Себя помню с пяти-шестилетнего возраста, и то отрывочными картинками. Жили мы тогда в 1930 году в Ульяновске. Помню дом из красного кирпича, построенный ещё в царское время для рабочих. Квартира коммунальная. Кухня и другие места общего пользования были для всех жильцов. Соседи тоже были. Запомнился один – Бенедикт Степанович. Он был холостым и имел учёного кота, который ходил в человеческий туалет. Холостяцкое житьё Бенедикта Степановича и учёный кот давали мне основание общаться с ним чаще. Но имя Бенедикт было для меня очень сложным. Я называл соседа проще, яснее и доступнее – Индюк Степанович! Это свидетельствует, что я знал не только кур, которых мы содержали в сарае, но и индюков. По части кур я был большой дока, так как всегда знал какая курица, где и когда снесла яйцо. Однажды соседский кот заболел, и Бенедикт Степанович пошел с ним к ветеринарному врачу. И нужно было так совпасть, что к нему в это время пришёл товарищ, которому дверь открыл я. На вопрос, дома ли Бенедикт Степанович, я ответил, что Индюк Степанович ушел к веритири, тиривири… как уж я закончил это слово не помню, но, вероятно, с тех пор я стал выдавать такие предложения о виденном мной, что они вызывали у взрослых дружный хохот.
Летом мы, мальчишки, бегали на Волгу и собирали на мелководье чапаевские патроны, лежащие там ещё с гражданской войны, когда красные освобождали родной город Ильича – Симбирск. Однажды по случаю моего дня рождения папа подарил мне нож, настоящую финку. Характерное лезвие и деревянная ручка. Через несколько дней у меня её украли старшие товарищи. Слабость же к ножам я питаю до сих пор, хотя и не коллекционировал их.
Помню, как с мамой и другими женщинами ходили по грибы. Я бежал впереди в надежде найти и собрать грибы. И когда на полянке находил их – хороших и красивых, то во весь голос кричал: нашёл, нашёл! Нашёл много! Это я потом, уже будучи взрослым, понял, что грибы следует собирать тихой сапой. В подтверждение этого вспоминается один подполковник. Во время лагерного сбора мы утречком или в свободное от занятий время ходили по грибы. Лагерь-то был разбит в лесу. Этот подполковник всегда приносил грибов в 2-3 раза больше, чем любой из нас. Мы пытали, что он знает места и от нас скрывает. Всегда следовал один и тот же ответ: собираю там же, где и вы. В следующий раз мы потребовали, чтобы он шёл в общей группе. Как и когда он улизнул, никто не заметил, но через 10-15 минут его с нами уже не было. Вернулся он в то же время, что и мы. Грибов в корзине у него было в 3 раза больше, чем у нас. При этом он утверждал, что никуда не уходил, был с нами.
Там же, в Ульяновске, я пошёл в нулёвку. Я сразу влюбился в … свою учительницу. У неё была коса почти до пяток.
А вот свои игры с игрушками совершенно не помню, хотя мне их покупали. Остались в памяти две. За дверью послышался собачий лай, открыл дверь, увидел папу, у ног которого стояла маленькая собачка – белый карликовый пудель. Папа нажимал рукой резиновую «грушу» и собачка подпрыгивала и издавала лай. Запомнилось ружьё пружинное, стрелявшее стрелкой с резиновой присоской на конце. Сначала я выстрелил в стену, и стрелка присосалась к ней. Тогда я поставил на стол плюшевого мишку и стал целиться ему в голову. Не заметил, как сзади мишки встала моя сестра, и мой выстрел пришёлся точно в лоб сестре. Участь ружья была решена. Потом сестра призналась мне, что заревела она не от боли, а от неожиданности и жалела ружьё.
В 1931 или 1932 году мы покидали Ульяновск. Отец заканчивал в Самаре Средневолжский Индустриальный институт и уже получил назначение на завод им. Масленникова. Казалось, чего проще спуститься на пароходе от Ульяновска в Самару. Но по какой-то причине мы ехали поездом с пересадкой. Помню толкотню людей, спешащих на поезда и маму, взволнованно разбирающуюся, на который поезд нам садиться. Рузаевка, где мы делали пересадку, станция узловая, поездов много, а народу ещё больше и все куда-то спешат. Но мама разобралась, и мы благополучно прибыли в Самару.
Примерно в эти годы мы побывали в Москве у папиного старшего брата Евграфа. Одна из причин поездки, вероятно, был голод в некоторых районах Поволжья. Мы с мамой ходили на Даниловский рынок, покупали французские булки, из которых мама сушила сухари. Уже став старшеклассником и изучая историю государства Российского, а точнее Советского, я подумал, как же так: от Москвы до Среднего Поволжья всего 1000 км., в Поволжье голод, а в Москве продавали по обычной цене французские булки и другую снедь! К слову скажу, что в Самаре мы голода не ощущали.
Сначала нам предоставили комнату в коммунальной квартире двухэтажного кирпичного дома, расположенного в так называемом старом жилом посёлке. Жалко, что сейчас не строят таких «старых жилых посёлков».
Завод им. Масленникова, построенный в царское время, был казённым, то есть не частный, не царский, а государственный и входил он, как бы теперь сказали, в военно-промышленный комплекс. На этом заводе отец тогда работал начальником цеха. Когда строили завод, рядом с ним, через забор, построили жилой городок для инженерно-технического персонала завода. Несколько одно- и двухэтажных зданий, сложенных из красного кирпича с полнометражными квартирами и садами, примыкавшими к домам. В моё время там уже были взрослые деревья. Вдоль дороги заросли сирени и жасмина. Сколько там было жасмина! Росли и фруктовые деревья – вишня и слива. В глубине поселка разбиты цветники, волейбольная площадка, зимой заливался каток. Был и магазин. Всё это снаружи огорожено забором. Я ещё застал сторожа в проходной, который не пропускал в жилой городок посторонних. Затем сторожа сняли, ибо нельзя огораживаться от народа, под которым понимали рабочих, и постепенно старый жилой городок захламили: цветы сорвали, волейбольную площадку затоптали, каток перестали заливать.
В те годы многое было то, что сейчас бы показалось странным. Человек с образованием ценился высоко: «инженер – это звучит гордо». Сам Сталин выдвинул лозунг «Кадры решают всё».
Кроме нас в квартире жили ещё две семьи: инженер с женой и ребенком и семья Полуниных. Инженер был настоящий, но не выдался ростом. Этот «недостаток» он решил компенсировать широченным шагом при ходьбе, для солидности. Поэтому при ходьбе его голова совершала большую амплитуду вверх и вниз. Зато в квартире инженера я впервые вступил на паркет и познакомился с полотёром. Была такая профессия. Полунин был шофёром на легковой машине. Это было всё-таки редкостью. На легковом автомобиле! Их было очень мало, а грузовых вообще не было. Полунины запомнились мне своим особым отношением к семечкам подсолнуха. Они их не грызли, как делают многие: идёт по улице этакая девица с накрашенными губами и лузгает семечки. У Полуниных это был своеобразный ритуал. В субботу покупались семечки. Зимой топилась печь – голландка. И когда дрова уже прогорели, вся семья садилась полукругом к открытой печной двери. Начиналась непринужденная беседа и лузгание семечек. Шелуха выбрасывалась прямо на пол. Когда семечки заканчивались (была какая-то норма), заслонку печи пора было закрывать, стулья убирались по местам, шелуха подметалась и выбрасывалась в печь. Всё. Ритуал окончен.
