А у молодых — море слёз из-за невзаимного лайка.
Мир изменился
Ты когда-нибудь замечал, как звучит тишина? Не та уютная, когда на улице идёт снег и в комнате пахнет мандаринами, а другая — глухая, тяжелая, давящая…
Когда тишина становится твоим единственным собеседником.
Мне 83 года. Я каждый день просыпаюсь в одной и той же комнате, где всё стоит так же, как и двадцать лет назад. Картина над кроватью — та самая, с озером и лебедями. Зеркало, которое давно криво висит. Часы, что отмеряют мою жизнь со злорадной точностью.
Иногда кажется, что я растворяюсь вместе с этим домом. Потихоньку. Как пар из чайника.
Я привык быть один. Но одиночество — это не привычка. Это приговор.
— Дед, а ты никогда не скучаешь? — спросил меня однажды внук, не отрываясь от телефона. — Типа… ты же один тут всё время?
Я тогда лишь пожал плечами. Глупо было бы объяснять. Ему — восемнадцатилетнему, шумному, живому. Он же думает, что одиночество — это когда лайков не набрал под сторис.
— А ты сам не боишься остаться один? — всё-таки спросил я его.
Он фыркнул, как будто я анекдот рассказал.
— Да у меня тысяча подписчиков! — гордо заявил он. — Я один — да я в любом чате найду, с кем поболтать.
Интернет. Чаты. Подписчики. Смайлики, стикеры, реакция-огонь. Да только почему тогда столько молодых жалуются, что им одиноко?
Странная штука — одиночество. Иногда ты в толпе и один. А иногда ты один — но тебе есть с кем поговорить. Пусть даже и с воспоминаниями.
Мне пишут иногда письма. Бумажные — такие, знаешь, как раньше. Письма, которые пахнут чернилами и чужой жизнью. Большинство — от молодых людей. Кто-то пишет из одиночества, кто-то — из боли. А кто-то просто ищет у старика утешения.
Недавно получил письмо от девушки. Писала, что ей 23, живёт одна, родители уехали, друзей нет. «Мне так одиноко», — писала она. — «Я по ночам плачу. А утром надеваю маску весёлой дурочки, чтобы никто не догадался».
Я прочитал и... разозлился. Нет, не на неё. На то, что молодые, здоровые, красивые — они ноют. Ноют, вместо того чтобы жить.
— А ты попробуй в 83 остаться один, когда даже кошка умерла, — пробурчал я, бросив письмо в ящик. — Вот тогда и поговорим.
Но знаешь что? Потом мне стало стыдно. Потому что за каждой такой фразой «мне одиноко» — стоит настоящая боль. Может, не такая, как у меня. Но тоже боль.
Есть такие дни, когда даже чай в чашке кажется тебе чужим. Когда радио играет вполголоса, как будто не хочет тревожить твою тоску. В такие дни старики молчат. Просто сидят и ждут... чего-то. Иногда даже сами не знают, чего.
На лавочке возле дома я встречаю Петра Ивановича. Он мой ровесник. Его жена умерла год назад, и с тех пор он ни разу не вернулся домой трезвым.
— Петя, да брось ты эту водку, — говорю я ему. — Ты ж сам себе яму роешь.
— А мне куда? — спрашивает он, не глядя в глаза. — Дом пустой. Там её голос ещё на автоответчике. А больше — ничего.
Мы сидим вдвоём. Молчим. Даже воробьи в этот момент не чирикают. Только ветер гонит по тротуару прошлогодние листья.
— А ты бы хотел снова полюбить? — неожиданно спрашиваю я.
Петя усмехается.
— А ты бы хотел снова дышать полной грудью? Вот и я — хотел бы, но не могу.
Когда тебе за 80, ты начинаешь понимать: жизнь не заканчивается, она просто замирает. Тихо. Почти незаметно. А потом ты однажды просыпаешься и понимаешь: все, кого ты любил, либо далеко, либо ушли навсегда.
— Дед, а у тебя были друзья? — спросила внучка однажды, когда мы вместе рассматривали старый фотоальбом.
