узнать. «Где находится этот вечный геометр, находится ли он на одном месте, или повсюду, не занимая определенного пространства? Об этом я ничего не знаю. Своей ли собственной субстанцией он соотворил все сущее? Я этого совсем не знаю. Необъятен ли он, не имея ни пространственности, ни качественности? Я этого ничего не знаю», — пишет Вольтер.
Деизм Вольтера не дает основания относить его к идеалистам, ибо в его время эта «философская религия» часто служила покровом атеизма. Деизм Вольтера нисколько не помешал ему стать самым яростным противником церкви. Ненависть всех приверженцев религии к философу настолько сильна, что заставляет понимать, как много сделал он для раскрепощения сознания народов от пут религиозного миросозерцания.
Все религии, выдумавшие самых различных богов, нелепы, рассуждал он. Жертвы, приносимые кровожадными церковниками этим выдуманным ими богам, вопиют о преступлении.
«Христианская религия стоила человечеству более семнадцати миллионов жизней, то есть по миллиону казней в столетие», — писал он. Религия и разум не могут существовать вместе.
Вольтер, признавая бога как первопричину мира, как умозрительную абстракцию, был ярым противником воплощения этой отвлеченной идеи бога в каком-либо конкретном образе (Христа, Магомета, Будды и пр.).
Знаменитый французский актер, младший современник Вольтера, Тальма приводит в своих «Мемуарах» следующий рассказ о последних минутах жизни великого просветителя:
«Сын мой, — спросил кюре, — верите ли вы в божественность Иисуса Христа?» Вольтер не отвечал. Тогда друг его де Виллевейль, по просьбе Терсака, прокричал этот вопрос умирающему в ухо. «Кто меня спрашивает об этом?» — произнес Вольтер. «Аббат Готье, ваш духов-пик», — отвечал, как громом, пораженный его словами де Виллевейль, считавший уже, что он разговаривал с мертвецом. «Ах, это аббат Готье, мой духовник, — повторил Вольтер,—-передайте ему мой комплимент.— «Ваш кюре, господин Терсак». При этих словах Вольтер собрался с силами, приподнялся наполовину, протянул руку Терсаку, поцеловал его и сказал: «Мое почтение, господин кюре». Эти слова были сказаны тоном, в котором звучало: «Будьте так любезны—оставьте меня в покое».
Но кюре явился не для того, чтобы так легко сдаться. «Сын мой, — повторил он, — признаете ли вы божественность Иисуса Христа?» Здесь кюре сделал промах: Вольтер пошел на примирение с богом, как это удостоверяется капеллой де Ферней, но ничто на свете не могло заставить его примириться с Христом. Вот, при этом нескромном вопросе, заданном человеку, всю свою жизнь называвшего Христа не иначе, как «негодяй», — умирающий Вольтер, раскрыв ладонь и вытянув руку, воскликнул: «Дайте мне умереть спокойно!» Потом, так как кюре продолжал настаивать, Вольтер изо всей силы ударил его кулаком и упал, сказав: «Во имя бога никогда не говорите мне об этом человеке». То были его последние слова».
Вольтер, неутомимый борец против фанатизма и нетерпимости, был объявлен церковниками атеистом. Его деятельность действительно подрывала основы церкви, основы религии. Однако, склоняясь сам по сути дела к отрицанию бога и отождествлению его с природой, Вольтер вместе с тем вовсе не хотел того, чтобы идея карающего бога перестала жить в народе. Здесь сказалась буржуазная ограниченность Вольтера. «Если бы бога не было, его надо было бы выдумать», — писал он в 1769 году. Надо сказать, что Вольтер в данном случае не был одинок. Его современник английский философ Давид Юм, распространивший свой скептицизм и на бога, отстаивал тем не менее необходимость идеи бога для простого народа — в качестве «узды».
«...в интересах морали предпочтительно признавать бога, нежели не допускать его. Несомненно в интересах всего человечества, чтобы существовало некое божество, которое карает то, что не может быть пресечено человеческим правосудием; столь же ясно вместе с тем, что лучше не признавать бога, чем поклоняться варвару, требующему человеческих жертв, как это происходит у стольких народов...» — писал Вольтер в «Философском словаре».
