темно и 2 латте
Лала Тарапакина
Всё возвращается на круги своя, в известный спектр простых вещей. Сухие вина не пьются - кислые, еда - не будем о ней вообще.
Есть только ночь, фонари и дамочка, ей завтра стукнет 147, хотя не скажешь - такая лапочка, глаза молоденькие совсем.
Но век угадывается по нервам, по взгляду мутному, по часам, по сигарете, давно не первой, с которой пепел слетает сам.
Машина временно припаркована, на тротуаре да кое-как.
Она сидит воробьино, скованно - и ловит всякий малейший знак.
звонок ошибочный, смску, случайный выбор fm-волны. А голос резко теряет резкость, катает буквы по занавескам, и даже шорохи не слышны.
Вот начинает вторую пачку, и сигарета её - как тост. Сидит компактненько, по-собачьи, и говорит, говорит и плачет, худые ноги поджав, как хвост.


Я наблюдаю за ней в сторонке, из темной тачки за метра два. Вчера я знала её девчонкой, сегодня вижу, как неправа. И я понятия не имею, чем я могу ей сейчас помочь.
Коньяк - отличная есть идея, но ведь - машина, дорога, ночь.
Я ей могла бы сказать - послушай, еще немного, и где-то дом. Я знаю, крутит тебя и сушит, и центрифужит, и жестко кружит, и выжимает,
и так утюжит - что, как ни сядь - болевой синдром.
Но ты избудешь его однажды, достанешь, выхаркнешь из души, весь этот голод, костёр и жажду, весь этот вечный, как пекло, шифр.
И перестанешь ходить калекой, передвигаясь, как куль с мукой. И, может, встретишься с человеком, который примет тебя такой.
....
Поговорила сама с собой.


* * *

вчера, завтра, послезавтра
Лала Тарапакина
Пей, заливайся, плачь, убегай, умри - сделай любой известный и яркий шаг, тот, что латает эту дыру внутри, этот дурацкий, адский заметный знак -
вроде его не видно на первый взгляд, только наощупь, и далеко не всем:
мокрые листья не так под тобой шуршат,
отполирован лоб высотою стен,
руки крепки напрягом, как крепок сон
очень усталого киллера после двух,
хакера, штурмовавшего пентагон,
или ребенка, что превратился в слух
в поисках мамы
бутылочки с молоком
нет ни того, ни другого, но есть черёд:
зубик
шажочек
стену штурмуешь лбом
или всё то же, только наоборот.

Смейся, люби, целуй же - целуй и пей, смейся, покуда в стенах проём ворот -
что не убило - делает нас слабей,
кто говорит обратное - нагло врёт.
Значит, копи надежду и будь собой -
кем бы ты ни был, важно - руки-то две!
даже пока не знаешь, кто ты такой,
счастье рождается в собственной голове,
больше нигде.
И, знаешь, костёр - не там,
где полыхают искры, трещат дрова -
Это когда по весёлым твоим рукам
очень скучает чья-нибудь голова.

***


а когда упадёт с деревьев последний лист, и мамаши уйдут из парков погреть детей,
станет всё понятно, как будто - и прост, и чист, ликом светел и мыслью весел, и жизнь длинней
- от утра до ночи, от Чистых - в Нескучный сад, с каждым шагом тебе всё падает новый шанс. Говорят, теперь не нужно смотреть назад, ведь недаром ничья спина не имеет глаз.
Говорят - вперед! и желают мешок всего. От любви до денег, и - правы, спасибо им.
С каждым шагом тебе всё падает новый год. Говорят, что этот - будет совсем другим.

* * *

Ты приезжай
Лала Тарапакина

Эта женщина пахнет нишевой парфюмерией, вкусным телом и даже лилией в волосах.
Дело дрянь: и хоть 7 раз ты её отмеривай, 1 раз отрезать точно не сможешь сам.
Эта женщина - без профессии, но с призванием, да с таким, что люди крестятся ей вослед.
У неё, у суки - столько очарования, что вообще неважно, сколько ей стукнет лет.
Ты готов на всё, и ты требуешь право голоса, ты то ластишься, а то всячески входишь в раж,
А она стоит, вся до пяток закрыта в волосы, и еще смеется - вылитый твой типаж.
Эта женщина водит за нос, кругами, сферами, пьёт портвейн на завтрак, выглядит налегке,
Ты воюешь с ней дурацкими полумерами, на коротком, стильном, кожаном поводке.
Эта женщина любит ленты и носит синее, её правда всегда работает на неё,
И тот факт, что ты, возможно, сильнее сильного, совершенно ничего тебе не дает.
Учишь мантры, даже пьешь по ночам таблетки, ты опять задумал бешеный креатив.


