Название: Misunderstanding / Непонимание
Автор: ДарьяИвлева (Benzin)
Персонажи: Том/Билл
Рейтинг: G
Жанр: AU, Fluff, Romance, Humor, POV Gustav
Категория: Slash
Размер: Макси
Статус: Закончен
Краткое содержание: Том - 16-летний весельчак и раздолбай, прогуливает уроки, дерется и дерзит взрослым. Но когда в классе появляется новичок, милый и тихий Билли, все меняется. Первые сомнения, первые чувства, первая любовь - разве это не прекрасно? Но лишь один человек никак не может этого понять... Он-то и расскажет нам эту простую и романтическую историю, отношения Тома и Билла глазами лучшего друга Тома - занудного ботана Густава.
От автора: Легкий школьный фик без особой смысловой нагрузки и с каноническими персонажами.

Я вывалился из кабинета с единственным желанием – оказаться где-нибудь подальше от этого места, в тундре, джунглях, на северном полюсе, где угодно, только бы там не было Шекспира и Каулитца, на пару разжижающих мой мозг. Том, как назло, не отставал и шел за мной, весь трясясь от желания поговорить на свою больную тему, или от какого другого желания – мне решительно все равно. Я подошел к стенду с расписанием и стал демонстративно его изучать. Друг ждал, пыхтя и топчась на месте, шмыгая кровавыми соплями. И на что я надеюсь, он никогда еще не отступался от того, что могло взбрести ему в не отягощенную разумом голову.
Наконец, над ухом раздался клацающий звук, с которым открылся рот Каулитца, и Том даже успел издать полбуквы, но его перебил другой, вкрадчивый и тихий голос:
- Разрешите мне…
Том тут же без церемоний оттолкнул меня от стенда, и Билл, втиснувшись между нами, принялся водить пальцем по стеклу, ища наши уроки. Он хмурил лоб, вздыхал и качал головой – видимо, у него проблемы с фокусировкой зрения, иначе бы он сразу заметил расписание для нашего класса, так удобно расположившееся у него под носом.
- Не могу найти, - прохныкал он. – Где наши уроки?
- Давай поищем вместе, - вызвался Том. Я закатил глаза и хлопнул себя по лбу – Каулитц пристроился под боком у Билла и, накрыв его руку со страшными ногтями своей, медленно повел ее к середине стенда. – Вот здесь… видишь? – Том нашел нужные уроки и прижал к стеклу ладонь Билла. Тот хихикнул.
- Спасибо.
- Не за что. – Каулитц широко улыбнулся и нехотя отнял свою лапу. Билл принялся списывать со стенда, черкая в крошечном блокноте с черной бархатной обложкой и блестящим серебряным узором в виде черепов. Я заметил, что и ручка у него была наподобие его ногтей – такая же черная, острая и противно царапала по бумаге.
- Смотрите-ка, следующая литература уже в среду! – Сказал он.
- У нас только два дня, чтобы выучить эти долбанные стихи? – Скривился я.
Билл захлопнул блокнот и уставился на меня.
- Тебе не нравятся стихи, Густав?
- Нет.
- Очень жаль. Ведь в них раскрывается вся сущность, красота и сила человеческих чувств! Самая разнообразная их палитра! И верность Родине, и материнская нежность, и восхищение величием природы, и… - Билл опустил ресницы и покраснел, - … сладость любви.
- Все равно не люблю стихи.
- А я люблю! – Гаркнул Каулитц. Я с недоумением воззрился на него. – Люблю стихи! От Шекспира вообще тащусь!
- Правда? – Билл повернулся к нему. Том затряс головой в знак согласия, и его серые от пыли дреды с прицепившимся к одному из «щупалец» сигаретным бычком весело запрыгали на его спине и плечах. - Я обожаю Шекспира! Он гений! Каждое его произведение для меня – как концерт Берлинского оркестра, как солнечный лучик, всеми цветами радуги переливающийся в маленькой росинке на зеленой травинке, словно бриллиант высшей огранки. Для меня слушать его сонеты в выразительной душевной декламации – будто выйти ранним летним утром на луг или опушку леса, когда под ногами вся земля сверкает, усыпанная драгоценностями! Так ведь, Том?
- Разумеется, именно это я и хотел сказать, - не моргнув глазом, соврал Каулитц.
- А что это значит для тебя? – Билл придвинулся к нему поближе, отставляя одну ногу и кладя руку на бедро. Том испуганно покосился на меня, но тут же нашелся:
- Для меня это словно игра на гитаре. Чувствовать слова на губах, как упругость струн под пальцами, слушать их мелодию, будто песню собственного сердца…
Моя челюсть болталась где-то у пола – столько лет знаком с Томом и подумать не мог, что он может такое выдать. Каулитц сам, кажется, был в некотором шоке от себя.
- Ты играешь на гитаре? – Спросил его «любовь».
- Да. Люблю посидеть дождливым вечером у окна, смотреть, как по стеклу стекают капли, и перебирать струны, слушая их мягкие, неспешные переливы…
Чего он гонит? Когда он последний раз с гитарой сидел – а кто тогда с Яном и его дружками пиво в парке хлещет? А кто к девчонкам в окна лазит? Эй, Томас Каулитц, обманывать нехорошо!
- Серьезно? – Билл весь вытянулся и стал как-то еще длиннее.
- Посмотри на мои руки, они не дадут соврать. – Том предъявил свои кисти со сбитыми костяшками. Билл тут же вцепился в них, отчего Каулитц вытаращил глаза и судорожно схватил воздух ртом. Я уныло смотрел на все это, нетерпеливо ожидая звонка, чтобы можно было пойти на урок и увести это позорище.
- И, правда, такие натренированные пальцы…
Том автоматически переключился в режим «мачо», и у него вырвалось:
- Эти пальцы делают музыку, детка.
Тут же он дернулся и прикусил язык, виновато смотря на Билла. Тот лишь глянул на Тома с удивленной улыбкой и выпустил его руку.
Прозвенел звонок, и я с облегчением выдохнул. Неподалеку нарисовалась Анжела и недовольно крикнула:
- Билл, ты идешь?
- Сейчас! Том, в тот вечер после вечеринки мне было так весело с тобой. Почему мы сейчас так мало общаемся?
- Не знаю. – Каулитц пожал плечами, ухмыляясь. – Надо исправить это досадное недоразумение.
- Билл! Быстрее!
- Иду! Конечно, надо исправить. Нам интересно вместе, и мы могли бы стать хорошими друзьями.
- Буду рад. – Тома снова заклинило, его болтливый язык потянулся к сережке пирсинга – наверное, он уже не контролирует это движение. Билл поправил сумку на плече и пошел к Анжеле, выпускающей дым из носа.
Я топтался на месте, ожидая, пока Том соизволит обратить на меня внимание. Наконец, он шевельнулся, довольная улыбка сползла с его лица, и он сказал:
- Минуточку… друзьями?!
- Чего – друзьями?
- Он предложил мне стать друзьями! – В голосе Тома послышались истеричные нотки.
- Ну, здорово. Делаешь успехи.
- Ты не понял! – Каулитц топнул ногой, облик мачо исправился куда-то в мгновение ока. – Я не могу быть его другом!
- Почему это?
- Потому что он мне нравится! О какой дружбе может идти речь?
- С его стороны, наверное, о самой обыкновенной дружбе между двумя парнями. Как между мной и тобой.
- Я не хочу с ним такой дружбы, как с тобой.
- Чем это дружба со мной плоха? – Обиделся я. Том взмахнул руками.
- Густав, блин, да не плоха! Просто мы с тобой друзья, и к тебе я испытываю дружеские чувства, даже иногда братские. – Внутри что-то зашевелилось, и мне стало как-то неловко. – Но с ним все не так! То, что я чувствую к Биллу… это… это как… это так приятно. И так больно одновременно!
- Чувак, ты меня пугаешь, - пробормотал я и не соврал – внешний вид Тома оставлял желать лучшего, и свежие «боевые» раны только усугубляли обстоятельства. Он заныл и схватился за щеку.
- Бл*, башка трещит… Может, свалим?
Я обернулся на расписание. Оставшиеся уроки – психология, физкультура, блин, математика в конце, не хочется пропускать. Но чего не сделаешь…
- Ладно, пошли.
Том сделал удивленное лицо, но спрашивать какую-нибудь ересь в духе «ты кто, где мой друг» не стал.
Школьный автобус еще не ходил, поэтому пришлось тащиться через всю улицу на остановку садиться на обычный. Я нашел в сумке несколько монеток, Том поскреб по карманам и добавил своей мелочи. Оплатив проезд, мы сели в самый конец автобуса, подальше от пожилой дамы в идиотской соломенной шляпе и грузного спящего мужика. Друг отвернулся к окну и непривычно молча сидел, щурясь от солнца, светящегося в окно.