Итак, мы видим, с одной стороны, суровую, непреклонную борьбу Вольтера против фанатизма, нетерпимости и всех преступлений церкви, борьбу, направленную по сути дела на уничтожение церкви и религии, с другой стороны — попытку удержать, сохранить идею карающего и вознаграждающего бога в качестве моральной узды для народа. Вольтер в своем имении Ферней даже построил церковь с претенциозным посвящением: «Deo erexit Voltaire» («Богу построил Вольтер»). В этом, бесспорно, сказалась непоследовательность материализма Вольтера. Плеханов справедливо указал на ее причину: «Материалисты шли до конца там, где «патриарх» останавливался, тревожно оглядываясь на свою прислугу и на своих фернейских крестьян».
Приведенные высказывания Вольтера о нравственной необходимости религии были известны близким друзьям Вольтера, разделявшим или оспаривающим его мнение. В народе же, в памяти широких народных масс он остался как ярый противник христианской церкви и религии. Так его оценила и католическая церковь и абсолютистское правительство Франции. Оценка роли личности в истории определяется объективным значением ее деятельности. Не следует забывать, что часто Вольтер вставал якобы на сторону религии из чисто тактических соображений, под видом защиты религии он предлагал читателю самое откровенное отрицание ее.
В сочинении «Наконец-то разъясненная библия» Вольтер подвергает сокрушительной критике многочисленные нелепости, несообразности, противоречия священного писания, снабдив проповедь безверия в тексте благочестивыми рассуждениями в примечаниях. Маркс по этому поводу заметил: «А разве верил кто-нибудь в очистительную силу этих примечаний?»
Вольтер видел в том великом умственном движении, которое вошло в историю под именем Просвещения, многообещающие симптомы грядущего социального обновления. Просветители отличались своей необыкновенной верой в силы человека, его разум, его волю. Никогда еще до того люди так уверенно не смотрели вперед, как в эпоху Просвещения. Просветители провозгласили человека творцом истории, отвергая теорию церковников о божественном предопределении. Вся прежняя история человечества представлялась им собранием нелепых ошибок и заблуждений, когда над людьми господствовали ложные мнения, укрепляемые церковью, когда ложная идеология насаждала дурные нравы, дурные понятия. Необходимо переделать человеческое общество, думали они и считали, что для этого нужно вооружить разум людей, просветить их, дать им в руководители философа. Общество, освобожденное от предрассудков и варварства, само тогда установит необходимые для всеобщего блага учреждения.
Эти взгляды просветителей, являясь отражением назревшей исторической потребности в сломе старого, феодально-абсолютистского общественного строя, сыграли большую роль в подготовке буржуазной революции во Франции. Критика политики абсолютистского правительства, беспощадное обличение клерикального мракобесия, пропаганда идей свободы, равенства и братства, вера в разум человека и возможность царства справедливости на земле — все это пробуждало сознание масс, поднимало на борьбу с насквозь прогнившим строем.
Просветители мечтали о всенародном счастье, о царстве подлинной справедливости. Они с горячим и смелым энтузиазмом стремились осуществить свои благородные идеалы. Но их беда заключалась в том, что, идеалистически объясняя ход истории, они не смогли вскрыть истинных причин социального зла и, следовательно, наметить правильные пути ликвидации общественных пороков. Просветители оставались идеалистами в области общественных наук, тогда как в сфере познания природы, как было уже сказано, они развивали материалистические воззрения. Общественное бытие определяет общественное сознание — этот основополагающий закон Маркса не был и не мог быть ими открыт. «Если материализм вообще объясняет сознание из бытия, а не обратно, то в применении к общественной жизни человечества материализм требовал объяснения общественного сознания из общественного бытия» , — писал В. И. Ленин. Просветители представляли себе взаимоотношение общественного бытия и общественного сознания как раз в обратном порядке, а именно, они полагали, что общественное сознание определяет собой экономическое и социальное развитие («мнения правят миром»).
Идеалистический взгляд просветителей на историю обусловил многие их заблуждения. Не понимая классовой природы государства, они возлагали надежды на просвещенных монархов. Достаточно поставить во главе государства монарха-«философа», человека, воспитанного на идеях Просвещения, и все социальные конфликты будут разрешены, полагали они.
Идея просвещенной монархии не нова. К французским просветителям она перешла непосредственно от гуманиста XVI столетия Франсуа Рабле, а ему эта идея была известна из античных источников. Король Гаргантюа в книге Рабле сочувственно цитирует древнегреческого философа Платона: «Государства будут счастливы тогда, когда короли станут философами или когда философы станут королями».
