Это цитата сообщения Цирцис Оригинальное сообщение

''Моё старичье: терапевтический этос старости''

Я о нём узнала, когда убили Анну Политковскую. Он написал стихи на её смерть в книге соболезнований. Эти стихи сразу отпечатались в моей памяти:

"Дыхание не слушай и не зови врачей – 
Душа уже по травам небесным босиком. 
Бог забирает лучших руками сволочей. 
Досужие соседи глазеют из окон. 
Что ей до злобы дневи с хвалою и хулой? - 
Она уже вне этой кровавой маеты. 
Дрожащий отблеск свечки – как нимб над головой. 
И следующий  в списке кладёт на гроб цветы."

А это его статья по геронтопсихотерапии.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------

ВИКТОР КАГАН

Докт. мед. наук, клинический психолог, поэт, публицист. Берлин. Германия

Моё старичье: терапевтический этос старости

 

Девчушка в потёртых брюках остановилась 
вдруг, присела перед ними.
- Вы чьё, старичьё?
Борис Васильев 

Я просто профессор жизни,
студент факультета смерти ...

Это первая попытка вербализации опыта работы в прежде далёкой от меня области геронтопсихотерапии на протяжении последних 9-ти лет, в которых сошлись несколько обстоятельств.

Мне 65. Мой Учитель – проф. С.С. Мнухин – лишь подходил к этому возрасту, когда я впервые увидел его и услышал определившую мой профессиональный выбор фразу: «Задача медицины – бороться за жизнь, задача психиатрии – бороться за человека». Он казался мне тогда стариком. А я сегодня, получая утешительный приз за возраст в виде 10%-ной скидки в магазинах, чувствую себя разве что, как сказал мне Марк Певзнер, не «пожилым, а пожившим». Однако жизнь рассчитываю уже так, чтобы она не повисла финансовым бременем на детях в будущем, когда ... И, бывая по работе в nursing homes, нет-нет, да примеряю их на себя. И шутка: «Детей надо любить, потому что они будут выбирать для тебяnursing home» звучит для меня уже совсем не так, как звучала еще десяток лет назад.

За эти годы ушли из жизни самые близкие мне люди, оставив меня патриархом съёжившейся семьи. Они уходили из жизни подолгу и трудно, ценой своих мучений давая мне счастливую возможность пройти вместе с ними последние шаги жизненного пути и подумать о том, что иначе осталось бы непродуманным. Уход каждого из них оживлял во мне прошлый опыт встреч со смертью родных, друзей, учителей. Каждая смерть отражалась в зеркалах других смертей и число зеркал множилось. Впрочем, этот процесс продолжается.

Так сложилась моя профессиональная судьба, что все эти годы основную часть моих пациентов составляют люди за 70. Выходцы из бывшего СССР и американцы, представляющие широкий этнический и культурный спектр. От людей с дипломами и степенями, чьи curriculum vitae перечисляют высокие звания и престижные премии, до людей с несколькими классами образования. Одни из них живут с детьми, другие – отдельно, третьи – в разного рода заведениях призрения типаassisted living, nursing home и др. Кто-то в браке, у кого-то boy-friend или girl-friend, кто-то одинок. Кто-то в неплохой физической форме, кто-то немощен. Кто-то в ясном уме и твёрдой памяти, у кого-то психика более или менее серьёзно хромает. Но так или иначе все они приближаются к станции назначения на жизненном пути и вглядываются в прорисовывающиеся её контуры. Кто-то добирается до своей станции, так что точкой в моей работе с ними служит горсть земли на крышку гроба. Могилы некоторых из них рядом с могилами моих родителей и брата, которых они знали или дружили с ними.

Хотя старость – это время, в котором все четыре выделенных И. Яломом данности существования («неизбежность смерти каждого из нас и тех, кого мы любим; свобода сделать нашу жизнь такой, какой мы хотим; наше экзистенциальное одиночество; и, наконец, отсутствие какого-либо безусловного и самоочевидного смысла жизни») представлены наиболее ярко и выпукло, работ по экзистенциальной терапии с пациентами этого возраста практически нет (по данным русскоязычного Google, дающего 12 ссылок на запрос «геронтопсихотерапия», среди которых нет ничего психотерапевтического – тем более, экзистенциально-психотерапевтического, кроме употребления слова «геронтопсихотерапия»; в интернациональном Google – 32 ссылки такого же типа). Причины этого, на мой взгляд, лежат в треугольнике «результирующие влияние множества факторов особенности обращаемости за помощью – опасения экзистенциальной терапии вступать в эту предельную зону – неприемлемость экзистенциальной психологией каких-либо типологий и фокусирование внимания не на essentia возраста, а собственно на exsistentia». Другое дело – соотношение этих сторон в целом и в каждом случае. Но как бы то ни было, мне представляется интересным и, хочу надеяться, потенциально продуктивным обсуждение экзистенциального подхода в психотерапии вступивших в этот сезон жизни людей.

Когда начинается старость? Где тот порог, переступая который, человек вступает в неё? На языке essentia говоря, там, где физическое старение достигает некоей «критической массы» и встречается с критическим сужением поля социальной востребованности. В сегодняшних западных (информационно-технологических) обществах социальным порогом старости оказывается выход на пенсию по возрасту, но кто-то уходит на неё в декретированном возрасте, а кто-то много позже. Говоря на языке exsistentia, старость это когда человек чувствует себя старым и строит свои поведение и жизнь, исходя из этого чувства. Само по себе это не определяет содержания переживания старости: оно складывается в её встрече с накопленным экзистенциальным опытом – порождённой в предыдущем существовании индивидуальной сущностью, социо- и этнокультурными «портретами» старости и стереотипами отношения к ней у поколения детей и т.д. Не впадая в попытки типологизации индивидуальных экзистенциальных переживаний старости, приведу лишь несколько примеров.