- Слушай, Том… Ты сказал, что у тебя чувства к Биллу. Думаешь, у Билла к тебе тоже?
- Я бы хотел рассчитывать на это.
- На каких основаниях?
- В смысле?
- У тебя есть доказательства того, что Билл относится к тебе так же, как и ты к нему? Я имею в виду веские доказательства, а не пару случайно брошенных взглядов и все такое.
- Э-э-э… Ну, сегодня вот после первого урока он меня погладил…
- То есть, раз он тебя потрогал, значит, ты ему нравишься?
- Блин, Густ, он мне нравится, и я хочу, чтобы я ему тоже нравился – ну какие еще основания у меня могут быть? – Вспылил Том. – Это естественно, хотеть, чтобы твои чувства были взаимны, неразделенная любовь меня как-то не прет!
- Это понятно, но с чего ты вообще взял, что существует такая возможность, что Билл в тебя влюбится?
- А почему бы и нет? Он же бисексуал, для него нормально положить глаз на другого парня.
- Вот-вот, вслушайся в то, что ты сказал. Он – би-сек-су-ал. – Я выделил это слово, произнеся его по слогам. – Не гей – бисексуал. Девушки ему тоже нравятся. И, может, даже больше, чем парни.
- На это ты намекаешь?
- На то, что он вполне может так же влюбиться в какую-нибудь девушку из нашей школы, поэтому ты для него не вариант. Почему ты девчонок списал со счетов, они для тебя точно такие же конкурентки, как и парни.
Каулитц задумался, кусая губы.
- Ты прав… Это усложняет ситуацию. Парню-то я хоть морду набить могу.
- Да уж, я видел, как ты Бену морду набил…
- Это неважно, ему просто повезло! – Он снова повысил голос. – Но я с ним дрался!
- Хорошо, ты с ним дрался и даже несколько раз ударил. Но Бен парень, хоть и ублюдок. Девушку ты же не можешь ударить.
Том фыркнул.
- Почему это не могу ударить? Ударю еще как! Да ей так вмажу, что отлетит нах*й! Будет знать, как моего Билла отбивать!
- Тихо-тихо, ты, Рембо! Узнай сначала, кому вмазывать…
- Да что тут узнавать – это Анжела! Она повсюду за ним таскается и липнет к нему, как муха, сраная навозная муха.
- Точно так же ты, помнится, и про Бена решил – и что, подтвердились твои догадки?
- Хочешь сказать, что я идиот?
- Нет, я хочу сказать, что ты делаешь поспешные выводы.
- Тогда давай, предложи что-нибудь, раз ты такой умный!
Женщина в шляпе обернулась на нас и скорчила недовольную мину.
- Спокойно. Давай будем присматриваться к Биллу, к тому, как он ведет себя с той или другой девушкой, как он разговаривает, пытается ли оказать знаки внимания. Давай получим доказательства! У тебя нет ровным счетом никаких поводов для того, чтобы сходить с ума. Вот когда увидишь своими глазами, когда точно будешь знать, что у него кто-то есть, тогда и бесись на здоровье. Чего ты нервы-то раньше времени тратишь? А вдруг зря? Тогда все твои выходки типа сегодняшней драки окажутся напрасными.
Том вздохнул и кивнул головой, соглашаясь.
- Буду держать себя в руках.
Ага, как же… Нет, друг, я с тебя глаз не спущу, я тебя знаю. Тебе дай только повод, будешь головой о стену биться, не жалея стены. А, в принципе, и повода не надо. Эх, Том, псих он и в Африке псих.

- Добро пожаловать, проходите, вытирайте ноги! – Завопил повеселевший Каулитц, когда мы переступили порог его комнаты. Он стащил рюкзак с плеча и швырнул его в угол в кучу разного барахла. В сумке что-то жалобно звякнуло.
- Скорее нужно вытирать ноги, выходя из твоей комнаты, - пробормотал я, примериваясь, куда бы встать, чтобы ни на что не наступить. – Ты живешь на помойке.
- Эй, я убираюсь в своей комнате! – Возмутился Том, снимая толстовку, украшенную серо-зелеными разводами от пыли и травы. – Мать заставляет… Сама-то она давно сюда не заходит.
Друг засмеялся и, преодолев комнату скачкообразным маневром, развалился на кровати. Кровать у Каулитца вряд ли предназначена для сна, по крайней мере, я бы на ней спать не стал. Да что там – и садиться-то на нее страшно. Одеяло скомкано в кучу и высится на кровати горкой, простынь собрана, в некоторых местах выпуская наружу матрас, а в других свисая до пола, комок неопределенной формы, бывший когда-то подушкой, первоначальная белизна наволочки которой давно затерта елозаньем по ней дредов Каулитца.
Я редко бываю в доме Тома, а если и бываю, то стараюсь не заходить в его комнату. Хаос, царящий в ней, выводит меня из равновесия, сеет иррациональную тревогу и дискомфорт в душе и голове. Мне постоянно кажется, что весь этот бардак, все вещи, которыми завалено пространство спальни, того гляди поднимутся вверх и начнут кружить вокруг меня небольшим, но, тем не менее, разрушительным для психики подобием торнадо. Письменный стол и тумбочка были заставлены самым разнообразным хламом, который только можно себе представить: кипа разъезжающихся альбомных и тетрадных листов, исписанных почерком Тома – тщетные в виду неодолимой лени и легкомыслия Каулитца попытки сочинять мелодии, рисунки, в подавляющем большинстве своем на агрессивно-сексуально-озабоченную тему, разноцветные баночки и бутылочки из под коктейлей и лимонадов, конфетные фантики, обертки от шоколада, какие-то маленькие фигурки… Где же он хранит учебные принадлежности? Может, в ящиках стола? Отодвигаю один и тут же задвигаю. Судя по содержимому, учебой там и не пахнет… На спинку стула грудой навешаны шмотки Тома, футболки и худи всевозможных цветов и оттенков, на кресле у двери – море дисков, некоторые в потрескавшихся или сломанных коробках, без обложек, поцарапанные, затертые. Через всю спальню протянута бельевая веревка с прицепленными на нее кепками – в Новый год даже гирлянду вешать не надо. Стены пестрят глянцевыми мускулистыми афроамериканцами с золотыми фиксами на зубах и не отягощенными моралью девушками в нижнем белье такого покроя, что я чувствую, как у меня начинают гореть уши от стыда. Пола у комнаты будто и нет вовсе – он полностью, без единого намека на ковер или линолеум, покрыт разным мусором, грязной одеждой, ботинками, скомканными бумажками, все хрустит, трещит и пружинит под ногами. И над этим ужасом, как король на троне, на своем ложе возвышается хозяин спальни, закинув руки за голову и качая ногой, всем своим видом показывающий, будто это помоечное место – земной рай.
- Бл*, Густ, чего ты там топчешься? Проходи уже. Не бойся, тараканов у меня нет.
- Откуда мне знать? – Язвительно ответил я, щурясь на ухмыляющуюся физиономию Тома.
- Ну, я вон позавчера пиццу оставил на столе, до сих пор ни одного жука в ней не копошится.
Я покосился на засохший кусок и сглотнул.
- Том, ты когда-нибудь слышал такое слово «гигиена»?
- Гигиена? Это что? А, знаю – это детеныш гиены! Взрослая гиена, она так громко ржет, а маленькая гиена так тоненько – «Ги-ги! Ги-ги!».
Каулитц схватился за живот и затрясся от смеха.
- Идиот…
- Да брось, Густ, здесь зона, свободная от условностей и правил!
- Здесь зона, опасная для жизни и здоровья людей.
- Ну тебя… Я тут песню сочинил, хочу, чтобы ты заценил ее.
Я жалостливо заскулил – мои мучения еще не кончились! Если с музыкой этот бард как-то справлялся, то с текстами у него были очевидные и серьезные проблемы. Впрочем, от творческих порывов стихосочинительная несостоятельность Тома не останавливала.
Друг выудил из-под кровати гитару, а вместе с ней облако пылевых клочьев вперемешку с собачьей шерстью. Я забыл упомянуть о том, что огромный пес Каулитцев предпочитает проводить свой досуг именно в этой комнате. Правильно, собаки вообще любят валяться в грязи.
Том долго бренчал и с видом заправского гитариста крутил рычажки на грифе. Появилась надежда, что экзекуция хотя бы временно отложится.
- А-а-а-а-а-а!!!
Я вздрогнул и с беспокойством посмотрел на Тома, пытаясь понять, что означает этот вопль – он порезался или что?
- А-а-а-а-а-а-а, как я люблю тебя-а, детка-а!
Ты-ы-ы сладкая конфетка-а!
Ты-ы-ы меня приворожи-ы-ыл!
А-а-а-а-а-а, как мне теперь жи-ы-ыть! Как жить, как жить, как жить… Е-э…
Том высунул язык и с усердием принялся перебирать струны, кивая головой. Я вжал голову в плечи, когда он затянул следующий «куплет».