Такого же мнения были и просветители.
Материалист и атеист Гольбах наивно рассуждал: «Велением судьбы на троне могут оказаться просвещенные, справедливые, мужественные, добродетельные монархи, которые, познав истинную причину человеческих бедствий, попытаются исцелить их по указаниям мудрости».
Просветители хотели показать своим современникам наглядные примеры осуществимости просвещенной монархии. Они поддерживали связь с коронованными особами, не скупясь на похвалы и лестные эпитеты, и подчас закрывали глаза на свои неудачи, не желая расставаться с" излюбленной теорией. Эта идея так была дорога сердцу Вольтера, что даже печальный финал его «дружбы» с Фридрихом II не избавил его от политических иллюзий.
Просветители прославляли имя Екатерины II. «Дидро, Даламбер и я создаем вам алтари», — писал ей Вольтер. «В Париже нет ни одного честного человека, ни одного человека, наделенного душой и разумом, который не был бы поклонником вашего величества», — писал ей Дидро.
Хитрая императрица прекрасно понимала силу просветителей и, нисколько не поступаясь своими классовыми интересами, использовала их авторитет для достижения своих целей.
Не нужно думать, что просветители были так ослеплены Екатериной, что совсем не замечали ни ее недостатков, ни пороков ее царствования, что они слепо верили ее сказкам о народном благоденствии в России. Однажды
Вольтер писал Даламберу о Екатерине II: «Надо сознаться, что философия не может похвалиться такими ученицами. Но что делать? Приходится любить и жаловать друзей со всеми их недостатками». Как нуждалась Екатерина в просветителях, так нуждались просветители в ней ради пропаганды идеи просвещенной монархии. Идеализированная ими «просвещенная» русская государыня должна была являть наглядный образец, подтверждающий «правоту» их теории.
Просветители действовали в данном случае как восторженные мечтатели. Ни тени корысти не было в их лестных письмах к вельможам и венценосным особам. Поистине с детской восторженностью верили они в возможность и осуществимость своей мечты. «Он придет, он придет когда-нибудь, тот справедливый просвещенный сильный человек, которого вы ждете, потому что время приносит с собою все, что возможно, а такой человек возможен», — писал Дени Дидро.
Не все просветители были сторонниками идеи просвещенной монархии. Руссо определенно высказывался за республику, хотя и не исключал монархического образа правления при идеальном государственном устройстве. Тем не менее он писал: «Прежде всего пусть первоклассные ученые найдут при дворах царей почетное убежище, пусть стяжают они там единственную достойную их награду: а именно — своим влиянием служить благу того народа, который они учили мудрости».
С другой стороны, Вольтер, сторонник идеи просвещенной монархии, не отвергал и республиканской формы государства. Он даже написал в 1765 году специальное сочинение «Республиканские идеи». «Общество людей, управляемое деспотически, совершенно похоже на стадо быков, запряженных в ярмо, чтобы служить своему господину», — пишет он.
Однако Вольтер склонялся к просвещенной монархии, потому что опасался анархии и смут. «Правительство не может быть хорошим, если нет единой власти», — утверждал он («Голос мудреца и народа»).
Одним из заблуждений передовых французских мыслителей XVIII столетия была их вера в неукоснительную силу юридического закона, гражданских правовых норм. Монтескье проделал поистине исполинскую работу в области изучения законодательства в различных странах.
В опере Бомарше «Тарар», в которой выражены теории просветителей со всеми их достоинствами и заблуждениями, есть сцена коронования на царство народного героя. На театральные подмостки выносят огромную книгу, на обложке которой золотыми буквами выгравировано: «Книга законов», и венчанный на царство Тарар провозглашает:
Средь нас несчастных более не будет:
Жестокий деспотизм с вас брал страданий дань.
Закон отмстит за вас, злодейство он осудит.
Будь счастлив, мой народ, и встань!
Закон в понимании просветителей приобретал самодовлеющую силу, и каковы бы ни были имущественные и социальные различия между людьми в обществе, закон всегда, по их мнению, должен установить справедливость. «Сила вещей стремится всегда разрушить равенство, сила законодательства должна быть постоянно направлена к его поддержанию»,— писал Руссо в трактате «Об общественном договоре». И Руссо, наиболее радикальный из всех просветителей, не понимал того, что политика, юридические акции диктуются экономическими условиями жизни общества, а не наоборот.