Здесь мы прожили года два-три. Отсюда в 1932 году пошёл в первый класс. Школа старая, деревянная, дореволюционная, начальная. Всего четыре класса. С печным отоплением. Зато имелся хороший подвал с оборудованной столярной мастерской. Может быть, в царское время школа имела такую трудовую специализацию. Этой мастерской я обязан тем, что до сих пор люблю побаловаться с деревом, подержать рубанок и стамеску в руках. Кстати, в старом жилом поселке, в углу, примыкавшем к заводу, была столярная мастерская. Я часто заходил туда. Печи жарко натоплены, пахнет смолистыми досками и столярным клеем. Из-под фуганка столяра вьется стружка. И сейчас не могу пройти мимо буковой или дубовой рейки, планки, хотя никакого отношения к столярному делу не имею. Но и врезать замок в дверь для меня не проблема, делал это не раз и запросто.
В школу ходить было далеко. Никто меня не провожал, никто не встречал. Украсть ребёнка – да это даже во сне не могло присниться! Транспорта было немного: трамвай, да ломовые лошади.
Затем мы переехали в Новый жилой посёлок завода им. Масленникова, который называли «Серые дома». Здесь действительно всё было по-новому. Дома четырёх- и пятиэтажные с несколькими подъездами, без садиков, ограды и, конечно, сторожа. Всё общее: улица, двор, сарай и прочее. Кирпич, из которого были сложены дома, тоже новый, не красный из глины, а силикатный и потому серый. Дома же были не оштукатурены снаружи. Получились Серые дома. Целый микрорайон. В квартире на нас четверых было три нормальных комнаты. Но в квартире была ещё одна комната, где жила молодая семья. Родителям хотелось, конечно, своей квартиры. Именно здесь, в доме № 22, я впервые побывал на чердаке, спустился по пожарной лестнице, побывал на крыше дома. Раньше чердаки были не такие, как сейчас. Высокие, теплые, пол посыпан песком. Для сегодняшних бомжей находка. На этих чердаках зимой сушили бельё. В доме было много моих сверстников, так что было с кем играть в дворовые игры. К этому времени недалеко от Серых домов построили современную в несколько этажей школу-десятилетку, куда я и моя сестра, старше меня на два года, стали ходить. Эту школу № 82 и считаю родной, так как в ней я начал уже кое-что соображать.
До Великой Отечественной войны телевизоров не было, редко у кого был радиоприёмник или велосипед. Кино в нашем микрорайоне можно было посмотреть только в заводском клубе. Остальные располагались в центре города. Но кинофильмы в клубе демонстрировались точно по расписанию и в выходной день – детский сеанс. Всё это позволяло нам всё свободное время от уроков и подготовки домашних заданий проводить на улице, и мы отдавались детским играм. Сколько мы знали игр! Играли в лапту, городки, «клёк», чижик-пыжик, ножички, казанки, «штандарт», в казаков-разбойников и, конечно, дворовый футбол. А сколько приёмов знали в том же чижике-пыжике или ножичках! Я видел, как сейчас играют в ножички. Так по сравнению с нами это примитив. По мере взросления стали осваивать волейбол. Очень популярными в Самаре зимой были хоккей с мячом и лыжные гонки. Летом же – плавание, мы пытались освоить разные стили плавания. На наш отдых решающее влияние оказала Волга, на берегах которой мы в летние каникулы проводили целый день. Как раз против Серых домов находился спуск к Волге по улице Лейтенанта Шмидта. От дома 15-20 минут ходьбы – и ты на берегу могучей реки. Самара стоит на высоком левом берегу Волги в её излучине, называемой Самарской лукой. С высокого самарского берега вдалеке виден низкий, поросший лесом и кустарником противоположный правый берег. Виден общим планом, рассмотреть что-либо невозможно, далеко. А если посмотреть вправо, вверх по течению, то видно, как изгибается берег. Вдалеке отроги гор и Жигулевские ворота – две отходящие от противоположных берегов гряды и между ними Царёв курган – белый, конусообразный. В предвоенные годы весь берег в городской черте был уставлен дебаркадерами, к которым причаливали пароходы дальнего следования и речные трамвайчики. Многочисленные баржи, из нутра которых грузчики на тачках, а то и на спинах разгружали самые всевозможные грузы: муку, песок, щебень и камень, цемент, кирпичи, арбузы, сырьё для заводов. Спортивные общества имели свои водные станции, где стояли частные моторные лодки, просто лодки. Только на нашем спуске стояли две заводские водные станции. К берегу часто причаливали большие плоты брёвен. Со всех этих сооружений тянулись многочисленные тросы и канаты, а в воду уходили якорные цепи. Сновали небольшие буксиры. К тому же на Волге было довольно сильное течение. Но ничто не могло остановить наше желание научиться плавать. И мы учились, невзирая на канаты и цепи, баржи и течение, которое тянуло нас под эти баржи. Учились без родителей у таких же, как и мы, мальчишек, только чуть постарше нас. В какой-то момент я почувствовал, что не только держусь, но и передвигаюсь в воде. Во время обеда я сказал папе, что я научился плавать. – «Хорошо», - ответил отец, - «сегодня вечером проверим». Вечерком пошли на водную станцию, папа даже не разделся. Я прыгнул с мостков и поплыл к берегу. Руками и ногами молотил до тех пор, пока не почувствовал, что прибрежная галька царапает живот. – «Завтра можешь идти в бассейн», то есть на глубину. Это как путёвка в жизнь! Особое удовольствие доставляло покачаться на волнах, которые оставляли проходящие пароходы, а также зацепиться за чалку буксира, ведущего за собой баржу. Увидя буксир, тянувший баржу, мы стайкой бросались в воду и цеплялись за канат. С буксира в наш адрес неслись ругательства, на которые мы не обращали внимания. Дело кончалось тем, что на палубе буксира появлялся матрос с ведром мазута и выплёскивал его за борт. Мы разом оставляли чалку и возвращались на берег продолжать процесс загорания. Лето в Самаре было жаркое. Ходили в одних трусиках и босиком. И загорали до черноты. У меня была кличка «Аддис-Абеба» или «Негус». В то время шла война в Абиссинии (Эфиопия), которую вела Италия. Вот кто-то и окрестил меня так за мой загар. Это, уже став старшеклассником, носил летом рубашку и брюки с ботинками. Заветной мечтой было переплыть Волгу. Я сделал это только один раз. Были и такие ребята, которые переплывали Волгу туда и после этого обратно. Даже без сопровождения лодки. Плыло обычно несколько человек, чтобы морально поддерживать друг друга, а в случае чего и реально. Смелые и рисковые ребята. Напротив нашего спуска посреди Волги была отличная песчаная отмель. Она образовывалась после схода большой воды и последующего жаркого лета. Песок чистый, дно понижается постепенно. Вода на мелководье теплее парного молока. Если в солнечный день отойти от берега вглубь отмели, то песок здесь так нагревался, что подошвы ног не выдерживали.
У нас было принято обедать всем вместе, и я никогда не опаздывал к обеду. Способствовал этому заводской гудок. В полдень он обозначал 12 часов. Как он регламентировал нашу жизнь! А заводская труба служила нам ориентиром, когда зимой мы на лыжах уходили в заволжские дали. Казалось бы, мелочь – заводской гудок, но с того времени, когда он перестал звучать, мы что-то потеряли.