- Но-о-о-о ты на меня не смотри-иш-ш-ш!
Ты-ы-ы-ы совсем меня не хочиш-ш-ш-ш!
Мне-е-е-е от этого так больна-а-а!
Ма-а-а-ае сердце не довольно-о! Не довольно, не довольно, нет, нет, нет…
«Певец» шмыгнул носом и продолжил уже тише, дрожащим голоском:
- Ма-ае сердце плачет громка-а!
В не-о-ом ужасная поломка-а!
Па-ла-ма-лось мое сердце-э!
Ты не открыл мне свою дверцу-у! – Том всхлипнул. – Дверцу… не открыл… мне…
Он опустил голову, дергая одну струну. Я, воспользовавшись паузой, поспешил спросить:
- А много в этой песне куплетов?
- Пока все, но я ее еще не дописал. Это будет поэма.
- Что это будет? Поэма?
- Ну да. «Ода любви».
- Что-то это не тянет на поэму.
- Знаю, мало слишком. А что ты хотел – поэмы не пишутся так быстро. Я только эти три куплета весь вечер вчера сочинял. Знаешь, как сложно! Но я буду стараться, и когда это творение будет готово, я исполню его для Билла. Только пока не решил – в виде серенады или просто продекламировать.
- То, что ты насочинял тут, это уровень десятилетней девочки. Сомневаюсь, что Биллу это понравится, раз он такой ценитель поэзии.
- Да? – Том обиженно поджал губы. – Ну, давай, тогда сам сочини! Сочини, раз ты такой умный!
Он сунул мне гитару и отвернулся, сложив руки на груди. Как ребенок, честное слово. Я отложил инструмент.
- Я не умею писать стихи и не берусь. Я свои способности адекватно оцениваю. А вот ты зря надулся. Зачем тебе вообще приспичило стихи писать? Что, заняться больше нечем?
- Да не понимаешь ты ничего! – Каулитц принялся активно жестикулировать, и мне пришлось отклониться, чтобы он не попал мне по лицу. – Я хочу, чтобы заметил меня, чтобы понял, что у меня к нему особое отношение, что это не как с другими! Хочу, чтобы ему было приятно, чтобы он думал обо мне!
- Но ведь ты еще даже не знаешь, есть ли у тебя шанс.
- Ну и что? Может быть, если он поймет… у меня появится этот шанс…
- Иди и скажи ему в лицо.
- Нет, так я не могу…
Тут уже я вышел из себя.
- Тогда какого х*я ты ноешь мне тут? Хочет он, чтобы Билл узнал, а сам боится!
- Я не боюсь!
- Боишься!
- Нет!
- Да!
Дверь в спальню открылась, и заглянула мать Тома.
- Мальчики, все нормально? Ой, Томми, что это с тобой?
- Я упал, мам, все нормально, - отмахнулся Том.
- А, ну тогда ладно…- Симона скрылась.
- И чего я только помогать тебе взялся? Ты сам не знаешь, чего хочешь.
- Я хочу Билла.
Я осекся.
- Чего?
- Хочу Билла…
- В каком смысле?
- Бл*, Густ, в прямом. Он ночью мне как приснится, так хоть койку выжимай.
- Он тебе в эротических снах снится?
- Да-а-а…
- Ужас…
- Почему же ужас? Ты бы его видел – вставляет покруче зайчиков «Плейбоя». Хотя в образе зайчика «Плейбоя» он мне тоже снился. – Каулитц расплывается в похабной улыбке. – В самую первую ночь. С пушистыми розовыми ушками и хвостиком. Стоял ко мне спиной и двигал попкой туда-сюда, туда-сюда, а хвостик качался. А Билл смотрел на меня из-за плеча и подмигивал. А наутро я проснулся и понял, что влюбился.
- Ну, все ясно. Ты не в Билла влюбился, чувак, а в костюм зайчика. У тебя всегда на него однозначная реакция была. Ты и от толстой Рене Зелвегер в «Дневнике Бриджит Джонс» протащился. Если я сейчас в этот костюм наряжусь, ты и в меня влюбишься.
Том фыркнул, а затем покосился на меня.
- Ты не в моем вкусе, Густи. Я предпочитаю субтильных брюнетов. Пухлые блондины мне не нравятся.
- Я не пухлый. Гомосексуалист ты, Каулитц, и шутки у тебя соответствующие.
- Ты первый начал. Так, приступим к делу!
Друг скатился с кровати и подошел к шкафу. Едва он открыл дверку, из недр вывалился туго смотанный гигантский клубок джинсов. Том пнул его в угол и извлек рулон ватмана.
- К какому делу?
- К составлению плана операции по завоеванию Билла! А чтобы никто не догадался, назовем операцию «Мой зайчик «Плейбой»!

Ночью я спал неспокойно. Мне снилась комната Тома и розовые зайцы, скачущие по ней под аккомпанемент гитары ее хозяина, завывающего о своей несчастной любви. Проснувшись утром как обычно за десять минут до звонка будильника, я с тоской осознал, что даже блаженных полутора часов покоя и тишины до автобуса мне больше не полагается. Каулитц уже был в моей комнате, с совершенно невозмутимым видом сидя за моим компьютером. Он близко, насколько позволял козырек кепки, наклонялся к монитору и, клацая клавишами, набирал что-то в поисковике.
- У тебя, что, своего компьютера нет? – Возмущенно прохрипел я со сна.
- Предки Интернет отрубили, чтоб я ночью не сидел, - отозвался он, не поворачиваясь. – Вставай уже, сегодня на завтрак булочки с орехами и изюмом. И какао.
В подтверждение своим словам Том взял с блюдца, стоящего рядом с монитором, булочку и откусил от нее. Жует он с открытым ртом, и все крошки посыпались прямо на клавиатуру…
- Ну, что ты делаешь-то? – Вскочил я. Том повернулся и вопросительно посмотрел на меня. – Обязательно надо было жрать над клавиатурой? Смотри, теперь она вся в крошках!
Каулитц отложил кусок и, перевернув клавиатуру клавишами вниз, потряс ее.
- Теперь она снова чистая.
Я злобно фыркнул, натягивая брюки. Из рюкзака Тома, свисающего со стула, я вытащил вчерашний ватман, теперь уже красочно разрисованный фломастерами наподобие граффити с наклеенными картинками из журналов, в середине которого красовался незатейливый список мероприятий плана «завоевания».
«1. – Выеснить кто нравиться Билу.
2. – Если это ни я – покалатить тово.
3. – Если это все жи я – завоивать ево.»
- Нравится? – Спросил Том, кивая на ватман. – Я полночи рисовал, старался.
- Лучше б ты с таким же усердием немецкому языку учился. Десять ошибок в трех предложениях – это, действительно, постараться надо.
- Ой, отстань. Кстати, сегодня я намерен приступить к воплощению плана в жизнь.
Взяв ручку и корректор, я аккуратно исправил ошибки и вытащил Каулитца из-за компьютера. Впереди ждут тяжелые времена.

- Итак, пункт первый – выяснить, кто нравится Биллу, - говорил Том, пока мы шли по школьному коридору в класс. – Каким образом мы можем это сделать?
- Ты же план составлял, ты и должен был продумать все ходы, способы и варианты развития событий.
- Я продумал! Э-э-э-э… Мы можем положить в его сумку жучок и прослушивать его разговоры…
- Где мы возьмем жучок?
- Густав, кто из нас робототехникой увлекается? Ты сделаешь жучок.
- Я не могу найти поломку в своем роботе, а ты от меня требуешь прослушивающее устройство смастерить. Моего опыта на это еще не хватит.
- Вот сволочь, такой план испортил. – Я уронил челюсть от такого заявления. – Ладно, раз тебе в лом… Тогда мы можем устроить за ним слежку, как тебе?
- Ты слишком заметный и вообще не умеешь прятаться.
- А ты? Хотя нет, ты слишком пухлый, тебя тоже заметят.
- Я не пухлый! Сейчас вообще не буду тебе помогать!
- Густи, на правду не обижаются!
- Тогда, я полагаю, и ты не обидишься, если я скажу, что ты – необразованный, нечистоплотный, наглый, невыносимый… идиот!
Каулитц пожал плечами в ответ на мои слова, чавкая жвачкой.
- Зато я девочкам нравлюсь, а ты нет.
- И что, что ты девочкам нравишься? Ты же на мальчиков переключился.
- Ну, не совсем же. Я бы сказал, что я – бисексуал!
- Еще один. Вот, развелось-то, это что, эпидемия какая-то? Кто-нибудь знает, где можно сделать прививку от бисексуализма?
- Не драматизируй, Густи. Расслабься, жизнь прекрасна, посмотри, какой сегодня хороший день!