Значительным заблуждением просветителей была идеалистическая теория так называемого «естественного человека». По их представлениям, существует две категории людей: человек, живущий по законам природы и в постоянном непосредственном общении с ней, — это преимущественно дикарь, и человек, нравственный облик которого сформировался в обществе, полном самых страшных пороков, — в таком человеке подавлены, заглушены и искажены «цивилизованной» средой все естественные побуждения, естественные склонности. Отсюда возникла задача — возвратить человека к природе, к ее законам. Общество надо устроить соответственно природе человека, полагали просветители.
Революционное содержание этой теории заключалось в том, чтб она выражала требование уничтожения феодально-абсолютистского строя и сословных привилегий. Однако, выдвигая понятие «естественного человека»,
французские просветители отрывали отдельного индивида от общества, от определенных исторических условий его жизни, брали человеческую личность изолированно и, следовательно, не могли объяснить действительной общественной сущности человека, которая состоит, по определению Маркса, в совокупности общественных отношений. Просветители не могли выделить из всех общественных отношений определяющие, материальные, производственные отношения и оставались идеалистами в понимании социальных явлений.
Разделяя общие положения теории «естественного человека», просветители, однако, не были единодушны. Руссо, видя в цивилизации лишь истоки всех пороков общества и отдельного человека, призывал к опрощению. В своей запальчивости Руссо доходил даже до отрицания необходимости интеллектуальной деятельности человека. «Если природа положила нам быть здоровыми, то я решаюсь почти утверждать, что состояние размышления есть состояние противное природе и что человек, который размышляет, есть существо испорченное»;— писал Руссо в сочинении «О происхождении неравенства среди людей».
Вольтер резко критиковал Руссо за эти нападки на цивилизацию. Отрицание необходимости для общества наук, искусств, развития общественной мысли противоречило всем принципам Просвещения. Поборники разума и общественного прогресса, просветители никак не могли согласиться с этим, и Вольтер первый дал Руссо жестокую отповедь. Когда Руссо прислал ему свой трактат «Рассуждение о науках и искусствах», Вольтер написал ему: «Никто еще не употребил столько ума, чтобы изобразить нас животными; когда читаешь ваше сочинение, то загораешься желанием поползать на четвереньках. Но вот уже более шестидесяти лет как я отстал от этой привычки и, к несчастью, чувствую, что мне уже невозможно к ней возвратиться».
Вольтер оставил на полях сочинений Руссо самые язвительные замечания.
Критикуя Руссо, Вольтер придерживался в основе своей сходных представлений, но, в отличие от Руссо, он полагал, что цивилизация может быть основана на «естественном законе» и потому вовсе не следует возвращаться к первобытному состоянию, чтобы избавиться от господствующего в мире зла. «Не только потребность в обществе не заставила человека вырождаться, но его вырождает удаление от общества», — утверждал он. В данном случае Вольтер был ближе к истине, чем Руссо.
Тем не менее и представления Вольтера о каких-то «общих всему человечеству» и вечных принципах нравственности, данных человеку природой, были глубоко ошибочны. Так, например, он развивал теорию «естественной религии». «Под естественной религией, — писал он уже в 1738 году,— я понимаю общие всему человечеству принципы нравственности... Естественная религия не что иное, как правило, известное во всей вселенной. «Делай то, что ты хотел бы, чтобы делали по отношению к тебе»... Пусть мне укажут страну или даже сообщество из десяти человек, где не почитали бы того, что полезно общему благу, тогда я соглашусь, что естественного закона не существует». На самом деле, конечно, не может быть морали «естественной», данной от природы, как не может быть врожденных идей. Вольтер резко возражал против того, что существуют врожденные идеи, одной из которых якобы является идея бога. «Все рождаются с носом и пятью пальцами на руках, но никто не рождается с идеей бога»— говорил он. Однако он верил, что суще¬ствует общая для всех людей мораль, данная человеку природой. «Конечно, как нет вовсе врожденных идей, так нет и врожденных нравственных законов; но если мы родились без бороды, следует ли из этого, что мы в известном возрасте не приобретем бороды? Мы не родимся с умением ходить, но каждый, кто родится с двумя ногами, получает потом и способность ходить. Подобным образом никто, конечно, не приносит с собой в свет готовых понятий о праве и несправедливости; но человеческая природа устроена так, что в известном возрасте эта истина естественным образом вырабатывается». Вольтер в данном случае противоречит сам себе, ибо его теория морали, «вырабатывающейся естественным образом», нисколько не отличается от им же справедливо отвергаемой теории врожденных идей.