— Были, — ответил я. — Но остались только фотографии.
Она нахмурилась.
— А почему они не приходят?
Я посмотрел ей в глаза.
— Потому что ты не можешь прийти туда, где тебя уже нет...
Иногда мне кажется, что я живу в музее. Только вместо экспонатов — моя собственная жизнь. Вот кружка, с которой я пил чай с женой. Вот платок, которым она вытирала слёзы. А вот кресло, в котором она засыпала во время сериалов…
Но всё же — я не сломался. Я читаю. Пишу. Готовлю. Смеюсь, когда смотрю старые комедии. Помогаю соседке по подъезду — она моложе меня на целых три года, но ходит хуже.
А ещё… я пишу письма. Тем самым молодым, которые ноют о своём одиночестве.
Я не осуждаю их. Просто напоминаю, что всё — в их руках. Пока есть ноги, чтобы идти. Голова — чтобы думать. Сердце — чтобы чувствовать.
Потому что однажды ты проснёшься, и поймёшь: больше некого обнять. Некому сказать: «Я тебя ждал».
Одиночество старости — это не «не с кем поговорить». Это когда больше никто не помнит, каким ты был в молодости.
«Когда стены отвечают эхом»
Знаешь, что самое страшное в старости?
Не морщины. Не слабость в ногах. Даже не диагнозы.
А осознание, что у тебя больше нет «завтра». Только «сегодня». И оно — одинаковое.
На кухне часы отбили шесть вечера. В такие моменты я всегда вспоминаю, как раньше мы с Галей — моей покойной женой — в это время садились пить чай. С печеньем, с разговорами, с тихой музыкой на фоне. Печенье я теперь тоже покупаю. По привычке. Но чай пью один.
— Зачем ты всё это хранишь? — спросил однажды внук, кивнув на наш сервиз.
— А зачем ты носишь футболку с логотипом какой-то группы, которой уже нет?
Он задумался. Промолчал. А я улыбнулся: похоже, понял.
У меня был друг. Самый настоящий. Саша. Мы познакомились в пятьдесят втором, в вагоне поезда. Он пересел с другого места, потому что «рядом со мной женщина чавкает». Так и сдружились.
Мы прошли с ним многое: и свадьбы, и похороны. Втроём гуляли с нашими жёнами, а потом — вдвоём ходили на их могилы. Он умер пять лет назад. В больнице. На его похороны пришли всего трое. Я, племянник и один бывший коллега.
Я тогда стоял у свежей могилы и подумал: а кто придёт ко мне?
Кстати, забавный факт: если ты живёшь один, холодильник может не открываться по два дня. А потом ты идёшь за колбасой — и вдруг ловишь себя на том, что хочешь купить две порции. Потому что привык делить.
На лавочке у подъезда теперь не Пётр Иванович. Его сын забрал к себе. Говорят, там у него отдельная комната и даже телевизор. А он, бедолага, каждую ночь убегал обратно, к своему подъезду. К воспоминаниям. К призракам. Сын психиатра вызвал. Те сделали укол. И с тех пор он живёт… спокойно. Слишком уж спокойно.
Ты знаешь, мне внук как-то скинул видео. ТикТок, кажется. Девочка в пижаме плачет в камеру: «Я одна дома. И мне так одиноко. Мамы нет, папы нет. Ужас».
Я тогда вскипел.
— Да у тебя, дурында, жизнь только начинается! — прокричал я экрану. — Иди вон, познакомься с кем-нибудь! Клубы, кружки, парки, собаки, книги, черт возьми! Да хоть в волонтёры запишись! Столько мест, где тебя будут ждать с распахнутыми дверями!
А потом сел… и заткнулся.
Потому что понял: ей никто не объяснил. Никто не научил, как жить, когда ты вдруг остаёшься один.
Ты замечал, как молча плачут старики? У них нет истерик. Слёзы катятся по щекам, и всё. А у молодых — море слёз из-за невзаимного лайка. Мир изменился. Люди стали громче, но чувства — тише.