Толкнув дверь, я вошел в кабинет и остановился от неожиданности, тут же почувствовав, как в мою спину врезался Каулитц. Анжела, заметив нас, с влажным звуком отлипла от Билла, крепко обвивая шею того руками. Сам Билл, красный как вареный рак, видимо, от удовольствия, испуганно вытаращился на нас и попытался оттолкнуть от себя главную красавицу и, по совместительству, главную стерву класса.
- О, привет, мальчики! – Сказала она. – Вы многое пропустили. Билл доказал нам всем, что он не пид*рас, а нормальный парень!
Послышался одобрительный гул и смех наших одноклассников, которым довелось присутствовать при этом. Билл, наконец, расцепил цепкие когти Анжелы и быстро отошел от нее, вытирая губы. А сзади хлопнула дверь, обдав меня потоком воздуха.
Я выскочил вслед за Томом, чуть не свалив с ног учителя немецкого, пробормотал что-то невнятное про плохое самочувствие и побежал туда, где последний раз мелькнули дреды Каулитца.
В туалете никого не было. Я постоял немного, переводя дух – в животе кололо, со спортом я, увы, не дружен, поэтому даже небольшая пробежка по школьному коридору вызывает одышку. Каулитц, скорее всего, ушел через черный выход, и мне его уже не догнать. Придется ехать за ним, как бы он чего не натворил. Второй день пропускаю уроки, боюсь, это скажется на моей успеваемости…
Я собрался уходить, но тут в одной из кабинок послышалось шевеление и чуть слышимый всхлип. Кто-то шелестел бумагой и обиженно бормотал. Подойдя к кабинке, я постучал и спросил:
- Том, это ты там?
Шорох прекратился.
- Нет, это не я, - наконец, ответили из-за двери.
- Том, что ты там делаешь?
- Мне приспичило. – Друг снова всхлипнул и завозился.
- Ты чего, плачешь, что ли? - Я обеспокоился и попытался открыть дверь.
- Не-е-ет, - протянул Том таким голосом, что мне пришлось замереть, поняв – он плачет. Внезапно я осознал, насколько серьезно обстоят дела для него, ведь слезы Каулитца я видел гораздо реже, чем девушек в своей спальне.
Последний раз я видел, как он плачет, когда ему было шесть – ушел его отец. Я тогда стоял в гостиной своего дома, перед большим зеркалом, меряя школьную форму, в которой собирался идти на свое первое 1 сентября. Он прибежал ко мне, плача и жалуясь, и тогда я, наплевав на чистоту отглаженных белоснежной рубашки и брюк с ровными стрелочками, повел его в наш сарай, где отец хранил материалы, собираясь делать пристрой к дому. Мы забрались на кучу песка и бесцельно копались в нем весь день, пока нас не нашла моя мать. У меня надолго в памяти отложился тогда его детский образ – грязный от песка комбинезон, мокрые, в разводах, щеки, заплаканные глаза и короткий ежик на голове. Почему-то сейчас, стоя в вонючем, исписанном грубыми словами и признаниями в любви туалете, я вспомнил тот далекий случай, и в груди заныло. Я почесал грудную клетку в надежде избавиться от этого неприятного ощущения и снова постучал.
- Том, выходи. Неужели приятно сидеть так долго на унитазе?
- Мне все равно, - глухо отозвался он.
- Том… Перестань. Ну чего ты, а? Из-за Билла, что ли?
- Он целовался с Анжелой.
- И чего? Из-за этого надо ныть, как девчонка? Тоже мне, причина!
Том ударил в дверь с той стороны, видимо, кулаком.
- Заткнись! – Рявкнул он. – Заткнись, раз ничего не понимаешь!
- Я не понимаю, что ты нашел в этом такого ужасного. Ну, поцеловался и поцеловался, может, он это… просто так...
- Просто так, да? Шел мимо, дай, подумал, поцелуюсь с Анжелой, да? Действительно, что в этом такого-то… Всего лишь поцелуй… он ничего не значит… - Каулитц ревел уже, не сдерживаясь.
- Так, Том, немедленно прекрати истерить! Выходи давай, и мы с тобой поговорим нормально.
- Не хочу выходить.
- Тогда открой дверь, я сам к тебе зайду. Посидим, вместе поревем.
Том молчал, было слышно лишь его сопение. Потом щелкнула задвижка, и я открыл дверь. Друг сидел на полу внутри кабинки, подтянув худые колени к груди, посреди клочков размотанного и разорванного рулона туалетной бумаги. Кое-как втиснувшись внутрь, я закрыл дверь и, опустив крышку, сел на унитаз, глядя на Тома сверху вниз. Поневоле я сравнил его с ним же, маленьким. Сегодняшний Том, как и тот обиженный ребенок, вызывал приступ щемящей жалости. Лицо, не зажившее после вчерашней драки, распухло еще больше, глаза стали узкими щелками под набухшими от слез веками, из отверстия пирсинга снова шла кровь. Он теребил в пальцах клочок бумаги, время от времени тря им и без того воспаленные глаза и шмыгал. Я задумчиво жевал губами, размышляя, какие слова следует говорить в подобных ситуациях. Да уж, в поддержке и бодрых увещеваниях относительно того, что «все будет хорошо, прорвемся, бывало и похуже», я не силен. Ведь я-то понимаю, как все есть и будет на самом деле. И считаю себя не вправе пудрить людям мозги подобной ерундой.
- Том, ты, конечно, извини меня, но я молчать не могу. Я тебе уже много раз это говорил, но ты не обращал внимания, может, хоть сейчас я до тебя достучусь. Ты давай это… завязывай со своей влюбленностью. – Я показал пальцами рук «кавычки». – Сидишь тут, в толчке, весь в соплях и слюнях. Ты мне таким не нравишься, чувак. Это не для тебя. Выбрось из головы всю х*йню, идет? Ты не такой, Том Каулитц, ты веселый, прикалываешься все время, уроки прогуливаешь. Девчонок любишь, и они тебя. Ты такой, всегда таким был.
- Почему же мне тогда так плохо сейчас, Густав? – Том оперся лбом на ладонь, сдвигая кепку на макушку. – Мне так хреново, что хоть в бачке топись.
- Не знаю…
- Билл там с Анжелой целовался, а мне будто по башке дали, так больно было и обидно! Хуже, чем когда по-настоящему дерешься с кем-то. Кода меня вчера Бен чуть не удушил, я и то себя лучше чувствовал. Ты можешь мне объяснить, почему так?
Я беспомощно развел руками.
- Ну, я бы, наверное, представил себе, если бы, скажем, в девушку ты влюбился. А то в Билла... Не могу себе представить, чтобы он такие эмоции вызывал.
- Это мне наказание, - внезапно серьезно сказал Том. – Наказание за то, как я с девчонками обращался. Я хотел встречаться только с красивыми, а других отшивал или вообще внимания не обращал. Теперь-то я знаю, что они чувствовали!
Сильный хлопок входной дверью заставил нас обоих замолчать и затаить дыхание. Кто-то забежал, с силой распахнул дверь соседней кабинки, и мы услышали нелицеприятные звуки. Парня за стенкой рвало. Уже нагулялся с утра, что ли? Откашлявшись, тошнотик хрипло произнес:
- Ой… Фу…
Я нахмурился, бросив взгляд на напрягшегося Тома. Блевал в соседней кабинке Билл. Мы услышали сначала звук сливного бачка, затем шаги и шум воды в раковине. Каулитц дернул меня за штанину и прошептал:
- Пойди спроси его, что случилось.
- Зачем?
- Ну, Густ, пожалуйста.
Я вздохнул и вышел из кабинки, открывая дверь так, чтобы не было видно сидящего внутри Тома. Билл, увидев меня в зеркале, дернулся и поспешно отошел к сушилке.
- Ой, Густав, ты здесь… Извини за услышанное.
Я для приличия тоже подошел к умывальнику и стал мыть руки.
- Да ничего. А что случилось, тебе плохо?
- Немного. Сейчас пройдет.
- У тебя косметика смазалась.
Билл тут же вернулся к зеркалу.
- Ох, действительно. Нужно подправить. – Оторвав кусок бумажного полотенца, он намочил край и стал аккуратно исправлять недостатки.
- Ты отравился или что?
- Нет-нет, я в порядке, правда.
Не хочет говорить. Я бы и отстал, да вот только туалетный жилец будет недоволен.
- Это из-за Анжелы? – Наугад предположил я. Билл выпрямился и посмотрел на меня, Я заметил, что глаза у него тоже мокрые и красные.
- Да, - жалобно ответил он. - Она просто отвратительна. При всех пристала ко мне и сунула свой язык мне в рот! Это было так мерзко, Густав! Я пытался подавить в себе рвоту весь урок, но не получилось…
- Она так ужасно целуется? – Я почесал в затылке, косясь на дверь, скрывающую Тома.
- Да не в этом дело! Она сама такая – гадкая, похотливая, доступная! Ее рот – наверняка та еще помойка. Она знает меня несколько дней и уже лезет целоваться, я это ненавижу.