Посещение школы было столь обычной обязанностью, что никакого возражения со стороны детишек не вызывало. Я не помню, какие ощущения вызывала у меня учёба в первых классах. Остались в памяти учительница с длинной косой, в которую я был влюблён и столярная мастерская в деревянной начальной школе № 42. В начальных классах у меня были большие проблемы по русскому языку. Мне упорно, а главное, справедливо ставили двойки. Будучи дошкольником и первоклассником, я имел привычку во время обеда и ужина делиться полученными за день впечатлениями. При этих рассказах я выдавал такие фразы, обороты речи, что стоял общий смех. Видимо, я как говорил, так и писал. По другим предметам имел «четыре» и «пять». Русский язык и литература мучили меня вплоть до 9 класса.
За время учёбы дважды побывал в пионерском лагере. Первый раз второклассником. Лагерь размещался недалеко, в районе поляны Фрунзе. Родители навещали меня, приезжали, а точнее приплывали на лодке. Но выдержать в лагере больше 2-х недель не смог, очень скучал по дому. Расставания с родителями были для меня тяжёлыми. В конце концов, родители забрали меня. Лишь спустя несколько лет «отважились» во второй раз отпустить меня в лагерь. Располагался лагерь в прекрасном сосновом бору в 2-3 км от пристани «Ставрополь». Сейчас это место покрыто водой Куйбышевского водохранилища. Размещались мы в деревянных домиках. Запомнилась рыбалка в заливных лугах. Вода давно сошла, на заливном лугу остались мелкие озёрца. Лето в разгаре. Мы, пацаны, с марлевым бреднем по пояс в воде бредём по озеру или заводи. В бредень попадались щурята, и нашей радости не было предела. Купаться ходили на Воложку – рукав Волги, оставшийся после схода большой воды при разливе Волги. Глубина небольшая, вода прогревается до дна. Вокруг песчаные берега. Мы вдоволь купались и загорали. Утром после побудки к нашим домикам местные крестьянки приносили ряженку в глиняных крынках. Густая, как сметана, слабо-коричневого оттенка, с толстой коричневой пенкой, приготовленная в русской печи, ряженка была очень вкусна. Возвращались домой в Самару на пароходе, и старшеклассники пели песню, куплет которой я запомнил:
«Последний нынешний денёчек
Гуляю с вами я, друзья,
А завтра рано, чуть светает,
В Самаре дома буду я».
Школа № 42, где я учился в начальных классах, располагалась рядом со стадионом, куда я часто заходил, возвращаясь домой. Видел тренировки волейболистов, баскетболистов, легкоатлетов. Это вызывало желание заняться физкультурой.
Нужно сказать, что асфальтовые тротуары были далеко, далеко не везде, хорошо, если проложены деревянные мостки. Во многих местах приходилось идти по грязи осенью и весной. Весна… Весна на Волге начинается с ледохода. Солнце припекает всё сильнее и сильнее. Бегут ручьи. У берегов появилась вода. Волга как бы набухла, лёд посерел. Все ждали, что вот-вот начнётся. Самого первого мига застать не удавалось. Но ребята, живущие на берегу, сообщали, что ночью слышали могучий треск, грохот. То трещал лёд. Лёд тронулся! После уроков на Волгу! До реки ещё далеко, минут 10-15 ходьбы, но слышится своеобразный могучий низкого тона гул. Убыстряешь шаги, поскорее увидеть! Выходишь на высокий берег – и перед тобой огромная, широченная лента куда-то вниз двигающегося льда. Льдины разные. На середине реки огромные ледяные поля, у берега льдины меньше, различной формы. Здесь они налезают одна на другую, переворачиваются, встают на дыбы. Стоит сплошной гул и, кажется, нет конца этой движущейся массе льда. А на льду «остатки» зимы, начиная от досок и брёвен и кончая бревенчатыми избами. Мальчишки у берега прыгают с льдины на льдину, пытаясь зайти подальше. Можно часами стоять и наблюдать за чудодействием природы. Когда же ледоход проходит, Волга разливается безбрежно. Песочная отмель ушла под воду. Противоположный берег еле виден в виде тёмной полосы, за которой начинаются Жигули. Месяц май, солнце припекает. Пришла пора цветения ландыша. Мы собираемся в заливные луга. Лодка-четвёрка, в ней нас шестеро, двое гребут, остальные на смене. На руках у меня кожаные рукавицы, чтобы не натереть мозоли. С трудом выгребаем против течения, чтобы лодку не сносило. Вот и проран. Входим в него и попадаем в царство воды, островков, зелени и ландышей. Островки и совсем маленькие и побольше, все покрытые цветущим ландышем. Море ландышей! Здесь тихо, веет покоем. Лодка плавно скользит мимо деревьев, стоящих в воде и пристаёт к одному из островков. Рвём по букету и устилаем ландышем нос лодки. Пришло время возвращаться домой. Вновь около полуторачасовой гребли, и лодка упирается в берег. Мы, слегка усталые и довольные, возвращаемся домой с букетом нежнейшего запаха.
Волга – река-труженица. Она давала работу очень многим. И часто эта работа была тяжелой. Почти всё делалось вручную, за счёт человеческой, в лучшем случае, лошадиной силы. Ни подъёмных кранов, ни автопогрузчиков или транспортёров не было. Наш спуск к Волге по улице Лейтенанта Шмидта был один из плавных, но что это спуск, было видно на глаз и ощущалось ногами. А за 50 м до среза воды был обрыв метров 10 высотой. Как же было жалко могучих лошадей-тяжеловозов, когда они тянули по булыжной мостовой несколько здоровенных стволов сосен или гружёные телеги. И слушать ругань ломовых извозчиков. Колдобины же на булыжных мостовых ремонтировались ещё реже, чем сейчас асфальтовых. Работа рабочих артелей ещё с царских времён была отработана. Только причалила баржа, полная мешков с грузом, тут же мостки устанавливают. Смотришь, пошли по ним голые по пояс грузчики, неся на спинах тяжёлые мешки. Через день-второй на это место буксир ставит уже другую баржу. На этот раз груз сыпучий. Заработала артель тачечников. Как проворно по проложенным доскам катили они свои тачки. Только подойдя ближе, было видно, как напряжены мышцы, сосредоточены лица, да потом покрыто всё тело.
По Волге-матушке шли вниз до Астрахани и вверх до Москвы пассажирские пароходы колесные, теплоходы винтовые. И даже курсировал пароход с большим колесом сзади, тот, что показали в кинофильме «Волга-Волга». Я его видел несколько раз и помню про него куплет:
«Америка России подарила пароход,
Две трубы, колёса сзади
И ужасно тихий ход!»
Могучие буксиры, окрашенные в оранжевый цвет, с чёрной трубой громко шлёпая палицами колёс, тащили вверх две, три, а то и четыре гружёных баржи. А вниз шли плоты с лесом, и интересно было с высокого берега наблюдать, как на плоту стоял домик, ходили люди-плотовщики; по дымку определяли, что готовилось варево.
У мальчишек была такая игра-забава: кто раньше всех назовёт название показавшегося вдалеке парохода. Вот он, белоснежный, двух - трехпалубный, показался из поворота излучины и на всех парах приближается к Самаре. Кто раньше назовёт его по силуэту, а затем прочитает название? В связи с этим вспоминаю случай, происшедший с пароходом «Михаил Кольцов». Он ходил на местной линии, и мы его хорошо знали. В тот раз все разом и одновременно его определили. Когда же пароход поравнялся с нами, мы, изумлённые, прочитали: «А.В. Кольцов». Шли 36-37 годы, и мы сразу догадались, что Михаил Кольцов за что-то попал в немилость властей.