Мораль, нравственные представления вырабатываются в процессе жизненной практики общества, они определяются экономическими и социальными отношениями.
Меняются общественные отношения — меняется и мораль общества. Теория просветителей о «естественных законах», о «естественной морали», о «естественном человеке» ложна и идеалистична.
Вольтер провозгласил идеи свободы и равенства, эти призывы были написаны на знаменах буржуазной революции 1789 года. «Разве сын крестьянина рождается с хомутом на шее, а сын дворянина со шпорами на ногах?» — спрашивал он.
Однако под «равенством» буржуазия понимала всего лишь отмену дворянских привилегий и допуск буржуазии на правах господствующего класса ко всем командным постам в государстве. Эту практическую задачу буржуазия и разрешила в годы революции. Тщетно обращались к ней с уговорами умерить свои хищнические аппетиты благородные защитники прав угнетенных трудящихся. Буржуазия неуклонно делала свое дело.
В 1790 году Марат восклицал: «Что мы выиграли, уничтожив аристократию дворянства, если она будет за¬менена аристократией богатых? Если мы должны будем стонать под игом этих новых выскочек, то уж лучше было бы сохранить старые привилегированные сословия... Отцы отечества, вы — баловни судьбы; мы не требуем от вас теперь раздела вашего имущества, которое небо даровало всем людям вместе; познайте всю умеренность наших требований и ради вашего же собственного интереса забудьте на несколько минут заботу о своем величии... Бойтесь растерзать наши сердца сознанием вашей несправедливости; страшитесь довести нас до отчаяния и не оставить нам другого выбора, как только отомстить вам, прибегнув к самым крайним мерам, или, скорее, предоставив вас самим себе. Чтобы занять ваше место, нам стоит только скрестить спокойно руки».
Призыв Марата не был услышан «отцами отечества», и наивно было ожидать от них благожелательного отклика. Буржуазия добилась необходимых ей изменений в общественной жизни страны, а пламенный трибун и печальник страждущего французского народа Марат, благородный поборник интересов масс, был убит у себя на квартире подосланной убийцей, некоей Шарлоттой Корде.
Просветители были далеки от понимания буржуазной сущности выдвинутых ими принципов. Они искренне мечтали о равенстве и свободе народа, но в эти многообещающие слова вкладывали весьма туманные понятия. Никакого четкого определения, что следует понимать под равенством и свободой, они не дали.
Вольтер в «Мыслях об общественном управлении» писал: «Быть свободным значит не зависеть ни от чего, кроме закона». В таком понимании свободы — широкий простор для самых различных толкований. Разумеется, Вольтер имел в виду не закон деспотизма и тирании, а закон общества, основанного па принципах следования велениям природы, но, как уже было сказано, теорию просветителей о «естественных законах» буржуазия использовала лишь в собственных интересах, добиваясь уничтожения феодальных привилегий и установления свободы так называемой «частной инициативы».
Все мечтания просветителей о свободе были опошлены буржуазией, которая и теперь не прочь в иные минуты щегольнуть красивой фразой, взятой у Монтескье или даже у самого Вольтера, чтобы прикрыть страшную правду порабощения человека.
Лозунг свободы, выраженный в туманной форме просветителями, был, однако, прогрессивен в условиях феодально-абсолютистского строя. Полный революционного пафоса и романтически прекрасный, он увлекал за собой массы, содействуя делу революции.
Понимание «равенства» было изложено Вольтером более четко, но тоже содержало в себе буржуазную ограниченность его мировоззрения. Социальное равенство казалось ему прекрасной, но несбыточной мечтой. Он писал в статье «Равенство» в «Философском словаре»: «На нашем несчастном земном шаре невозможно, чтобы люди, живущие в обществе, не были разделены на два класса: класс богатых, которые повелевают, и класс бедных, которые служат».