- Она такая. То есть она тебе не нравится, правильно?
- Ты что! Как она может вообще кому-либо нравиться? Она же потаскушка! Пустышка, у которой кроме внешности ничего нет. Вульгарная и грубая. А мне нравятся милые, скромные девушки, которые не используют свою красоту и сексуальность, как приманку для парней.
- А парни? – Осторожно уточнил я.
- Что – парни?
- Тебе же парни нравятся? Ты же… этот…
- Бисексуал? – Билл улыбнулся. – Не думал, что тебе это интересно.
- Да я так просто спросил! – Не хватало еще, чтобы Билл решил, что это я к нему клеюсь.
- Ясно… Парни мне нравятся высокие, спортивные, уверенные в себе, лидеры в общем. Когда они не лезут за словом в карман, остроумные, могут любой разговор поддержать. Очень нравятся такие парни, которые с виду такие разгильдяи и пройдохи… а внутри нежные, ранимые, заботливые… Понимаешь, Густав?
- Ну, не совсем… - Я замялся, смотря в улыбающиеся, блестящие глаза Билла и отмечая то, что он действительно похож на зайца – когда закусывает губу передними зубами.
- Ну, я пойду на урок. Мне полегчало.
- Да, иди. И это… на Анжелу внимания не обращай, она так всегда себя ведет.
- Хорошо. Спасибо, Густав!
- Не за что.
Дверь туалета закрылась за Биллом, и сразу же из своей кабинки с радостным воплем вывалился Каулитц.
- Густав! Запишемся в секцию!
- Чего?
- Ну, ты же слышал – Биллу нравятся спортивные парни. Буду наращивать мускулатуру! – Возгласы Тома эхом отражались от стен, выложенных кафелем. Я устало схватился за голову. Когда это закончится?

Завтра. Это случится уже завтра, я не могу поверить. Завтра будет просто ужасный день. Завтра мы сдаем Шекспира наизусть. Может, прикинуться больным и не пойти в школу?
Прохожу в гостиную, там на полках много этих романов, которые любит читать моя мать, с названиями типа «Огонь любви», «Пламя страсти», «Пожар сердца»… Вечно у них там что-то горит и воспламеняется, видать, правила противопожарной безопасности не соблюдают. Должен быть, наверное, среди горючих и пробензиненных творений и Шекспир.
Что-то не внушают мне доверия эти обложки пастельных тонов и разнообразные цветы на них, буквы с завитушками и загорелые мужчины в распахнутых рубашках, из-под которых видна накачанная волосатая грудь, обнимающие находящихся в предоргазменном состоянии женщин с шикарными вьющимися волосами и в сползших с плеча платьях… И тем более повергают в уныние фотографии авторш этих дамских бестселлеров на задних сторонах обложек – леди очень бальзаковского возраста с белоснежными керамическими улыбками, увешанные дорогой бижутерией, сухие и поджарые все как одна. Нет, увольте, я не стану это трогать, не хочу раньше времени впасть в старческий маразм.
- Мам, у тебя Шекспир есть? – Пусть лучше она сразу мне найдет, чтобы мне не пришлось рыться в ее архивах «розовых соплей». Мать выглядывает их кухни, забавно округлив глаза.
- Что ты спросил, Густи?
- Шекспир есть у тебя? – Чувствую себя полным кретином.
Мама вытирает руки полотенцем и подходит к полкам, как-то нехорошо косясь на меня. Надеюсь, она не думает, что я педик? Через минуту я становлюсь обладателем двух толстых книг в бархатных переплетах и с золотыми вензелями. «Отелло» и «Ромео и Джульетта». Тьфу, так я и знал. Почему-то у меня в последнее время стойкая неприязнь к этому ставшему нарицательным словосочетанию. И вообще, я не понимаю, в чем сила этого произведения, что уже несколько веков подряд держит людей в напряжении? В чем прелесть этой истории, написанной сложным стихотворным стилем, автор которой к тому же, как выяснилось, был латентным гомосексуалистом? Ведь, если рассудить логически – двух подростков, едва достигнувших половозрелого возраста, в первый раз вывели в люди, вроде бы на какой-то бал, где они, прежде наслушавшись бредовых романтических сказок от своих нянек, и, видимо, за неимением на банкете других особей своего возраста, в силу юношеской глупости и максимализма быстренько порешили, что вот она, неземная любовь, встретились пару раз тайком от родителей, переспали. А когда родители обо всем узнали, что произошло? Правильно, стандартное и не меняющееся от века к веку – «Вы нас не понимаете, вы не хотите нам счастья». Итог – два трупа. Ну, что в этом романтичного, какой смысл, где мораль? Вот и я не знаю, зато моя мать, как видит по телевизору очередную экранизацию, прилипает к экрану с платком и пускает слюни. Все жалеют этих недомерков и ругают злых, несправедливых родителей. А если посмотреть с другой стороны? Каким же родителям понравится, что их тринадцатилетняя дочь гуляет из дому и спит с каким-то непонятным парнем, к тому же сыном соседа, который в позапрошлом году взял в долг десять шиллингов и не вернул до сих пор? Если предки и виноваты, то только в том, что вовремя не выпороли своих детей-акселератов и не закрыли их дома за учебниками вместо того, чтобы бить друг друга по лицу перчатками и хвататься за шпаги. Я бы назвал эту книжку «Педагогическая трагедия».
В общем, кормите этой фигней кого-нибудь другого, а я, слава математике, достаточно умен, чтобы не сопереживать пропаганде раннего вступления в половую жизнь. Поэтому сий продукт писательского гения Шекспира отправляется обратно на полку. А вот «Отелло» - что это такое? Надо пролистать, вдруг здесь больше толку.

Что-то я устал… Не могу больше читать про ревнивого негра и его друга с именем диснеевского персонажа из мультфильма про Аладдина. Это же надо было так назвать персонажа – Яго! Он упорно представляется мне этаким крикливым красным попугаем с большим клювом.
Откладываю книгу в сторону, потом дочитаю, пять минут отдыха, а то мозги закипят. Нужно срочно прочистить кашу в них, разложить перемешавшиеся мысли по полочкам. Откидываюсь на спинку стула, закрываю глаза и вспоминаю таблицу умножения…
Е*анный по голове, знал же, что нельзя расслабляться! Этот слоновий топот по коридору может принадлежать только одному человеку, которым я, конечно, очень дорожу, но если мне представится случай прибить его – не премину им воспользоваться. Зажимаю уши, потому что знаю, как Том открывает двери.
Странно, что дверь открылась не ногой и даже не хлопнула по стене. Каулитц, еле волоча ноги, прошаркал к моей кровати и со стоном развалился на ней. Видок у него был, мягко говоря, ужасный. Обе футболки были мокрыми на груди и подмышках и прилипли к телу, дреды, свободные в редкий раз от кепки и того длинного шерстяного носка, носящего смешное название, растрепались и взмахрились, штанины были все в пыли. И сам Том дышал тяжело и часто.
- Б*я-а, - наконец, подал он голос. – Я чуть не сдох…
- Что ж ты делал-то, что так вымотался?
- Я начал заниматься спортом. Бегом. Бежал до тебя аж от своего дома.
- Неужели? И как ты только выдержал эту огромную дистанцию? Двести метров – да ты марафонец!
- Пошел ты, ты бы и сто не пробежал! – Том издал хрипящий звук и поднялся в сидячее положение. – И потом – начинать надо с простого. От меньшего к большему. Если я буду пробегать каждый день двести метров, то через некоторое время и километр пробегу.
- Твой энтузиазм обезоруживает меня. Учти только, что пробегать придется сразу все двести, а не по метру в течение всего дня.
- А я как сделал? Я как раз залпом и пробежал. И быстро пробежал, даже покурить по дороге не успел! Пришлось недокуренную выкинуть…
- Том, спортивные парни не курят. Тебе, чтобы спокойно бежать, нужны рабочие легкие, свободные от табачного дыма, и хорошая циркуляция крови, свободная от никотина. А еще тебе нужны другие штаны для бега, нормальные, узкие, а не эти джинсовые шторы.
- Они не мешают мне бегать! И сигареты тоже не мешают! Единственное, что мне мешает – это мое хозяйство, болтается сильно, я в нем запутываюсь ногами. Но тут уж извини – чем природа наградила!
Я махнул на Каулитца рукой. Похоже, это сбой в его психологической программе – переклинивает даже при мне. Знает, что я знаю, какие у него гениталии, самые обычные для шестнадцатилетнего парня, ни больше, ни меньше возрастной нормы. Но его не переделать, не переубедить, упорно считает себя обладателем внушительного достоинства. Том вообще склонен преувеличивать.
- Но я прямо чувствую, как стал здоровее от простой пробежки! Смотри, у меня даже кубики пресса появились! – Том задрал свои майки. – Видишь, как четко?