В Самаре строились дома, прокладывались трассы. Идя в школу, я останавливался на несколько минут и любовался работой землекопов. Да, были богатыри, не мы! Стройные, с хорошо и пропорционально развитой мускулатурой, загорелые. Настоящие атлеты. Куда там культуристам и Шварценеггеру. Движения отточенные, ни одного лишнего. Возвращаясь из школы, удивлялся, как много сделано лопатой. Однако прогресс ощущался и у нас. Стали покрывать асфальтом улицу Новосадовую и спуск к Волге. Выглядело это совсем не так, как сейчас. Сначала каменщики перемостили булыжную мостовую в тех местах, где были колдобины. Затем привезли и установили большие котлы, наподобие тех, которые стоят в аду, а также кругляки асфальта и бочки с варом. С утра котлы загружали сырьём: кругляками асфальта, варом и песком в определённой пропорции. Разводили под котлами костёр из дров и варили «месиво», часто перемешивая массу. К обеду асфальт готов. Его ковшами разносили на участок дороги и асфальтировщик, стоя на одном колене, вручную специальной доской-утюгом разравнивал асфальт. На следующий день всё повторяется сначала. Появились первые грузовые машины, которые стали вытеснять лошадей. Поубавилось матерщины, ибо шоферам в этом «тонком» деле было далеко до ломовых извозчиков.
Шли уже 1936 – 1937 годы. С одной стороны, жизнь людей понемногу улучшалась, с другой – тревожные годы. Даже мы, подростки, чувствовали это. Война в Абиссинии, приход фашистов к власти в Германии, война в Испании. На Дальнем Востоке – провокации со стороны Японии. Внутри страны процессы над изменниками и врагами народа Троцким, Бухариным, Зиновьевым, а затем Тухачевским и многими другими. Трудно было во всём этом разобраться подростку. Процесс над Тухачевским и Якиром прочитал от буквы до буквы. Из газет впервые узнал имена Вышинского и Ульриха. Конечно, возмущался преступлениями изменников и вредителей. Одно было непонятно: ведь эти люди прошли революцию, гражданскую войну на стороне красных, занимали очень высокие посты, имели всё, что необходимо для жизни и души. Зачем им вредить, изменять? Когда высылали Троцкого, сначала в Среднюю Азию, а затем за границу, я спросил у кого-то из взрослых: почему его не судили. Ответ помню до сих пор: нельзя, ведь Троцкий, после Ленина, был вторым человеком в партии и у него много сторонников. Но помимо этих известных и выдающихся «врагов народа» появились, к сожалению, местные. Первым лично мне известным человеком, арестованным как «враг народа», был директор завода им. Масленникова, где отец работал начальником цеха. Болтали, что сам Бухарин подарил ему легковую машину. Действительно, мы видели, что вместо старой легковушки, у директора появилась новая цвета «кофе с молоком». Тогда машина и была только у него. Арестовали и некоторых других. Не верили мы, что наши местные являются врагами народа. Во всяком случае, наше отношение к их детям не изменилось. «Дух вредительства», мне кажется с сегодняшних позиций, специально поддерживался кем-то из власть предержащих, чтобы оправдать проводившиеся аресты и тем самым держать народ в страхе. Казалось, что ни одно дело без «врагов народа» не обходится. Дал трещину дом, только что построенный в нашем посёлке – строили враги народа, уж будто бы кого-то сослали в Сибирь. Поставили на трещину заплату. А дом тот, построенный в 1938 году, стоит до сих пор, без ремонта и с той заплатой. Напротив заводской проходной построили фабрику-кухню. Круглое здание, откуда пойдёшь, туда и придёшь. Слух прошёл, что не обошлось без вредительства. Если, дескать, полететь на самолёте и посмотреть сверху на фабрику, то здание напоминает свастику. Ну кто тогда летал на самолёте? Самолёт в небе был тогда большой редкостью. Меня интересовало мнение отца по поводу происходящего. У меня создалось такое впечатление, что он не верил, что арестованные на заводе являются врагами. В отношении высокопоставленных партийных и советских деятелей он сознательно воздерживался высказывать своё мнение. Нужно было соблюдать осторожность. В нашей домашней библиотеке была книжка Бухарина по поводу развития сельского хозяйства и книга Раскольникова «Салажонок». Обе они исчезли после процессов над ними. Видимо папа решил уничтожить их от греха подальше. Мне было сказано, чтобы во всех анкетах на вопрос о наличии родственников за границей отвечать: нет! Хотя это было неправдой. По материнской линии у нас были родственники в Чехословакии. Моя мама по национальности чешка. Беда нас миновала.
Печальной памяти 1937 год мы встречали уже в новом доме (третье по счёту жильё в Самаре, переименованной в Куйбышев). Рядом с домом № 22, где мы жили, затем построили новый для начальствующего состава завода. Сейчас бы сказали, что это дом улучшенной планировки. Дело в том, что дом имел некоторое архитектурное оформление и, хотя был построен из силикатного кирпича, но оштукатурен и покрашен в светло-жёлтый цвет. Главное, что все, живущие в нём, имели отдельные квартиры. В квартирах была ванная комната. Этот дом запомнился мне как некий эталон жилья в советском обществе. В доме всегда было тихо, чисто, в подъезде свет, тепло, стены чистые. Для жильцов построили сарай с погребами для каждой квартиры. У нас была двухкомнатная квартира на 3 этаже. Мы вчетвером чувствовали в ней себя свободно и уютно.
К этому времени, в пятом классе, я стал ходить тоже в новую школу № 82, построенную в нашем микрорайоне. Это было типовое здание школы в 15-20 минутах ходьбы от дома. Были мы такими же школьниками, как и все: кто-то учился хорошо, кто-то ленился и имел тройки, кто-то ходил в двоечниках и с трудом перебирался из класса в класс. Были и такие, у которых хромала дисциплина. Говоря проще, хулиганили они на улице и в школе. К ним так и относились – это хулиган! Об одном из хулиганов и о нас - таких хороших - маленький рассказ.

Географичка

После летних каникул всё первое: первый звонок, первый урок по истории, математики… А это был первый урок по географии в нашем 8 «А». В конце перемены в класс вошла наша классная руководительница и сообщила нам, что у нас будет новый преподаватель по географии. После звонка в класс вошла молодая стройная брюнетка лет около 30 и сказала «здравствуйте». В ответ тридцать глоток уже подросших ребят и девчат разом выдохнули что-то среднее между «Ах, ох, ух!» У географички отсутствовал передний верхний резец, и в зубах «зияла» большая дыра. После того, как затих шум от «ах, ох, ух» и садившихся учеников, преподавательница раскрыла классный журнал и произнесла: «следующий продолжит». На что мы ответили дружным смехом, так как никто ещё не отвечал. К сожалению, отсутствие зуба было не единственным недостатком географички. Она употребляла много вводных, лишних слов. Мы тут же вооружились листочками, на которых отмечали, сколько раз произнесено «следовательно», «так сказать», «потом» и пр. И затем кто-то из нас уже почти взрослых оболтусов, голосом, который за прошедшее лето вдруг погрубел, «тихо», так, чтобы слышал весь класс и она, географичка, «шептал»: пятнадцать «так сказать». Ему в ответ: двенадцать «следовательно». А тут ещё как назло всем нам началась советско-финская война 1939-40 годов. Учительница, рассказывая о Скандинавии, не могла обойти такое событие, как война. Это было бы аполитично. Мы, ребята, враз заболели политикой, стали стратегами, и мнение наше частенько расходилось с мнением географички. Только раздавался звонок об окончании урока, мы все бросались к преподавательскому столу, окружали преподавателя и все сразу, в 5-6 голосов высказывали, в чём она не права, что вообще не так. Она спешила, хотела всем нам ответить, и вдруг раздавался ученический голос: «а что вы плюётесь!» Чем больше она спешила нам ответить, тем больше слюны и с большей силой вылетало через злосчастную дыру в частоколе зубов. Но всех превзошёл наш признанный «хулиган в законе». За безобразное поведение на уроке географичка совершенно справедливо удалила его из класса. Выходя, он остановился за спиной преподавателя, развёл в недоумении руки в стороны и произнёс: «Непонятно, что это за животное, чем оно питается – один зуб, и то шатается». Класс от таких слов онемел. Конечно, он – «хулиган в законе» был исключён из школы.