Не веря в вбзможность установления социального равенства, Вольтер остановился на равенстве людей перед законом. В юридическом смысле люди должны быть все равны, необходимо, следовательно, отменить сословные перегородки и привилегии, уничтожить сословную кастовость, вывести простого, нетитулованного человека из состояния Приниженности и пренебрежения. «Единственно естественная жизнь состоит в том, чтобы человек был свободен и чтобы все люди были равны. Всякое другое состояние есть только недостойная внешняя подделка, дурной фарс, в котором один играет роль господина, другой — раба, третий — льстеца, четвертый — поставщика. Люди могли потерять это естественное юридическое состояние только по трусости и глупости», — писал Вольтер.
За немногими исключениями, никто из просветителей не решился посягнуть на принцип частной собственности. Наиболее передовые из них доходили до понимания того, что причиной всех социальных бед является частная собственность и что неравное распределение богатств среди членов общества есть величайшая из всех социальных несправедливостей.
Вольтер был наиболее умеренным из просветителей, принцип частной собственности был для него священным, он никогда критически не относился к нему и порицал Руссо за нападки на этот принцип.
* * *
Вольтер был автором выдающихся в его дни исторических трудов: «История Карла XII» (1731), «Век Людовика XIV» (1751), «История России в царствование Петра Великого» (1759—1763), «История Парижского парламента» (1769), «Опыт о нравах и духе народов» (1756—1769) и другие. Он один из первых стремился поставить историческое исследование на строгую научную базу. «История никогда не нуждалась так в достоверных доказательствах, как в наши дни, когда столь нахально торгуют ложью»,— писал он в предисловии к «Истории России в царствование Петра Великого». Совершенно справедливо и по достоинству оценил эту сторону его деятельности Пушкин. «...Вольтер первый пошел по новой дороге — и внес светильник философии в темные архивы истории», — писал он Вяземскому 5 июля 1824 года.
Историки XVII столетия составляли разобщенный, хаотичный конгломерат фактов, группировали их вокруг личности короля или полководца и божественный произвол объявляли двигателем исторического процесса. Чудесный, сказочный элемент играл в таких исторических компиляциях огромную роль.
От всего этого отказался Вольтер. «Я обязал себя, насколько это возможно, написать историю нравов, наук, законов, обычаев, суеверий. Я вижу почти повсюду только истории королей; я хочу написать историю людей»,— говорил он.
Писать историю не отдельной личности, а целого народа, писать правдиво, отбросив все сверхъестественное и нереальное, — вот задача историка. И Вольтер берется за нее. Он с просветительских позиций подходит к этой задаче. Не всякая историческая правда нам нужна, рассуждает он, а только та, которая сможет нас научить и воспитать. Цели исторического исследования имеют, таким образом, воспитательный характер. «Сколь жалким является изучение того, что не может ни наставить, ни нравиться, ни сделать вас лучшими», — пишет он.
Вольтер выразил общую почти всем просветителям точку зрения. Все они хотели видеть в историческом повествовании назидательные картины, способные помочь им в борьбе со средневековым мировоззрением. Дидро, прочитав «Всеобщую историю» Вольтера, в великом восторге писал автору: «Другие историки повествуют о фактах только для того, чтобы показать нам эти факты. Вы — для того, чтобы возмутить нас до глубины души против лжи, невежества, лицемерия, суеверия, фанатизма и тирании».
В этом, однако, была и отрицательная сторона: как и другие просветители, Вольтер отбирал факты исторического прошлого, стремясь иллюстрировать ими свои философские положения, «...история, в лучшем случае, являлась не более, как готовым к услугам философа сборником иллюстраций и примеров» ,— писал по этому поводу Энгельс.
Заслуга Вольтера перед исторической наукой состоит также в том, что он углубил и расширил представления своих современников о прошлом и настоящем человечества. Он решительно отверг господствовавшую антинаучную концепцию о том, что маленький пастушеский народ, живший в Палестине, является основателем цивилизации, и указал на высокую культуру древнего Египта. Он включил в мировой исторический процесс народы, игнорировавшиеся тогдашними историками, — индусов, арабов, китайцев. Особое внимание он уделил древним народам Востока, тщательное изучение Которых своеобразно отразилось и в его художественных произведениях, особенно в философских повестях
Философия истории Вольтера сводилась к признанию трех факторов общественного развития — климата, правительства и религии. Географический фактор или климат, по воззрениям его, не играл столь значительной роли в истории, как правительства и религия.