- Дебил, это ребра. Ладно, Том, давай лучше о насущном. Что учить-то будешь к завтрашней литературе? Приготовил что-нибудь?
- Конечно. – Вытаскивает из-под задницы мамину книжку про Ромео и Джульетту. Я прыскаю смехом. – Чего? Хорошая вещь… наверное…
Том наобум открывает книгу и, улыбаясь, читает, выразительно проговаривая слова и корча рожицы:

- Она заговорила...
Не умолкай, мой ангел! Ярким светом
Ты озаряешь эту ночь, подобно
Крылатому посланнику богов
Над головами удивленных смертных,
Что широко открытыми глазами
Следят, как он парит под небесами
Вдоль медленно плывущих облаков.

Делает паузу и продолжает неожиданно писклявым и пронзительным голосом:

- Ну почему, Ромео, ты Ромео?
Забудь отца и имя позабудь!
А если нет - моим любимым будь -
И я не буду больше Капулетти.

Не выдерживаю и начинаю смеяться, глядя, как Каулитц двигает бровями, он тоже ржет и валится на живот, сминая страницы.
- Ну, хорошая из меня Джульетта? – Спрашивает Том, отдышавшись.
- Ага, очень убедительная. Но, если уж на то пошло, тебе больше роль Ромео подходит.
- Да… Интересно, что сейчас моя Джульетта делает? – Том подпер голову рукой и уставился в окно отсутствующим взглядом. О, если его не растормошить, то зависнет надолго, как компьютер моего двоюродного брата, любителя онлайновых игр и не имеющего ни одной антивирусной программы. Вспоминаю, что я недавно думал про пьесу, и говорю Тому:
- Дурацкая эта книга, «Ромео и Джульетта», неправдоподобная.
- Почему?
- Да ну… Ей тринадцать, ему шестнадцать, и у них любовь до гроба. Какая ж в этом возрасте любовь-то?
- Нет, почему это? Мне шестнадцать, и я влюблен! Сильно влюблен!
- И ты, что, готов покончить с собой ради Билла?
Том замялся.
- Ну… Вот когда у нас будут отношения, и он будет испытывать ко мне такие же чувства, как и я к нему – тогда да, возможно…
- Чушь. Вот, представь, Билл умер...
Каулитц подорвался, поплевал через левое плечо и постучал по спинке кровати. Я покачал головой на это проявление пещерного архаизма – суеверие.
- Так вот. И ты готов оставить свою семью, меня и друзей ради крайне сомнительной встречи с Биллом после смерти в частности и всей загробной жизни в целом?
- Если у нас будут стабильные отношения – да, вероятно.
- Баран упрямый. Ну, хорошо, вернемся к Ромео с Джульеттой. У них-то не было стабильных отношений! Только пара встреч, в которые они преимущественно занимались сексом. Не знаю, как в книге, а в фильме-то я сам видел. Секс в тринадцать лет – это каким же надо было быть извращенцем и педофилом, чтобы такое придумать?!
- Густ, ты чего? Я с тринадцати трахаюсь!
Повисло молчание. Я сощурился, глядя на Тома.
- Что? – Каулитц заерзал на кровати.
- Неужели?
- Что – неужели?
- Неужели с тринадцати? Чувак, можешь не выпендриваться передо мной.
- Ну, ладно, с пятнадцати… Но ведь трахаюсь же! Между прочим, современные молодые люди начинают половую жизнь как раз в этом возрасте.
- И испытывают в дальнейшем проблемы с потенцией и иммунитетом.
- И я бы так сказал, будь я девственником в семнадцать лет.
- Не понял… Я не девственник!
- Ну, конечно. Чувак, можешь не выпендриваться передо мной…
Том хитро оскалился и подмигнул. Убью сейчас! По больному вдарил, скотина!

- Гу-уст?
Молчу. Не хочу с ним разговаривать.
- Гу-усти?
Демонстративно переворачиваю страницу.
- Густи надулся как девочка! – Послышалось гадкое хихиканье. – Фройляйн Шаффер!
Не выдерживаю и кидаю в Тома тем, что было в руках, - книжкой. «Отелло», шелестя листами, переворачивается в воздухе и попадает корешком точно Каулитцу в лоб. Он опрокидывается на спину, взмахивая руками и подбрасывая ноги вверх, а книга улетает дальше за кровать и приземляется на пол с гулким стуком. Том поднимает голову и ошарашенно смотрит на меня.
- Ты чего?
Я сразу теряюсь, глядя на краснеющий отпечаток на его лбу.
- А чего ты обзываешься? – Виновато отвечаю, смотря на него исподлобья. – Мне обидно, наверное… Называешь меня девчонкой безо всяких на то оснований. Я тоже могу тебя так подкалывать, тем более что ты себя и вправду ведешь, как какая-то соплюшка, но я же этого не делаю!
- Я себя по уважительной причине так веду и только сейчас, а ты всегда! – Том насупился и начинает злиться.
- Нашел уважительную причину! Втрескался в какого-то гермафродита и сопли на кулак наматываешь!
Каулитц вскочил с кровати и сжал кулаки, злобно глядя на меня.
- Не смей называть Билла так…
- А то что? Поколотишь меня за свою даму сердца? – Я тоже встал и упер руки в бока.
- Представь себе! Не смейся над моими чувствами, Густав!
Я притворно расхохотался, изображая веселье.
- Ха-ха-ха! Чушь собачья это, а не чувства!
- Прикуси язык, меня это бесит!
- А мне по барабану!
Мы сцепились. Дрался я неважно, но мне помогало то, что я примерно знал все приемы и действия Тома, и мог предугадать их. Кроме того, пробежка и недавняя драка с Беном ослабили Каулитца, поэтому его острые локти, колени и кулаки были менее проворными, а удары менее болезненными и резкими.
- Жиртрест!
- Глиста!
- Зубрила!
- Тупица!
- Ай! Девочка… целочка!
- Пид*рас! Ой!
На шум прибежала мама и заголосила:
- Мальчики? Что происходит?
Отвечать было некогда, а мне еще и нечем – я лежал на ковре с полным ртом ворса, а Каулитц восседал у меня на хребте и, громко пыхтя, прижимал меня к полу, не давая мне двигаться и скинуть его.
- Это что еще за новости? Драться удумали? А ну прекратите!
Мать подбежала и стала прыгать вокруг нас с воплями. Том не охотно сполз с меня и поднялся на ноги, я сел и начал отплевываться, буравя его злобным взглядом. Надменно хмыкнув, этот гад направился к двери, бросив напоследок:
- Фрау Шаффер, вам следовало бы поучить своего сына манерам!
От такой наглости я обиделся на него еще больше, а мама вытаращилась ему вслед, открыв рот. Ну, все, с меня довольно! Пусть сам первый мириться приползет, а я – не буду!

Весь последующий день мы не разговаривали, ехали в автобусе в разных концах салона и даже сели за разные парты, чего раньше никогда не было. Одноклассники и учителя удивленно глазели на нас, но с расспросами не лезли – знали, что когда я не в духе, меня лучше не трогать, а Каулитца и подавно. Хотя я не могу не признать, что без него было скучно и неуютно… Все же это наша первая крупная ссора за все годы дружбы. Всякое вместе пережили, но старались держаться вместе, и тут – на тебе! И из-за чего, главное! Из-за какого-то… кхм, парня. Тьфу, кретинизм, поцапались, как из-за бабы! Я бы посмеялся в любое другое время, но меня напрягает эта ситуация в целом и наша ссора в частности. Ведь мы всегда были не разлей вода, а сейчас Тома словно подменили, и мне эта подмена не очень-то нравится. Этот слюнтяй будто ослеп и оглох, меня вообще не воспринимает, только знай себе скулит по своему Биллу. Первый я сдаваться не собираюсь. И навстречу не пойду, если вдруг случится невероятное, и он решит мириться первым – поставлю перед выбором: или я, или эта его псевдолюбовь. Сколько раз я уже говорил, что больше не буду его поддерживать? Пора уже проявить твердость. Мне нужен мой друг, и я его не уступлю ни Биллу, ни самому Тому.
Литература сегодня последняя. Лучше бы первая, сразу бы сдали – и камень с души. А то отложили экзекуцию на конец дня, хожу теперь, как на иголках весь. И подбодрить некому… Этот тоже неважно выглядит, видно, что поболтать охота, неймется. На уроках крутится, как в попу укушенный, задирает пацанов, с Анжелой чуть не подрался. В глаза не смотрит, отворачивается, Билла гипнотизирует. Не пойду к нему, пусть в одиночку мается. Не хочу снова выслушивать про его «пламенные чувства». Надоел.
Бл*, что же я как нервничаю-то? Подумаешь, стишок рассказать, не в первый раз. Но трясет, как перед экзаменами. Руки дрожат, по спине холодок ползет. Сгрыз себе весь ноготь на большом пальце. Как представлю, что придется выйти перед всем классом и с выражением прочитать рифмованные переживания Шекспира, так сбежать охота! Хоть и выбрал себе кусочек в пьесе, где поменьше слюней и побольше смысла, все равно не охота выделываться перед всеми. Почему день так долго тянется?