А на следующий год опять первый урок по географии. «Здравствуйте», - сказала брюнетка-географичка. Класс ответил её возгласом «ах, ох, ух!» Зуб вставлен и совершенно не отличен от других. Речь её текла плавно, ни одного «следовательно, так сказать, потом». Бессердечными часто мы были тогда подростками.

В школу ходил с желанием, учиться было не в тяжесть. Готовить уроки регулярно было правилом, обладал достаточной усидчивостью. По большинству предметов было «четыре» и «пять», за исключением русского языка и литературы. Это у меня с первого класса, но всё же двойку я исправил на твёрдую тройку. В наши школьные годы, до войны, экзамены переводные проводились ежегодно, начиная с четвёртого класса. Ученику предоставлялась возможность в течение двух-трёх дней самостоятельно работать с книгой, готовясь к очередному экзамену. Отмена экзаменов привела к тому, что подростки не умеют, да и не хотят работать с книгой. Посидеть с книгой 2-3 часа они не в состоянии. В старших классах я мог самостоятельно работать с книгой по 6-8 часов в день, готовясь к экзамену. Государство пошло на уступки лентяю, не хотелось иметь второгодников, и в результате – ухудшение школьных знаний у сегодняшних учеников.
Учителя были хорошие, энтузиасты своей профессии, отдававшие нам не только знания, но и частичку своей души. Я благодарен им за всё, за то, что привили тягу к знаниям, любовь к книге. Так уж получилось, что они продолжили развивать во мне те качества, которые прививали в детстве родители и лучшие качества, которые я увидел в моих друзьях. Родителям, педагогам и друзьям я обязан тем, чем стал. Всех учителей своих помню до сих пор и, бывая в Самаре, всегда заходил в свою школу.

О друзьях – товарищах
«Скажи, кто твои друзья,
И я скажу, кто ты».

Как я это испытал на себе, как я благодарен своим друзьям за то положительное влияние, которое они оказали на меня, за доброту их и многолетнюю дружбу. Товарищей было много. Это прежде всего мальчишки нашего двора, ребята из класса и из хоккейной команды «Зенит» Не помню, чтобы родители когда-либо говорили мне, чтобы я с кем-нибудь из мальчишек не дружил. Этого не было, но они привили мне ощущение того, что хорошо, а что плохо. Никого из дворовых ребят не чурался, играл со всеми, и они платили добрым ко мне отношением.
Но друзей было только три, и первый из них по времени – Юра Новичихин. С ним я познакомился классе в 4-5, а в 82 школе мы сидели с ним за одной партой прямо перед столом преподавателя. Нас пытались рассадить за разговоры на уроках. Сидели мы за партами даже с девочками. Но из этого ничего не получилось, даже стало шумнее, ибо переговариваться нам пришлось уже через несколько парт. Видимо учителя узнали, что мы же друзья, опыты с пересаживанием прекратились, и мы опять сидели за одной партой. Юра был небольшого роста, щуплый, но правильного телосложения и очень подвижный. Правильные, нежные черты лица, светлые волосы, серые глаза. Жили Новичихины на улице Лейтенанта Шмидта в собственном доме с садом, в котором росли вишни, сливы и тёрн. Была терраса, сарай и дворик, что было кстати, так как Юра был любознательным и любил помастерить. Дом их стоял в 5-10 минутах ходьбы от Волги, и я миновать их дом, когда шёл на Волгу, не мог. Частенько заходил к нему и помогал ему строить и клеить планеры из бамбука и бумаги, винторезиновые самолёты и катера. Однажды Юра смастерил педальный автомобиль, на котором мы катались по улице. Юра был начитанным мальчиком, я нередко заставал его с книгой и в отличие от меня по русскому и литературе он получал «четыре» и «пять». Кроме того, у него было редкое для мальчика увлечение – он посещал оперный театр. Не с родителями, а сам. Он прослушал все оперы, которые шли в Самаре, некоторые не один раз. К тому же у них дома был редкий по тому времени инструмент – патефон с набором пластинок, среди которых были народные и лирические песни, джазовая музыка и много оперных арий, исполняемых выдающимися советскими певцами. Однажды Юра поставил пластинку, диск стал вращаться, и я услышал прекрасный голос, который пел арию из оперы «Борис Годунов»:
«Это во городе было во
Казани.
Подходил молодой пушкарь
Ко бочечке.
Как та бочка задымилася,
Да как ухнула!»
Голос был изумительный. Я спросил, кто это пел. Печковский – солист Ленинградского Мариинского театра. Не знал я тогда, что мне придётся услышать о Печковском, увы, печальную историю. В 1943 году, будучи на фронте, на Балтике, в кают-компании офицеры сказали, что партизаны убили Печковского. Да, этого самого – певца Мариинки. Когда немцы подошли к Ленинграду, Печковский не эвакуировался, на чём настаивали власти. Он оказался вне Ленинграда, на даче в местности, занятой немцами. Мало того, ходили упорные слухи, что он услаждал своим пением уши немецких офицеров. В Ленинграде голод, а он распевает песни врагам. Штаб партизанского движения расценил это как предательство и приговорил его к расстрелу. Приговор исполнили. Судьба-злодейка!
Эти слушания патефона чередовались со звуками скрипки, на которой «пиликал» Юра. Нет, музыкантом он не стал. Но увлечение оперой не прошло даром и сказалось на Юрином интеллекте.
И я немного приобщался к искусству. В один из дней папа сказал, что в воскресенье пойдём в театр. Сначала это был драматический, затем последовала оперетта и опера. Я благодарен за это родителям, они познакомили меня с истинным искусством. Чего стоила процедура подготовки к театру. Мама и сестра Ляля делали причёски, надевали лучшие платья и какие-то украшения. Папа в накрахмаленной белоснежной рубашке и костюме-тройке. Я тоже принаряжался. А обстановка в театре: чинно-торжественная, праздничная. В воздухе витал дух прекрасного.
Мы все радовались, когда Юра приходил к нам домой. «О!» - восклицал папа, - «к нам пришёл Юрич!» Юра живо делился своими впечатлениями: - «Сегодня, дядя Шура, я писал сочинение с себя». – «Разве это возможно?» - отвечал папа. Юра похлопал ладонью по своей груди и произнес: «Обломов!» Так он определил одну свою черту: воспитание хорошее, школьные знания тоже, но вот не хочется свои задатки использовать на 100 %. Лень. От себя добавляю, что лень у него была запрятана далеко внутрь. Он всё время занимался чем-то нужным, полезным. Никогда не «балдел». Лень – это как мечта о ничегонеделании.