В конце 1990-х г.г. на воскресном базарчике в центре Вильнюса я увидел старую женщину, сидящую на скамеечке и вяжущую куклу. Рядом с ней стояла напольная вешалка, на рогах которой висели поразительные по идее и исполнению готовые куклы – ничего подобного ни до, ни после я никогда не видел. Мария. Ей 102 года. Живёт одна, пенсии едва хватает на оплату квартиры. Она счастлива (слова словами, но её лицо и глаза красноречивее слов) тем, что может субботу и воскресенье проводить здесь (в прежние времена это было невозможно), быть среди людей и заодно получать за это удовольствие какие-никакие деньги, на которые живёт и покупает шерсть для кукол. Одна из этих кукол до сих пор жива у моей внучки – её тёзки.

Карл Витакер в «Полночных размышлениях семейного терапевта» пишет о старости: «Последние пять лет моей карьеры преподавателя (она кончилась в мои 70) и последующие пять лет на пенсии оказались более живыми, более творческими и счастливыми, чем предыдущие сорок» и «Кто-то сказал, что юность — такое прекрасное время жизни, что стыдно тратить его в юности. Я бы добавил сюда своё недавнее открытие, что старость — такое прекрасное время, что стыдно ждать его так долго! … одна причина тому — свобода от всевозможных страхов …Чувство защищённости в пожилом возрасте происходит от того, что всё до лампочки. Другие люди имеют право на убеждения, но их убеждения не могут заставить меня чувствовать себя неловко или меняться. Мне нравится моя жизнь, и я могу сидеть и наслаждаться её течением… Юность — это кошмар сомнений; средний возраст — утомительный, тяжелый марафон; пожилой возраст — наслаждение хорошим танцем (быть может, коленки хуже сгибаются, но темп и красота становятся естественными, невымученными). Старость — это радость. Этот возраст знает больше, чем говорит. Он не так уж и жаждет говорить. Жизнь просто для того, чтобы жить».

Не менее светло восприятие старости Михаилом Пришвиным: «Вот счастье бывает какое – дожить до преклонного возраста и не склоняться, даже когда согнётся спина, ни перед кем, ни перед чем, не отклоняться и стремиться вверх, наращивая годовые круги в своей древесине». И в другом месте: «Я теперь опираюсь не на количество лет, а на качество дней своих. Дорожить надо каждым днём своей жизни». В последнюю свою осень (на 81-ом году) он даёт блестящую метафору своего восприятия старости: «Осень в деревне тем хороша, что чувствуешь, как быстро и страшно проносится жизнь, ты же сам сидишь где-то на пне, лицом обращённым к заре, и ничего не теряешь – всё остаётся с тобой».

Однако лицо старости обращено отнюдь не всегда на зарю.
Лет 10-12 тому назад мне пришлось консультировать человека, обратившегося по поводу отношений со своим другом: «Разрываюсь между желанием помочь ему, что – понимаю – не в моих возможностях, и обидой». Его друг – известный и талантливый учёный из тех, кого уважительно называют self-made-man, пробивший себе дорогу в жизни и работе «собственным лбом», прямой, требовательный и категоричный, своего рода романтик бескомпромиссности, которая, как это часто бывает, отнюдь не лишена односторонности и чревата конфликтами. Поначалу это помогает ему и выводит на достаточно высокий служебный уровень, где его «набыченность» всё больше вступает в противоречие с требуемой на его посту гибкостью в административных и человеческих отношениях, приводя его к периодическим депрессиям с выраженной психосоматической компонентой. В итоге складывается ситуация, когда он оказывается перед лицом выбора между унизительным для него переходом под начало одного из своих бывших подчинённых, которого не высоко ставит как научного работника, и уходом на пенсию. В 60 лет он чувствует себя загнанным в угол, выбирает второе и погружается в практически хроническую депрессию, замыкающуюся в порочный круг с теперь уже действительно медицинскими проблемами. Всё то, что он раньше хотел сделать и написать, но не успевал, остаётся несделанным и ненаписанным. К 63-ём годам он, по существу отгородился от жизни и порвал практически все отношения. Своё мироощущение он выразил в письме моему клиенту, с которым был связан больше сорока лет: «... с тех пор, как молчу, я переживаю обиду и раздражение на всех и вся. Это стало моим мировоззрением, я ни с кем не делюсь им, лишь периодически взрываюсь. Ненавижу людей, все – враги. В отношении тебя – у меня взорвалась злоба, ты такой тонкий и гуманный, но ...» – следует тирада в духе рассказов М. Зощенко, разрывающая отношения. Было ясно, что это своего рода призыв о помощи, возможности ответа клиента на который мы и обсуждали. Дальнейшая судьба этих людей и их отношений мне не известна, но фраза моего клиента: «Он так боится смерти, что сам при жизни ложится в могилу» осталась в памяти.

В любом случае отношение к смерти – одно из магистральных переживаний старости. Смерть остаётся последней тайной даже тогда, когда она рядом и мы к этой её близости привыкаем:

Он во сне чему-то улыбнулся,
повернулся и затих, преставясь.
«Повезло – заснул и не проснулся» –
старики на кладбище шептались.

После пили водку, вспоминали,
без особой, в общем-то, кручины,
словно просто время коротали
в ожиданьи собственной кончины.

Ум говорит: «И я тоже уйду. Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду. Я не верую в чудо. Я не снег, не звезда, и я больше не буду никогда, никогда» (Е. Евтушенко), а душа не может принять этого «никогда, никогда». И ум, как любящий и заботливый муж, с которым прожита вместе вся жизнь, помогает ей.

Пабло Неруда

:Продолжение: http://vk.appme.ru/text/168/