[показать]
- Пожалуйста, продолжайте, - сказал он, усаживаясь на пол у камина на то же место, где только что сидела О. - И не обращайте на меня внимания.
Он внимательно смотрел, как мужчина рукой насилует ее, как его грубые длинные пальцы с силой входят в нее, как она тяжело поводит под ним задом. Он слышал рвущиеся из нее стоны и улыбался.
Моника была уже на ногах. За камином присматривала Жанна. Она же принесла Рене виски. Он поцеловал ее руку и, не отрывая взгляда от О., выпил.

Немного погодя мужчина, все еще не отпуская О., спросил:
- Ваша?
- Моя, - ответил Рене.
- Жак прав, у нее слишком узкий проход. Его не мешало бы растянуть.
- Но только не сильно, - вставил Жак.
- Вам виднее, - сказал, поднимаясь, Рене. - Вы в этом лучше разбираетесь.
И он нажал на кнопку вызова слуги.
Явившемуся на звонок слуге Рене велел принести из смежной комнаты большую перламутровую шкатулку. В шкатулке было два равных отделения. В одном из которых лежали разнообразные цепочки и пояса, а в другом - великое множество разного рода эбонитовых стержней. От очень тонких до чудовищно толстых, имеющих форму фаллоса. Все стержни расширялись к основанию, и это служило гарантией того, что они не застрянут в прямой кишке и будут постоянно давить на стенки сфинктера, растягивая его.
С этой самой минуты и в течении восьми дней О. должна была большую часть суток - когда не прислуживала в библиотеке - носить такой стержень в заднем проходе. Чтобы непроизвольные сокращения мышцы не вытолкнули его оттуда, он крепился тремя цепочками к одевавшемуся на бедра кожаному поясу. Эта конструкция нисколько не мешала обладать девушкой более традиционным способом. Каждый день стержни заменялись на все более толстые. Жак сам выбирал их. О. становилась на колени, высоко поднимая зад, и кто-нибудь из девушек, оказавшихся в этот момент в зале, вставляли ей выбранный Жаком стержень. Видя цепочки и пояса, окружающие понимали, что с нею. Вынимать стержень имел право только Пьер, и то только ночью, приходя, чтобы привязать ее цепью к кольцу или чтобы отвести в библиотеку. Почти каждую ночь находился желающий воспользоваться этим, расширяющимся с каждой минутой, проходом.
Прошла неделя, и никаких приспособлений больше не требовалось. Возлюбленный сказал О., что теперь она открыта с обеих сторон и он искренне рад этому. Тогда же он сообщил ей, что уезжает, но через неделю вернется, и увезет ее отсюда в Париж.
- Помни, что я люблю тебя, - сказал он, уже уходя. - Люблю.
Могла ли она когда забыть об этом? Он был рукой, завязавшей ей глаза и плетью Пьера, исполосовавшей ее тело, он был цепью и кольцом над ее кроватью и незнакомым мужчиной, кусавшим ее грудь... И голоса, отдающие ей приказы, были его голосом. Что же происходит с ней? Что творится в ее душе? Насилие и унижение, ласки и нежность... Казалось, она должна бы уже привыкнуть к этому. Пресыщение болью и сладострастием - это почти всегда потеря остроты чувств, а потом - безразличие и сон. Но с О. все было наоборот. Корсет, стягивая тело, заставлял ее все время держаться прямо, цепи постоянно напоминали о покорности, плеть - о послушании, молчание стало ее последним убежищем. Ежедневно, словно по давно установившемуся ритуалу, оскверняемая потом, слюной, спермой, она ощущала себя самим вместилищем этой скверны, мерзким сосудом, мировым стоком, о котором говорится в священном Писании.
Продолжение следует...