По мере перехода из одного класса в другой, мы взрослели. Уже давно не бегали по коридорам, а чинно беседовали в перемены. Стали заводить себе причёски, опрятнее одеваться, находить общие интересы в школе и вне её. Девчата превратились в настоящих барышень, и с ними завязывались дружеские отношения. Но была у некоторых и настоящая любовь. Помню, в 9 классе одна из учащихся – красивая брюнетка с пышными развитыми формами полюбила парня, нашего же одноклассника и он её. Все знали, что они любят друг друга. Между ними всё ясно и по окончании школы они поженятся. Пока же они школьники и держали себя выдержанно, не переступая дозволенного.
Я написал выше, что мы были такими же мальчишками, а девчата – девчонками. Нет, мы отличались в лучшую сторону. Никто из девчат не курил, многие ребята тоже. Не только девчата, но и большинство ребят не сквернословили. В присутствии девчат вели себя выдержанно. Никакой выпивки, а о наркотиках и понятия не имели. Большинство стремилось получить образование.
Школа жила полнокровной жизнью. Участвовали в различных кружках, проводились конкурсы самодеятельности школьные, районные, городские. Выпускалась красочная стенная газета. Устраивались молодёжно-комсомольские вечера, на которых я несколько раз бывал и танцевал с Ниной Макаровой, моей одноклассницей. Эти занятия привили чувство товарищества, коллективизма, причастия к общему делу. Было хорошо и весело. Особенно в дни государственных праздников – 1 Мая и 7 Ноября. Город расцвечивался транспарантами, разноцветными флагами и фонарями. Видны карикатуры на буржуев – капиталистов, которых тогда рисовали пузатыми, сидящими на мешках с миллионами. Магазины накануне праздников наполнялись народом, торговля шла допоздна. С утра у всех приподнятое настроение. Из репродукторов льётся весёлая и радостная музыка. Утро красит нежным цветом, да и холодок бежит с прохладцей. Большинство шло на демонстрацию с желанием, шли всем классом, всей школой. Шутки, смех, музыка, песни слышались повсюду. От людей исходило тепло. Конечно, находились и такие школьники, которые не ходили на демонстрации. Обычно они говорили: «А ну её, демонстрацию, тащись туда и обратно». А вот флаги и транспаранты нести не хотели. Они ограничивали возможности, и их нужно было нести обратно в школу.
Выборы 1937 года в Верховный Совет СССР превратились во всеобщее ликование. Праздник был такой, что я не выдержал и спросил папу, почему так ликует народ, ведь выборы были и раньше? Отец ответил, что по новой Сталинской конституции в выборах участвуют все, выборы прямые. Раньше же определённые группы населения были лишены избирательных прав.
Мы не только учились, но и здорово отдыхали. Ни компьютеров, ни телевизоров тогда не было, поэтому всё свободное время проводили на улице. В Самаре морозная и снежная зима. Я её хорошо переносил и использовал на все 100 %. Любил ходить на лыжах. Лыжи у нас тогда были простые, берёзовые и по цене доступные каждому. Одевали их на валенки. Спортивные лыжи с ботинками и креплением «ратафеллы» были лишь у лыжников – спортсменов. А ещё у взрослых дядей – любителей походить на лыжах были пексы. О них мало кто знает. Это такие мягкие кожаные ботинки, двухслойные с войлочной прокладкой и крепким загнутым носом. Этим носком захватывали ремешок лыж, и никаких креплений не требовалось. Пексы были тёплыми и мягкими, ходить в них было легко. Мы, живущие на окраине города, могли становиться на лыжи прямо у подъезда дома. В обычные дни прогулки были непродолжительными, а в выходные дни уходили далеко за Волгу на полдня. И вот ведь что, придя с такой прогулки и пообедав, я немного занимался, а вечером шёл на каток на пару часов. Принцип такой: когда идёт снег, ходили на лыжах, а в ясную погоду – на каток.
О катании на коньках следует сказать особо. В городе было несколько стадионов. Все они заливались льдом, и катание на коньках было одним из массовых видов отдыха зимой. Я еще застал у мальчишек из бедных семей самодельные коньки. На деревянную основу – «подошву» прикрепляли вдоль проволоку, которая и служила лезвием конька. При помощи верёвочных закруток они прикреплялись к валенкам. Катались на них прямо на улице по дороге. Раньше зимой дороги не очищались до асфальта. Постепенно на земле создавался утрамбованный, полуледяной слой. Грузы возили на санях, запряженных лошадьми, а мы гоняли на коньках! Лучше было бы на «снегурочках». Они как раз для такого снега и приспособлены. Сейчас, когда во многих городах катки не заливаются, хорошо бы вновь ввести в обиход коньки «снегурочки». Шиком считалось прицепиться на коньках за появившиеся перед войной машины, но не непосредственно за борт, а за верёвку. Стоит группа пацанов, человек четыре – пять и ждёт, когда из-за поворота выйдет машина. Один набрасывает крюк, а остальные веером за верёвки. Я пробовал один раз, но пришёл к выводу, что это опасно. Умудрялись наиболее отчаянные головы зацепиться за трамвай. У меня были хоккейные коньки, и я ходил на каток. В субботу или воскресенье вечером их заполняли тысячи людей. Уже при подходе к стадиону слышалась весёлая музыка, небо над катком озарено освещением. Ага, значит всё в порядке, каток работает. Слышится разноголосица и характерный звук скользящих по льду сотен коньков. Если вы поторопились и пришли пораньше, то вам повезло. А если задержались, то придётся постоять в очереди за билетами в кассу, пока не освободятся места в раздевалке. Да, катание было платным, но зато тёплая раздевалка с гардеробом и буфетом. Когда смотришь сверху, с снегового вала, окружавшего каток, то сначала движение людей кажется хаотическим. Но это не так. В центре слева – группа любителей фигурного катания. У них и коньки соответствующие. Они описывают на льду незамысловатые «па». А в центре справа носятся сломя голову подростки. Этим обычное катание не в радость. Им бы покрутиться, повертеться на виражах, показать свою лихость. Играют в «пятнашки». В сторонке те, кто осваивает азы катания на коньках. У края по большому эллипсу катка те, которым нужно не только движение тела, а и душа, эстетика. Эти на бегашах – беговых коньках. У них хорошая экипировка. Ведут себя чинно и спокойно. Нередко вдвоём. Она в свитере и шапочке неповторима. Взявшись за руки, они скользят круг за кругом, и ты любуешься слаженностью, отточенностью и красотой движений. Я любил пристроиться за такими ценителями бега на коньках и чувствовать, что я, мальчишка на своих хоккейных, не уступаю им. Устал и захожу в теплушку-раздевалку. От печей исходит приятное тепло, можно руки и ноги погреть. Выпьешь стакан чая с коврижкой и опять на лёд. А знаете ли вы, что такое коврижка? Счастлив тот, кто её едал. После катания – ноги в валенки. Мягко, тепло, а ноги гудят, как телеграфные столбы. Валенки – это непревзойдённая зимняя обувь в снежных и морозных районах. По значимости с валенками может соперничать только шапка-ушанка. Но ни конькобежцем, ни лыжником себя не представлял. А вот хоккеистом мог бы стать неплохим. Конечно, любителем. Мы и не представляли, что футболист или хоккеист – это профессия. Играли в хоккей с мячом, то есть в русский. О хоккее с шайбой, канадском, мы не слыхали. Играть начал второклассником. Будучи учеником четвёртого класса, я уже умудрился получить спортивную травму. Малюсенькая остренная льдинка попала от удара клюшкой об лёд мне в глаз. Была ранка, и я две недели отлежал в глазной клинике. Ранка зажила, но острота зрения на этот глаз составила всего 0,3. Хоккей в Самаре был очень популярен. Проводилось первенство города, и каждое спортивное общество выставляло пять команд: детскую, женскую и три взрослых. Я, как немного подрос, стал играть за детскую «Зенита». К 15-16 годам я владел клюшкой почти как ложкой, знал много обманных финтов, к тому же я левша. Прочили в первую взрослую, как подрасту и достигну 18 лет. В хоккей играла и моя сестра, чем отец был очень недоволен, считая это не женским спортом. Сестра моя очень хорошо бегала на лыжах, именно бегала. Ей даже выдали спортивные лыжи с ботинками. Но они стояли от соревнования к соревнованию, в которых она, старшеклассница, выступала за взрослых, занимая приличные места. Ей для этого прибавляли года. Видимо её, как и меня, влекли игровые виды спорта. Она вообще была компанейской девушкой, и влекло её чувство товарищества, команды.