Ну, все, началось. Передо мной на парте лежит книга, раскрытая на том отрывке, который я старательно вчера зубрил, несмотря на то, что в голову постоянно лезла наша с Томом ссора. Текст почиркан карандашом, я сделал кое-какие пометки, чтобы лучше запомнилось, и примечания по тексту. Ух, предъявил бы я этому Шекспиру… Оглядываюсь на остальных, сидят спокойно, разговаривают, а меня всего колотит, как в лихорадке. Ненавижу литературу!
Открывается дверь кабинета, и я весь подбираюсь. Но вместо ожидаемой театрально-томной литераторши входит завуч, веселый мужик с залысиной.
- Ребятки, фрау Хаберманн заболела, литературы не будет! Можете идти по домам.
Меня оглушает радостный хор воплей со всех сторон, пацаны и девчонки хлопают и тут же начинают в темпе собираться, пока завуч не передумал. А я сижу, оскорбленный до глубины души – это что сейчас было, издевка? Я потратил целый вечер на это бессмысленное занятие, извел столько нервов за день – и все ради чего? Все впустую! Я вообще очень хладнокровный и рассудительный человек, но сейчас готов просто взорваться и сделать что-нибудь плохое, например, написать на парте неприличное слово или пнуть ведро с водой уборщицы в коридоре. Выхожу из кабинета, весь злой и неудовлетворенный, оглядываюсь по сторонам – никого нет, и переворачиваю мусорное ведро на пол. Вроде полегче стало.
Весь распорядок дня коту под хвост. Хотя нет – можно пока позвать Билла доработать проект, чтобы на выходных не ехать. Точно, так и сделаю.
Нахожу Билла в холле, он что-то весело щебечет, надевая куртку, видимо, торопится домой. Ничего, подождут его домашние дела.
- Билл? Можно тебя на минуту?
- Да, конечно! – Морщусь от бодрого голоса и радостной интонации. Он всегда говорит так, будто неимоверно счастлив всех видеть. Человек, излучающий неиссякаемый оптимизм и веру в завтрашний день, всегда улыбается, аж тошно смотреть. Ну, что Том в нем нашел, не понимаю!
- Собираешься домой?
- Да, так здорово, урок отменили!
- Вот-вот. Значит, у нас появилось дополнительное время сходить в библиотеку и подготовиться к защите проекта.
Улыбка Билла становится не такой довольной.
- Но… Вообще-то у меня были планы. Мы же собирались встретиться на выходных.
- Зачем откладывать на потом то, что можно сделать сейчас? Зато у нас потом будут выходные свободные.
- Ну, может, тогда созвонимся вечером или спишемся по мэйлу? – Ты посмотри, как извивается, не хочется ему делом заниматься! Но меня просто так не проведешь.
- Нет. Вечером планы у меня. Не ленись, Билл, чем раньше мы доделаем проект и будем уверены, что все в порядке, тем лучше. Пошли.
Билл совсем сник, но спорить не стал, уныло пошел за мной в читальный зал. Навстречу нам попался Каулитц, увидел меня с Биллом и остановился, как вкопанный, открывая и закрывая рот. Я нарочно состроил надменное лицо и гордо прошел мимо.
Уже в библиотеке мне в голову пришла мысль – а что, если Том расценит этот поступок как попытку насолить ему? Я занервничал и даже хотел сказать Биллу, что отпускаю его, но сразу передумал. С чего бы? Я не гей, не сволочь и не больной на голову, чтобы так делать, и если Каулитц воспримет это именно так – его проблемы. А я хочу лишь доделать проект, только и всего. Билл вяло копошился, выкладывая из сумки на стол канцтовары и прочую мелкую чепуху, всем своим видом показывая, будто я злой тиран, заставляющий его пахать без передышки. Я заметил, как он всегда пытается всеми способами улизнуть от любой работы. Трудно будет с таким характером устраиваться в жизни.
У стола внезапно вырастает Том и с грохотом кладет на него свою сумку, с вызовом глядя на меня. Билл подпрыгивает и испуганно, но вместе с тем с облегчением глядит на него. Размечтался, пока не сделаем, никуда не пойдет. Каулитц садится за стол, складывает руки на груди.
- Пришел посмотреть, чем вы тут занимаетесь, - отвечает он на мой вопросительный взгляд, хмурясь.
- Сексом, - буркнул я. Том нахмурится сильнее. Билл удивленно хихикает, не ожидал от меня такой шутки. Или ожидал? Кто знает…
- Томми, мы собирались доделывать проект, - примирительно говорит он. Как он его назвал? Томми?
Каулитц сразу расслабляется, и его лицо разглаживается. Говорит уже помягче:
- Ну, я посижу за компанию. Мне все равно Шаффера ждать.
Я усмехаюсь. Никуда я с ним не поеду. Точнее, я поеду, а он сзади за автобусом побежит. Специально попрошу водителя, чтобы закрыл дверь перед его носом.
С ходу вклиниваюсь в рабочий процесс, составляя речь на презентацию, Билл складывает распечатанные мной буклетики, подолгу возится с каждым, проводит ногтем по сгибам, чтобы буклеты не раскрывались. Пытается делать ровно, но все равно перемял половину... Молчание затягивается. Хорошо, может, так и закончим без эксцессов.
- Ребята, а вы, что, поругались?
Черт, ну, кто его за язык тянул? По-моему, для Билла сидеть молча – миссия невыполнима. Молчание – золото, не слышал такую пословицу? А у него – сплошные слова-воробьи, и эти воробьи мельтешат, воздуха не видно. Ладно хоть они – безобидные безмозглые птички с розовыми перьями и бантиками. А Каулитца воробьи навязчивые, хитрые до ужаса и гадливые… Как пронесутся – фиг отмоешься потом.
Не отвечаю на вопрос, Том тоже сидит, уставившись в поверхность стола.
- Ну, чего вы?
- Нет, не поругались, с чего ты взял? – Бормочет Том.
- Вы весь день не разговариваете и не общаетесь… Все думают, что вы поругались.
- Мы не поругались, не беспокойся, - говорю я, делая ошибку в листке.
- Да, мы просто напросто больше не хотим дружить друг с другом.
- Вот именно, мы друг другу надоели. – Зачеркиваю и пишу сверху правильно.
- Но почему? Вы же вроде с самого детства друзья!
- Понимаешь, Билл, бывает так, что долго время общаешься с человеком, думаешь, что знаешь его, как себя, а потом – раз! И он поворачивается к тебе истинным лицом.
Билл хлопает глазами, а Том злобно щурится на меня. Отвечаю ему таким же вкрадчиво-ядовитым голосом:
- Точно, Билл, случается, что для твоего лучшего друга всякая чушь становится важней тебя, а ты сам – лишь старая жилетка, в которую можно высморкаться время от времени.
- Вот видишь, Билл, лучшие друзья привыкли, что мы торчим с ними, умирая от скуки, пока они маринуются в собственных комплексах, и все наши личные чувства и переживания воспринимают, как чушь собачью.
- Нет, вы посмотрите на него! От скуки он умирал! Не верь ему, Билл, он только и делал, что по вечеринкам шлялся и девчонок лапал, а я ему нужен был, только чтобы домашку за него делать да на контрольных давать списывать!
Том скрипнул зубами и стукнул кулаком по столу, когда я упомянул девчонок. Билл опустил глаза и скривил рот, нервно дергаясь при каждом обращении к нему.
- Стоило пару раз отвлечься и хорошо провести время, как Густав уже считал меня предателем и озабоченным е*ерем, а сам сидел дома, читал учебнички и лелеял свою девственность и свои долбанные, никому не нужные принципы!
- Да что ты? Значит, ты у нас всем нужен, крутой ты наш? Да тебя уже никто всерьез не воспринимает, потому что ты и есть озабоченный е*ерь, и больше тебе ничего не нужно. Ты деградант!
- Это ты дерг… дедра… сам такой, короче! Я о жизни больше тебя знаю, я знаю людей! А ты ничего не знаешь, кроме законов физики, сидишь в своей комнате, как в берлоге, и хочешь, чтобы я такой же был!
- Как ты можешь людей знать, ты себя не знаешь! У тебя каждый день такие закидоны, что аж страшно становится! А я хочу, чтобы ты нормальным, адекватным человеком был!
- А я, по-твоему, не нормальный и не адекватный?
- Нет, ты ненормальный!
- И в чем же моя ненормальность заключается, ты, мистер нормальный?
- В том, что уже настолько пресытился девушками в свои шестнадцать, что тебе парней подавай!
Каулитц побледнел и, судя по гримасе, исказившей лицо, нечаянно прикусил язык. Значит, решил меня идиотом выставить, дружочек? Сейчас я тебя идиотом выставлю!