Историческая концепция Вольтера идеалистична по своему существу. Типичное для всех французских просветителей представление о том, что мнение правит миром, выдержано здесь со всей последовательностью. Вольтер полагал, что история человеческого общества на протяжении веков представляет собой постоянную ожесточенную борьбу суеверия и разума. Церковь, религия, насаждаемые ею фанатизм и суеверия были вечными врагами человечества, источниками зла, преступлений, народных бедствий. Разум, противоборствующий им, был единственным другом людей. Задача всех благомыслящих людей — распространять светоч разума, просвещать народ, бороться со злом религии и фанатизма. Вольтер верит в победу разума, отсюда исходит его исторический оптимизм.
Придавая столь большое значение роли правительства в историческом процессе, Вольтер полагал, что достаточно поставить гуманного правителя во главе государства — и задача просвещения будет решена, всеобщее народное благоденствие установлено. Чтобы доказать правоту идеи просвещенной монархии, он предпринимает кропотливое исследование века Людовика XIV. Более тридцати лет труда посвящает он этому исследованию. Огромная мемуарная литература, архивные материалы привлечены им к работе. Вольтер освещает эпоху всесторонне. Это отнюдь не история короля, это картины жизни Франции XVII столетия. Политические и военные события, государственная политика, финансы, суд, армия, флот, наука, культура — все было тщательно изучено. «Я пишу скорее историю великого века, чем великого монарха», — заявлял Вольтер.

Стремясь сообщать только достоверные факты и проделав гигантскую работу по изучению этих фактов, их подлинной сущности, Вольтер, однако, в угоду своей ложной исторической концепции впал в беспримерную идеализацию Людовика XIV. Великий монарх, осветивший собой целое столетие, организовавший расцвет наук и искусств, — таким выглядит в повествовании Вольтера этот в сущности посредственный человек, неприглядный образ которого куда вернее запечатлен в мемуарах Сен-Симона. Вольтер не мог обойти молчанием последние годы царствования Людовика XIV, разгул католической реакции, отмену Нантского эдикта. Но, полный симпатии к королю, который стал для него воплощением идеи про¬свещенного монарха, он сделал его жертвой церкви, пе¬чально склонившимся перед ее авторитетом и с болью в сердце допустившим ее бесчинства. Образ короля приобретает трагические краски в книге Вольтера, но это скорее литературный персонаж, чем историческое лицо.
Книга Вольтера, верная в деталях, сохранившая до сих пор несомненную ценность для историка и великолепная по своим литературным достоинствам, является тем не менее ложной по политической концепции, по идее просвещенного абсолютизма, положенной в основу книги и приведшей автора к искажению исторических фактов.
Чрезвычайную ценность имеют два других исторических труда Вольтера, написанные с целью прославить созидательную деятельность одного государя (Петра I) и обличить разрушительные антипатриотические деяния другого (Карла XII). «Петр был необыкновенно умным человеком, а Карл — необыкновенным безумцем, сражавшимся, как Дон Кихот, с ветряными мельницами»,— сопоставил он их в книге «Век Людовика XIV».
Вольтер написал «Историю Карла XII». Король-безумец, тщеславный и честолюбивый, поработивший свой народ, подавивший в стране, безжалостно угнетаемой, голос свободы, король-авантюрист, пустившийся в безумные военные походы, — таким выглядит Карл XII. Ему противопоставлен мудрец, мужественный защитник своей родины, русский царь Петр I. Пушкин ссылается в примечаниях к «Полтаве» на книгу Вольтера. Он целиком согласен с оценкой Вольтером шведского короля, «воинственного бродяги», по меткому пушкинскому выражению.
В книге «Век Людовика XIV» Вольтер говорил о Карле XII, как о человеке, «созданном, чтобы командовать солдатами, а не народом». Пушкинская оценка Карла XII близка этой оценке Вольтера:
Как полк, вертеться он судьбу
Принудить хочет барабаном;
Он слеп, упрям, нетерпелив,
И легкомыслен, и кичлив.
Вольтер всегда был противником захватнических войн. Книгой своей о шведском короле, одержимом манией завоеваний, он хотел показать пагубность милитаристских тенденций королей, затевающих кровопролитные сражения вопреки здравому рассудку и в ущерб народу.
«Не может найтись ни одного государя, который, ознакомившись с жизнью Карла XII, не должен был бы излечиться от безумия завоеваний»,— писал он.