В декабре 1940 года мне исполнилось 16 лет, и я получил паспорт. Дома отметили это событие. Я пригласил свою школьную подругу, которая училась двумя классами ниже, с редким именем Новелла.
Учёба в школе занимала всё больше времени, да и отношение к ней у меня стало более серьёзным. Условия для учёбы были отличные. Дома в каждой комнате стояло по письменному столу. За одним сестра, за вторым я. К домашним работам нас привлекали редко. В квартире, да что в квартире, в доме была тишина. У меня уже выработался определённый регламент работы и распорядок дня. Это позволяло мне экономить время для отдыха. Занимался систематически и стремился выполнять домашние задания. Учеба моя шла по восходящей линии: чем старше класс, тем лучше ставились оценки. Может быть, в поведении я и был лучше многих дворовых ребят, но не пай-мальчиком. Забирался и на чердаки и на крыши, спускался по пожарной лестнице. Пару раз лазил в чужой сад за яблоками, имел рогатку. Играл со всеми ребятами двора. Ни отец, ни мать никогда не запрещали мне с кем-либо не водиться по причине того, что тот или иной мальчик плохой. Зато они сумели внушить мне, что такое хорошо, а что такое плохо. Они же приучили меня к определённой житейской осторожности, как держаться вне дома. Имел привычку всегда говорить, куда иду и когда возвращусь. Считал неприличным возвращаться домой поздно. К 9 классу я подрос до 170 см, был коренастым, упитанным, плотным. Имел густые чёрные волосы и ещё черней брови. На верхней губе появился пушок, который я стал сбривать. К моему большому сожалению, ушёл в другую школу Юра Новичихин. Он посчитал её более сильной. Мы оба планировали поступить в Самарские институты.
В девятом классе со мной сидел другой парень, некрасивый, с лицом, покрытым «возрастными» угрями. Но способный, умный и хороший товарищ. Когда я и Борис Соснин в 1941 году уходили в военно-медицинское училище, он спросил: «А можно в училище связи?» Тут же получил согласие. Кроме этого парня в класс пришли и другие ребята и среди них Гена Майченков. С ним я сразу подружился. Он был такого же роста, как и я, и тоже жгучий брюнет. Симпатичный, общительный, весёлый парень с чувством юмора. В то же время скромный, выдержанный, вежливый. Не курил, не сквернословил. Очень компанейский, сразу оказывался душой компании. Гена бывал у нас дома, я часто заходил к нему. Он жил с матерью и младшей сестрой в собственном доме у оврага Подпольщиков. Собственно, какой это дом, так, хата, мазанка. Не помню, был ли в том доме пол. Вот русская печь была, ею они и согревали дом зимой. Жили очень бедно. Сажали у дома картошку. Мне особенно импонировало то, что он всегда держался на равных, с достоинством. Чувствовал свою физическую и духовную равнозначность. А в чём-то он нас превосходил. Не слышал от него жалоб на жизнь и на эту тему не вёл разговоров. Зависти в словах и поступках не было. Тогда я вынес на всю жизнь мнение, что богатство на одном полюсе и бедность на другом – это несправедливо. Пусть не будет богатых, но чтобы не было бедности. Бедность не порок, но большое свинство.
Тогда же в нашем классе учился Толя Русецкий. Мы нередко собирались у них, что-то обсуждали, о чём-то спорили. Пришли в класс девушки Ольга Кузина и Лена Вологжина. Как-то незаметно образовалась четвёрка: Ольга, Лена и два Гены. К тому же я поссорился со своей школьной подругой с редким именем Новелла. Жизнь показала, что со стороны Ген то была чисто товарищеская дружба. Вместе были на школьных вечерах, праздничных демонстрациях, отдыхали в ЦПКиО.
Чуть позже Гены пришёл в наш класс Борис Соснин, который до сего времени является моим другом. Среднего роста, крепкого телосложения, жилистый. Правильные черты русского лица, открытый взгляд серых глаз. Негустые волосы с залысинами зачёсаны назад. Вёл себя спокойно, уравновешенно. Говорил не торопясь, рассудительно. Ходил, слегка пружиня в коленках. Не курил, нецензурных слов не употреблял. Приехал с Урала, из Златоуста. Я его как-то встретил в летние каникулы. Он шёл с плотницким инструментом в руках. Оказалось, что он подрабатывает плотницким ремеслом. Видимо, к жизни он относился серьёзно. Борис был склонен к технике. Учась в школе, он окончил автомотошколу и получил права на управление мотоциклом и автомобилем.
Лето в Самаре жаркое и тут над всеми господствовала Волга. Плавали всеми стилями. Сестра к тому же плавала красиво, в воде могла находиться до посинения, и нужно было её оттуда выгонять.
Город Самара стоит на высоком левом берегу Волги в 20-30 км от Жигулёвских ворот вниз по течению реки в самой излучине Самарской луки. Высокий левый берег является как бы продолжением отрогов Жигулёвских гор, которые, постепенно понижаясь, доходят до реки Самары, которая и является границей города. В своём понижении почва дала «трещину», образовав глубокий овраг, которому народ дал название «Овраг подпольщиков». Этим оврагом ограничивался город с другой стороны, расположенной вверх по течению Волги. Город имел выраженную перпендикулярную планировку. Одни улицы идут параллельно Волги, другие перпендикулярно к ней, образуя несколько спусков к реке. Особенно круты спуски в центре города, как, например, у памятника В.И. Ленину. Спуск к тому же прямой. Здесь ходил трамвай, который не доезжал до набережной, сворачивая на перпендикулярную улицу. Раза два мне приходилось спускаться здесь на трамвае и, признаюсь, не без волнения. Мне приходила мысль, что если трамвай сорвётся с тормозов, то остановить его будет невозможно, так и покатится в Волгу. Другие спуски были зигзагообразные, по причине их высоты. Каменные дома в городе разной этажности. На центральных улицах крупные с некоторым архитектурным оформлением. Были и красивые здания: драматического театра, Дворца культуры, здания Облисполкома, Управления Куйбышевской железной дороги, Кирха и другие. Но некоторые улицы были застроены преимущественно двухэтажными домами, отличающимися друг от друга фасадами. Видимо, это стиль старой, дореволюционной купеческой Самары. Основным видом транспорта был трамвай. Автобусов и троллейбусов не было. Были целые районы, застроенные индивидуальными деревянными домами. Город зеленый, но пыльный, так как многие мостовые были выложены булыжником. Спуск к Волге, начинающийся от Серых домов, - длинный, изгибающийся и относительно плавный. Только в нескольких десятках метров от береговой черты он заканчивался крутым обрывом. Дальше шла прибрежная полоса из булыжников и гальки. Овраг подпольщиков глубокий, поросший орешником и другим кустарником. На дне оврага протекал ручей. Недалеко от места выхода оврага к Волге через него был переброшен мост, который назвали «Чёртов мост». По склонам оврага селился самарский люд, те, кто не рассчитывал на получение жилья. Рассказывали, что здесь строили не просто землянки, а земляные квартиры с прихожей, кухней и комнатами. И вот какая особенность, утверждали, что в землянках было сухо, отсутствовала свойственная им сырость. Сам я в них не бывал. За оврагом подпольщиков начиналась загородная зона отдыха. Начиналась она ЦПКиО, продолжалась садами и дачами горожан и заканчивалась на поляне им. Фрунзе санаториями и домами отдыха. Поляна им. Фрунзе – открытая, расположенная высоко над Волгой, площадка. Санатории и дома отдыха прятались рядом в зелёных насаждениях. Один раз я спускался с поляны им. Фрунзе к Волге на машине. Не думал, что спуск такой крутой и длинный. Дальше отроги Жигулёвских гор. Когда плывёшь на пароходе вверх, то видишь, как по обе стороны от берегов начинается гряда невысоких, высотой 200-300 метров, гор. А между ними белый пирамидальный Царёв курган. Каждые горы красивы своей присущей им красотой. Одни грозные, неприступные, покрытые снежными шапками. Другие знамениты альпийскими лугами. Жигулёвские горы со стороны казались мне какими-то домашними, светлыми, радушными, особенно в солнечный день. Невысокие, покрытые растительностью, как будто они и должны быть здесь, чтобы украсить ландшафт. Летом от них веяло теплом. Внизу они покрыты орешником и в районе Жигулёвских ворот склоны их крутые. А вот если встать на поляне Фрунзе спиной к Волге, то перед тобой простилалось большое обширное поле, не то поросшее дикой травой, не то местами засаженное овощными культурами. Это место называлось Безымянкой. Знаменитое место и название.