А она приходит, сбрасывает балетки и ползет на кухню выпить компот из слив.
Смотрит в зеркало, устало ему подмигивает, больше часа смывает слезами грим
И плавно так переходит из высшей лиги в уверенное очевидное «вне игры».
Ты снова звонишь, она же не отвечает: а истина очевидна, как новый год –
Ей старая книжка и кружка большая чая милее чем все мужчины её невзгод.
...
Финал предсказуем, как ты уже предсказуем: она собирается завтракать или пить.
И мысль о тебе, подуманная всуе, нисколько не омрачает привычный быт.
Эта женщина – представительница кошачьих, легка, одинока, мнительна как они,
Любить её так же спорно, как бить лежачих, поэтому, знаешь –
лучше ей не звони.

* * *

Всё равно
Лала Тарапакина
Ею двигали то отчаянье, то любовь.
То безумный прекрасный мир накануне краха.
Это длиться могло до смерти её, но Бог как-то утром, во вторник, забрал у неё рубаху.
Ну, такую..её с рождения выдают: тем, кто фактом прихода в жизнь подаёт надежды.
Этих долго любят, почти никогда не бьют,
если что – гладят волосы и говорят «всё гуд».
И в один из вторников просят у них одежду.

..в среду утром она проснулась: голым-гола.
Простыни прохладны, а кофе горяч и горек.
Ни любви, ни страха, ни даже пахучих слоек на большом подносе в правом углу стола.
Ни прыща на коже, ни насморка, ни тоски: телефон поломан, на новый не будет денег,
Безразлично, что будет есть или что наденет , и куда потратит время или мозги
Простыня как лист, да и завтрак её – как лист. Только кофе без сахара и остальных добавок:
В эту вёрстку она не сможет внести поправок,
Как не сможет быть объективной и сильно правой,
Потому что это тоже, по сути, риск.
***
Поначалу трудно, но дальше пойдет легко: без оглядки назад, в направлении строго прямо. Только плечи дрожащие, слёзы при слове «мама»
Остаются её единственным косяком.


* * *

Ещё рано
Лала Тарапакина
И, если есть на свете далёкий город, на побережье моря, у маяка,
Я собираюсь, еду, я буду скоро, мой чемоданчик лёгок, как я легка.
Скамейка, клумба, мой городок ухожен, и тротуарной плиткой уложен шаг,
там столько добрых рук и красивых ножек, что проще улыбнуться и задышать.
Как будто мама с папой опять со мною, счастливые и светятся изнутри.
Я надеваю синее-голубое, мне снова двадцать, максимум тридцать три.
И надо мной еще не смеется время, а я над ним бессовестно хохочу
А бог для меня - это просто такой туземец, и я к нему пока еще не хочу.
И, если есть на свете далёкий город, то там деревья выше чем этажи.
И солнце, наилучший из всех гримёров, ровняет кожу и заставляет жить.
Там мишки тедди вместо холодных статуй на перекрестках, в парках и где-нибудь.
Делай что хочешь: радуйся или радуй: ненужное вычеркнуть - нужное подчеркнуть.
***
Вот я въезжаю через туннель подземный, не различая запах, не видя свет.
Вы меня впустите? - спрашиваю туземца. Без объяснений, тот отвечает - нет.
Долго стою у входа, но есть табличка - толку вот только, там все равно латынь,
Тедди со статуй машут - привет, сестричка. Вникни, всего два слова -

Вернись, остынь.


* * *

Ключевое слово
Лала Тарапакина
(Счастливому человеку, с нежностью)

Мой друг – он большой ученый и мудрый филин,
у него невозможный прищур, прямая речь.
Мой друг – он силён настолько, что непосилен,
Он учит меня, что выбор – не только «или»,
И реки не выбирают места, где течь.