- Да, кстати, Билл, - обратился я к уже благополучно сползшему под стол слушавшему это все парню. – Тебе лучше это знать на всякий случай, мало ли что. Том в тебя влюбился и хочет с тобой гулять. Ты ему уже в «мокрых» снах снился, так что смотри – вдруг зажмет еще где-нибудь в темном угле.
Билл ошалело таращился на меня, уронив челюсть на стол. Том шумно сглотнул и жалобно взглянул на него, весь скукожился, смиренно ожидая своей участи. Я собрал со стола свои вещи:
- Ну, всем пока, допишу речь дома.
Упиваясь своей противной выходкой, я захлопнул за собой дверь библиотеки, в которой повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь покашливанием библиотекарши, на старости лет увидевшей такое. Как там было, у Шекспира? Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

- Ну уж нет! – Не успел я благополучно слинять, как за моей спиной раздался хлопок дверью о стену и оглушительный вопль. Из библиотеки вылетел разъяренный Билл, пронесся мимо меня и встал в позу, сложив руки на груди. За ним, часто моргая и теребя подол платьишка, понуро семенил Том, опасливо выглядывая из-под козырька. Он шевелил губами, видимо, извиняясь, но его едва ли было слышно. Особенно Биллу, растрепанному и багровому, похожему на попавшую в изрядную переделку ворону, - уж он-то точно не прислушивался к тому, что там бормочет Каулитц.
- Нет, вы только подумайте! Это как понимать вообще? А? И как я на это реагировать должен? – Том топтался, не зная, куда деть себя от криков Билла, решившего продемонстрировать мощь своих легких и связок. Я и не знал, что он так орать может.
- Билл, сбавь децибелы, ты в школе вообще-то находишься, - сказал я. – Что тебе не нравится?
- Что? Он еще и спрашивает! Сначала ты испортил мне день своим сраным проектом, потом мне пришлось выслушивать ваши идиотские пререкания! А в конце вы еще и выставили меня полным дебилом! Мне все нравится, я в восторге!
- Никто тебя не выставлял! Аргументируй обоснованно свои претензии!
- А как же все эти «влюбился», «в углу зажмет»? Думаешь, это смешно? Это унизительно!
- Но это правда! – Интересно, почему это я тут оправдываюсь, а Том как всегда стоит в сторонке? Пусть он разбирается со своим огнедышащим ящером, это он виноват.
- Неправда! Так не должно быть! – Интонация Билла внезапно сменилась с возмущенной на плаксивую, брови жалобно поднялись. – Я не так хотел! Должно было быть по-другому! Не так!
Я недоуменно промолчал.
- Я мечтал, чтобы мне признались в любви красиво, как в кино! Во время ужина при свечах ночью на крыше небоскреба! Чтобы звучала музыка, и официант подавал изысканные блюда! – Нифига, запросы… - Я хотел принца на белом коне!
- Ну, извини, Билл, принцев у нас не имеется, есть только Том.
- Какая разница? Теперь это уже не имеет значения. Потому что я хотел почувствовать себя королем мира, а чувствую себя так, будто я – обыкновенная школьная шалава, которую можно потрогать за сиськи, пока учителя не видят…
Чего он скандалит, как брошенная девчонка? Оскорбленная невинность, б*я. Того гляди в истерику впадет, не упали, видите ли, перед ним на колени да не преподнесли колечко с бриллиантиком, да омарами не угостили. Ну, точно девка, они как раз и планируют, как им в любви признаваться будут, как свидания будут проходить, как на свадьбе будут гости сидеть… Может, я чего не понимаю, но, наверное, надо радоваться, когда узнаешь, что кто-то считает тебя привлекательным. А если Билл уже сейчас такие сцены устраивает, что же будет, если они с Томом начнут встречаться? Эта истеричка же его просто подавит, загонит под каблук, зашугает своими претензиями и упреками. Надеюсь, Том это понял сейчас и увидел, что из себя представляет его зазноба, и перегорел в своем желании петь ему оды о любви и читать Шекспира. Так ведь, Том?
В надежде смотрю на Каулитца, он смотрит на Билла, Билл злобно буравит его в ответ.
- Это было самое ужасное признание в моей жизни! – Заявляет он, Каулитц виновато шмыгает.
- Не наезжай на него! Он, между прочим, вообще тебе ни в чем не признавался, это же я про него рассказал. А я вообще, может быть, и пошутил даже.
- Хмм… Да, действительно, от Тома я признания не услышал, точно! – Взлохмаченная голова озаряется светом «эврики». – Пожалуй, я был слегка несправедлив… Томми… Что ты скажешь?
Снова все внимание обращается к Тому, тот втягивает голову в плечи так, что козырек упирается ему в ключицы. Нет, друг, не вздумай ляпнуть, что я был прав! Не позволяй Биллу захлопнуть себя в капкане! Не позволяй ему погубить твою личность!
Каулитц молчит, только громко сопит, он всегда так делает, когда пребывает в тяжелых раздумьях. Решаю немного ему помочь:
- Том? Поехали домой, а? Сходим на рыбалку, накопаем червей, измажемся по уши в тине. Ты же любишь это, я знаю. – Билл кривится и высовывает язык, сверкая бирюлькой в нем. Фу, негигиенично. – А потом позвоним девчонкам, а? Устроим гулянку, бухло достанем…
Билл метнул в меня убийственный взгляд и воспользовался моей же тактикой.
- Томми, не слушай его. Ты же сам сказал, что Густав – тот еще нытик и скукота. Сколько можно плясать под его дудку? Сделай, наконец, то, что хочешь ты.
- Том, если останешься, будешь плясать тогда под дудку Билла – тебе оно надо? Ты же настоящий мужик, мачо, ты сам должен правила устанавливать.
- Томми, видишь, он настраивает тебя против меня!
- Том, он хочет разбить нашу дружбу!
- Томми, он пытается тебя застыдить!
- Том, он играет твоими чувствами!
- Не примазывайся! Ты назвал эти чувства чушью! И я хочу, чтобы Томми подтвердил мне, что эти чувства есть!
- Зачем тебе это, Билл? Отомстить хочешь? Тебе же все равно не нравится Том.
- Я этого не говорил!
- Но и не говорил, что нравится.
- Не говорил, потому что не слышал от Тома, что я ему нравлюсь!
- А почему это он должен первым признаваться? Ты тоже парень, почему бы тебе не сделать этого первым? Слабо, да? Или ты себя девочкой считаешь?
- Томми, он меня оскорбляет!
- Том, я о тебе забочусь! Билл тебе не подходит.
- Это не тебе решать! Томми?
- Прекрати его так звать, его так бабушка зовет!
Р-р-р-р-р-р! Не припомню, чтобы я когда-нибудь был так взбешен. Билл молодец, сумел за несколько минут привить мне стойкое неприятие к своей персоне. Но еще больше меня раздражает нерешительность Каулитца.
- Том! – Не выдержав, крикнули мы в один голос. Тот, наконец, зашевелился и поднял голову.
- Билл… - подал он голос. – Извини, пожалуйста, за то, что так вышло…
Билл нахмурился, а я обрадовался. Неужели Том сделал правильный выбор?
- Если ты захочешь, мы забудем эту неприятность и попробуем еще раз. Согласен?
Это он меня сейчас неприятностью назвал?
- Ну, не знаю… - Принялся ломаться Билл. – А что ты предлагаешь?
Каулитц почувствовал перемену в его настроении и совсем ожил.
- Пойдешь со мной на свидание? – Спросил он, выпрямляясь и улыбаясь одним краем рта. Я мысленно застонал, представляя, как даю ему пендель.
Взмокший Билл картинно задумался, обмахиваясь тетрадкой.
- Мне надо подумать. – Я закатил глаза. – Я должен быть уверен, что это будет романтично и мило, а не так, как устроил твой дружок Густи!
- О, не сомневайся, я постараюсь, Билли… - Том окончательно обнаглел и даже, пододвинувшись к Биллу, приобнял его за талию. Билл отвернул лицо и состроил недовольную мину, но было заметно, что ему, суке, нравится. – Так ты согласен?
- Хорошо…
- Хорошо. Просто отлично.
- Ну ладно… До встречи?
- Пока…
Билл выскользнул из объятий Тома и улыбнулся ему так, что с Каулитца от радости чуть не свалились штаны. А повернувшись ко мне, Билл оскалился, прошипев:
- До свидания. – И удалился, виляя филейной частью и заставляя Тома вытягивать шею ему вслед. Билл скрылся, и он подскочил ко мне с бешеными глазами:
- Густ, изобразишь официанта?
- Нет! – Категорично рявкнул я.
- Густ, ну, пожалуйста!
- Нет, я сказал!
- Ну, что тебе стоит?
- Не буду! Это унизительно!

Продолжение
Предыдущая часть