Неделю назад я упал. Просто поскользнулся на кухне. Валялся минут сорок. Не мог встать. Ни телефона рядом, ни соседей, ни кота, который хотя бы пришёл бы понюхать — жив ли.
И вот лежу я на полу, гляжу в потолок, и думаю: А вот если бы я умер — кто бы узнал? Через день? Через неделю? Или когда запах пошёл бы по подъезду?
Страшная мысль, да? А ведь реальность.
Спасло радио. Вечером всегда слушаю одну и ту же передачу, и не включение её стало бы подозрительным для соседки. Она зашла. Подняла. Позвала врача.
Но знаешь, что страшно? Я сам бы не заметил, если б не включили музыку. Вот тогда и понял — я не живу. Я — существую.
Одиночество — это не когда ты один. А когда некому позвонить, даже если у тебя сломалась душа.
Однажды, лет тридцать назад, я ехал в троллейбусе и услышал фразу, которую запомнил навсегда.
— Старики — это как книги в библиотеке. Стоят на полке. Все знают, что они есть. Но никто не берёт.
Смешно? Тогда — да. А теперь — больно.
Я пытался общаться. Подписался даже в какой-то чат для пожилых. Там тётки больше о даче говорили. Один раз написал:
— А вам не страшно? Не страшно проснуться и не знать, что сказать себе самому?
Тишина. Тишина в чате, где обычно спорили о цене на капусту.
И вот однажды… пришло письмо. Не электронное. Бумажное. С запахом духов. Тонкий почерк. Женский. Старомодный.
«Я прочитала Вашу заметку в газете. Спасибо, что не боитесь говорить правду. Я — Анна. Мне 79. Мои дети уехали за границу. Муж умер. Подруги — одна за другой. Но я всё ещё пеку булочки. И очень хочу кого-нибудь угостить».
Я не помню, когда в последний раз так билось моё сердце.
Старики не ждут многого. Иногда им нужно просто, чтобы их слушали. Не спорили. Не учили. А просто — слушали.
Мы стали переписываться. Каждый день. Она писала, как вышла в парк, как увидела лису за окном. Как хотела бы поговорить по телефону, но боится — голос уже не тот.
А я… я впервые за много лет снова начал ждать утро. Чтобы проверить почтовый ящик. Чтобы улыбнуться.
И вот однажды… в письме было приглашение.
«А может, Вы зайдёте на чай? Я пеку сегодня пирог с абрикосами. Считайте, что это свидание»
Я надел свой лучший костюм. Побрызгал одеколоном, которому лет двадцать. И пошёл.
Да, даже в 83 можно пойти на свидание. Даже когда всё ноет. Даже когда боишься, что забудешь имя собеседницы.
Она открыла дверь. Маленькая, сухонькая, с синим платком. Но глаза — такие живые, как у двадцатилетней.
— Вы опоздали, — сказала она строго.
— В последний раз я опоздал в армию. И то — на десять минут, — ответил я.
Мы смеялись. Пили чай. Говорили. Потом молчали. Но это было другое молчание — тёплое.
С тех пор мы встречались каждую неделю. Теперь я не один. Она — тоже. Мы вместе читаем. Гуляем. Даже ходим в кино — сидим на последнем ряду, чтобы никто не мешал нашему стариковскому счастью.
Молодёжь говорит, что им одиноко. Так заведите себе старика. Придите в дом престарелых, напишите кому-то из соседей. Поговорите. Вы даже не представляете, сколько у нас внутри. Мы — целые вселенные. Просто ключ потеряли.
Теперь я пишу молодым и говорю:
— Не бойтесь одиночества. Оно бывает у всех. Но в вашей власти его победить. Словом. Действием. Объятием.
А если вы вдруг встретите старика, который молчит на лавочке — не проходите мимо. Может, это тот самый человек, который однажды спасёт вас.
Я 83-летний мужчина. И я снова живу. Потому что поверил: пока ты жив — не поздно.
Если тебе откликнулась эта история — обними сегодня своих родных. Напиши другу. Позвони бабушке. Просто так. Потому что когда-нибудь ты поймёшь: одиночество — это выбор. Но любовь — тоже.