Центральный парк культуры и отдыха заслуживает отдельного повествования. Дело в том, что сейчас отношение людей, горожан к ЦПКиО совсем иное. Раньше ЦПКиО был одним из основных мест отдыха. Накануне выходных и в выходные вечером в парк устремлялась масса принаряженного народа. И это несмотря на то, что из города следовало ехать трамваем до «кольца» и у оврага подпольщиков пересесть на другой. От центрального входа в ЦПКиО шла широкая асфальтированная и длинная аллея. Заканчивалась она на высоком обрывистом берегу Волги. К берегу спускалась широкая деревянная лестница в сотню ступеней. У берега был дебаркадер, куда причаливали речные трамваи, шедшие из центра города. У волжского обрыва стояла беседка. Посмотрев «Бесприданницу», мы думали, что именно здесь сидела героиня Островского, так похожа беседка на киношную. С высокого берега открывался прекрасный вид на Волгу, заволжские дали и Жигулёвские горы. В парке были все аттракционы, обязательная танцплощадка и даже вышка для прыжков с парашютом. На танцплощадку не пробиться, билеты уже не продают. Но главное не сам парк, а то, какое огромное количество людей здесь отдыхало вечером и до 23-24 часов при свете ламп и фонарей. Главная аллея парка представляла сплошной движущийся в определённом направлении и ритме живой поток. Город, расположенный высоко над Волгой, создавал красоту и украшал Волгу. Волга работала, украшала Самару и давала самарцам хороший отдых. Кто на весельных лодках, кто на моторках и катерах, а кто речными трамвайчиками следовали в облюбованные ими места на берегу Волги. В хороший солнечный день заводской буксир «Ударник» приводил баржу, которую заполняли отдыхающие. Буксир тащил баржу в намеченное место отдыха. На барже бочка с пивом, буфет с нехитрой снедью. Целый день загорал, купался народ самарский. А вечером порядком уставшие от отдыха люди возвращались домой. И слышалась песнь: «Ах, Самара, городок, беспокойная я,
Беспокойная я, успокой ты меня…»
Буксир «Ударник» заслуживает несколько строк. Во-первых, это был труженик, приводивший и уводивший постоянно баржи, приводил с грузами, уводил порожними. Во-вторых, он был замечателен своим двигателем. Однажды «Ударник» стоял у дебаркадера, я подошёл к нему и услышал звук, напоминающий звук горящей паяльной лампы. Заглянул внутрь. В машинном отделении двое мотористов паяльными лампами разогревали докрасна головку единственного цилиндра. Разогрели, крутанули маховик, и мотор заработал. Всё просто: мазут или солярка капает на раскалённую головку, следует вспышка, сжатый газ толкает поршень, и так без конца. Как вечный двигатель почти. Я спросил, что это за двигатель. – «Дизель», - ответили мне.
Самара запомнилась мне красивым, большим городом, промышленным и культурным центром, удовлетворяющим и физические, и культурные, нравственные, эстетические запросы людей. И драматический и оперный театр (здесь ставили и оперетту и музкомедию) обладали прекрасными зданиями и хорошими труппами. Институты, техникумы позволяли получить образование. В городе было много клубов, библиотеки и немало хороших площадей и памятников, зданий. Лучший в Союзе памятник В.И. Чапаеву. Музей, стадионы, водные станции. Это и многое другое позволяло самарцам хорошо и всесторонне отдыхать и развиваться.
Конечно, это взгляд подростка, юноши. Но и мы чувствовали, что предвоенные годы – сложный и тревожный период. Внутри страны волновали судебные процессы над так называемыми врагами народа. А вне страны: Италия оккупировала Абиссинию, Япония вторглась в Манчжурию и Китай, гражданская война в Испании, провокации японской военщины на Хасане и Халхин-Голе, советско-финская война. Пошли слухи и разговоры о скорой войне с Германией. И вдруг, как снег на голову, договор о ненападении между СССР и Германией. Ну, это хорошо, договор-то о ненападении. Но когда за этим последовал и договор о дружбе между нами, то он поверг нас в шок. Какая может быть дружба с фашистским государством? Мы были в недоумении. Я считаю, что этот договор сильно дезориентировал советских людей. В разговорах появились расхолаживающие нотки, вроде того, что, конечно, немецкие рабочие не допустят войны.



Депортация

Произошло это в 1940 году, когда я учился в девятом классе. Немецкий язык преподавала нам стройная, высокая, крепкая и ещё молодая женщина с копной рыжих волос на голове. Рыжие волосы были у неё от природы. Рыжие веснушки на лице и коже тоже были от природы и нации. Она была немкой. В тот день, когда она вошла в класс, мы сразу заметили, что у неё что-то случилось. Глаза заплаканные, рыжие волосы взлохмачены больше обычного. Она сказала, что проводит с нами последний урок, так как уезжает, при этом голос у неё дрожал. На наши вопросы классный руководитель ответила, что её, как немку, советскую немку, высылают из Куйбышева в Сибирь или в Среднюю Азию, точно не знает. Мы, учащиеся, столкнулись с этим впервые и были удивлены случившимся. Вскоре я узнал, что высылают Вайсманов с младшим сыном. Старший Вайсман работал на заводе им. Масленникова. Я и не знал, что они немцы, все Вайсманы говорили на чистом русском языке. Удивляться происходящему мы перестали, когда узнали, что всю автономную область немцев – поволжцев выслали, а область автономную ликвидировали.
Как бы то ни было, а в мае – июне 1941 года все мы: я, Гена Майченков, Борис Соснин, Юра Новичихин, Толя Русецкий и другие наши одноклассники окончили 9 класс, и ушли на летние каникулы.