При всей наивности надежд Вольтера, мечтавшего образумить королей типа Фридриха II, нельзя не отметить высокого нравственного значения тех задач, которые философ в данном случае перед собой ставил. Вольтер продолжает здесь благородные традиции своего великого предшественника гуманиста XVI столетия Франсуа Рабле, показавшего подобных «воинственных бродяг» в сатирических образах Пикрошоля и Анарха.
В книге «История Карла XII» Вольтер постепенно на арену действия вводит Петра и возвеличивает его на страницах, отмеченных печатью замечательного мастерства, посвященных описанию Полтавской битвы. Но Вольтер не остановился на этом: он посвятил Петру Первому новое историческое исследование, озаглавленное: «История России в царствование Петра Великого».
Вольтер в молодости встречал русского царя в Париже. «Когда я его видел ходящим по парижским лавкам, ни он, ни я еще не подозревали, что я однажды сделаюсь его историком», — вспоминал он впоследствии.
Вольтер на протяжении всей своей жизни интересовался Россией, изучал ее историю. Ему казалась непостижимой способность русских к быстрому прогрессу, их умение совершать грандиозные культурные перевороты. Он писал с восхищением графу Шувалову: «Не было другой нации, которая так скоро научилась бы совмещать просвещение с суровым и тяжким ремеслом войны. Не прошло и шестидесяти лет с той поры, как положено было начало столице вашей империи — Петербургу, а у вас уже существуют там научные учреждения и великолепные театры». И в другом письме: «Некогда народ Петра Великого нуждался в образцах, теперь он служит образцом другим народам». «Ныне нужно ехать в Россию, чтобы увидать великие события», — писал он Ришелье.
С талантом большого художника рисует Вольтер вдохновенные картины того времени, когда «Россия молодая... мужала с гением Петра» (Пушкин). Он рассказывает о многолетней борьбе со шведами и турками, о героических сражениях и победах русских воинов под Нарвой и Полтавой, он с восторгом показывает процесс созидания новой России.
Согласно его политической концепции, Петр — просвещенный монарх, отдавший жизнь свою родине и народу. Человек необыкновенных физических и духовных сил, гений, сумевший подавить в себе варварское воспи¬тание, поднявшийся до понимания глубочайших проблем современности и прозревший логику поступательного движения истории, — таков Петр в обрисовке Вольтера. Трагедия его личной жизни, необходимость принести в жертву своему грандиозному делу отцовские чувства, непонимание, какое встречали его исполинские начинания в семье — ближайшем окружении, его борьба с темными силами реакции раскрыты Вольтером с огромной силой художественной образности и убедительности.
«Итак, можно видеть, какой дорогой и мрачной ценой приобрел Петр Великий счастье, данное им народу, как много открытых и тайных препятствий пришлось преодолеть ему среди долгой и трудной войны, среди внешних врагов, среди внутренних мятежников, в то время как половина его семьи была против него возбуждена, в то время как большинство священнослужителей упорно заявляло себя противниками его предприятий, в то время, когда почти весь народ был издавна предубежден против своего собственного счастья, которого он еще не понимал; сколько предрассудков приходилось разрушать в людских мозгах, сколько недовольства успокоить в людских сердцах. Нужно было, чтобы новое поколение, образованное его работами, стало, наконец, приверженцем его идей о счастье и славе, которых не могли разделить их отцы», — писал Вольтер.
Нельзя не отметить здесь того, что и в этой книге Вольтер, в угоду своей ложной политической концепции, допустил серьезные погрешности против истины. Возвеличивая Петра, он невольно умалял роль народа в созидании той могучей русской державы, которая, по выражению Пушкина, явилась в Европе, «как спущенный корабль при стуке топора и громе пушек»
Исторические труды Вольтера написаны рукою мастера-художника. Это не бесстрастное повествование о событиях и исторических личностях, это не только анализ причин и следствий исторических фактов и движущих сил истории, как их понимал философ. Это — живописная картина прошлого, красочные и живые портреты лиц. Вольтер воспроизводит речь людей, их жесты, их мимику, он рисует бытовую обстановку, не впадая при этом в излишнюю детализацию, не забывая за деталью основного и главного — своего принципиального отношения к историческим лицам и событиям. Все изобразительные средства он подчинял единой политической линии своего исторического труда.
По пути живописного воспроизведения исторических событий вслед за Вольтером пошли в первой половине XIX века французские историки Гизо, Тьерри, Мишле, Минье.