Мой друг побеждает в шахматы, гнёт гитару,
С легкой ленцой, спокойствием на лице.
Он учит меня, что победа дается даром,
Что каждая луза всегда остаётся с шаром,
Но это ты понимаешь уже в конце.

Мой друг обладает целью и знает средства,
Руки его надежны, как ни держись.
Может одним рывком переставить кресло
Ближе к камину, там где тепло и честно,
Этим простым движеньем меняя жизнь.

Друг мой не видит злобы, не знает страха,
Крупная рыба идёт на его блесну.
Учит меня, что сражаясь до дна и праха,
Полупобеды празднуя быстрым шахом,
Наверняка быстрее пойдешь ко дну.

Друг мой - такие плечи, что даже легче.
Руки по локоть в опыте и в любви.
Мальчик, игрок, генерал, человек, разведчик,
Будь же почаще светел, и в чём-то вечен,
И -
улыбайся.
Празднуй.
Дыши.
Живи!

* * *

восемь строчек
Лала Тарапакина
Напиши – говоришь. И шли! Хоть каких-нибудь восемь строчек. Но они от меня ушли, и совсем изменился почерк… Заменили слова – вода, выживание, деньги, нервы, но стихи предают, когда ты однажды предашь их первым. Просто вдруг из себя самой, человека большого борта, ты становишься тре... седьмой! Непонятно, какого черта.
И проходит полгода, год, а потом и еще – проходит… Год назад, как и год вперед, ничего же не происходит:
Мир стоит, как стоял и до: телом грязен и ликом светел, я меняю еду на дом, рубль на хлеб, а слова – на ветер. И почти наплевать теперь - что ударит, то не укусит. Я не помню своих потерь, потому что давно не в плюсе.
Напиши – говоришь! Пишу.
А точнее – ищу причину не писать, потому что шум, или рядом другой мужчина, или женщина. Дети, снег, непогода, болезнь, приметы…
Только где-то есть человек, и ему наплевать на это.
Он упорно идет вперед, на его стороне природа. Он хранит мой секретный код, или нет, половину кода.
Я по-прежнему вдалеке, свято верю в большие роли.
Но зажата в моей руке
Очень крепко, в моей руке
В сильной слабой моей руке

та, последняя часть пароля.

* * *

Город. Коньяк. Лица
Лала Тарапакина

Вместо письма.
Ветер треплет руки, звенит по коже, оседает платьем на спинку стула.
Город ест и снится, и мне бы тоже – только видно где-то меня замкнуло.
Здравствуй, фея, где же тебя носило.
Кто тебя любил, посвящал и трахал...
И с какой же невесть откуда силой ты теперь оставила свой Айдахо...
Свой уютный дом в паре миль от Бойсе – на опять хрущевку в больной Одессе.
Ты теперь со мной, ничего не бойся.
У тебя не вышло, но ты надейся.

Тот же ветер, треплет. Но чуть подальше, осыпает пеплом листву на Невском
Город полон смеха, вина и фальши, я хотел бы так же, да только не с кем.
Здравствуй, фея, где ты бросаешь якорь?
На каких волнах с капитаном Немо?
Я почти узнал, где твоя Итака, но пришёл проверить – а море немо.
И остался ждать, не один – с надеждой, что живешь, не сдохла вчерашней ночью.
У меня в гостиной – твоя одежда.
У тебя на яндексе – куча почты.

Зной никак не склонен к порывам ветра. Он приходит резко, и с липкой кожей.
Город жрёт бабло, обнуляет недра. Шаурма становится чуть дороже.
Ты приходишь снова – стройней и злее. Я глушу коньяк – за тебя и стоя.
В капитане вымерла ты, как фея – он остался где-то на поле боя.
Я глушу коньяк, мне ни к черту жалость, мне который город попал в немилость –
А ему в последний, небось, икалось.
А тебе в Итаке, небось, крестилось.

Межсезонье, сплин, одеяло снега – в ноябре, по странной Его программе.
Город рвётся вниз с голубого неба. Фотошоп смеется и больно ранит.
Перемены видно спокойным глазом – и коньяк закончен, как ветром сдуло.
Этот ветер, сука, везде и сразу – и на Невском был, и на спинке стула…
Завывал в Айдахо унылым зверем, надавал Одессе песком по роже.
Но пока живу – то, конечно, верю.
Если ты жива - напиши, что тоже.

* * *