24 мая православный мир отмечает день создателей церковнославянского языка. Равноапостольные Кирилл и Мефодий жили и творили в IX веке. Родились братья, судя по всему, в богатой и влиятельной греческой семье в городе Солуни (Фессалоники), где в ту пору были чрезвычайно распространены южнославянские наречия, и каждый житель города вне зависимости от национальности превосходно владел и греческим, и славянским.
РУССКИЙ ЯЗЫК - ВЕЛИКОЕ ДОСТОЯНИЕ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Оба брата получили самое лучшее по тем временам образование. Современники отмечали их исключительную память и глубину познаний в разных науках. Мефодий затем сделал успешную военно-административную карьеру, но позже постригся в монахи. А брат Кирилл сразу пошел по духовно-научной дороге. В 859 году Мефодий стал игуменом монастыря Полихрон около горы Малый Олимп, куда и отправился его брат Кирилл вместе с группой своих учеников. Там- то и зародилась идея создать азбуку для славян.
Около 863 года от князя Великой Моравии Ростислава в Константинополь прибыло посольство с просьбой «прислать епископа и учителя, который бы им «въ свои языкъ истую вѣру съказалъ». Великая Моравия — государство, существовавшее в то время на территории современных Чехии, Словакии, Южной Польши и части Венгрии, — была самой могущественной из славянских стран и переживала расцвет. Князь Ростислав боролся против экспансии Восточно-Франкского королевства и связанных с ним баварских епископов, служивших на латинском языке. Император послал братьев в Моравию, ибо, по его мнению, более никто не мог выполнить эту миссию.
Около 863 года была закончена не только азбука, но и переведены на болгарский язык с греческого основные богослужебные книги: Евангелие, Апостол и Псалтырь, а также Октоих. В более поздние времена, проживая в иных местах, братья продолжали свой переводческий труд. Надо отметить, что моравская миссия братьев непосредственно способствовала крещению Болгарии в 864 году. Прибыв в Рим в 867-м, братья подверглись нападкам западных богословов, которые утверждали: служить Богу можно только на трех языках, на которых была сделана надпись на Кресте Господнем: еврейском, греческом и латинском. Но в 868 году папа римский Адриан II утвердил богослужение на славянском языке и более того, велел положить священные книги на славянском во всех церквях Рима.
Азбука Кирилла и Мефодия довольно быстро распространилась среди славянских народов, попав и на Русь. И когда в 998 году Киевская Русь крестилась, восприняв константинопольскую восточную традицию православия, то она приняла и всю богослужебную и богословскую литературу, переведенную святыми Кириллом и Мефодием. Русская церковь обрела церковнославянский язык. И нужно хорошо помнить: он не был идентичен древнерусскому, как и древнеболгарскому, и древнесербскому, — он был изначально таким, каков он практически есть сейчас, каким его, можно сказать, придумали солунские братья, — языком богослужения для славян. Это очень важное обстоятельство.
Михаил Васильевич Ломоносов считал, что одна из важнейших заслуг церковнославянского языка состоит в том, что он содействует поддержанию единства и духовной неразрывной связи как в самом русском народе, так и во всех славянских племенах православного вероисповедания. Такую же прочную связь представляет церковнославянский язык и в историческом отношении. Именно благодаря принятому нашей Церковью для богослужения и богослужебных книг церковнославянскому языку «российский язык от владения Владимирова до нынешняго веку» понимается современниками так же хорошо, как и людьми, жившими, например, 400 лет назад. При этом у других народов понять написанное столько столетий назад невозможно без специального обучения. Церковнославянский язык служит неиссякаемым источником обогащения живого литературного русского языка, содействуя развитию русской мысли и русского слова и слога.
«Церковнославянский язык принадлежит не только собственно церковной истории, — пишет филолог, философ и поэт Ольга Седакова, — но всей истории русской культуры. Многие черты нашей культуры и, как это называют, национального менталитета можно связать с тысячелетним сильным присутствием этого второго, "почти родного", "почти понятного" языка, "священного языка", употребление которого ограничено исключительно богослужением».
Код Кирилла. Рождение цивилизации
Фильм рассказывает о появлении славянской азбуки кириллицы и о том, как Россия заняла место лидера восточно-христианской кириллической цивилизации. Великие святые Кирилл и Мефодий создали универсальный принцип - каждый народ достоин того, чтобы узнать Слово Божие на своем родном языке. И сейчас этот принцип продолжает воплощаться в жизнь.
В фильме рассказывается о том, как на базе кириллицы создаются азбуки для прежде бесписьменных языков народов России. А русский православный священник - современный преемник Кирилла и Мефодия - приезжает на собаках в юрты и учит камчатских коряков читать Евангелие, напечатанное кириллицей по-корякски.
А ведь были годы, когда судьба русской азбуки, казалось, висела на волоске. В 20-е годы прошлого века большевики вынашивали планы замены кириллического алфавита латиницей. Активно поддерживал этот проект Луначарский. Кириллицу тогда считали реакционным царским алфавитом, который мешает мировой революции. Но главной целью большевиков было, конечно, отформатировать по-своему духовную память народа, лишить будущие поколения возможности читать все то, что накоплено в ходе многовековой российской истории.
Что спасло тогда русскую азбуку? Как получилось, что среди всех народов Европы только славяне получили много веков назад национальный алфавит? Как отразилось на национальном самосознании всех славян то, что Библию они узнали на своем родном языке, а не на латыни или греческом? Как Россия спасла своих братьев по кириллице от 400-летнего османского ига? Какая борьба вокруг кириллического алфавита разворачиваются в современном мире? Перейдет ли Украина на латинский алфавит?
Съемки фильма проходили в России, Греции, Стамбуле, Риме, в Крыму, в Чехии, в Хорватии, на Камчатке. В фильме принимают участие: митрополит Иларион, член-корреспондент РАН Владимир Алпатов, член-корреспондент РАН Борис Флоря, профессор МГУ Андрей Кибрик.
Многие замечали, что когда священник или просто человек, знающий Писание, в русской своей речи цитирует священные тексты по-церковнославянски, то значимость его слов повышается до необыкновенных эмоциональных высот. «Любая, самая краткая цитата на церковнославянском языке, — подтверждает мысль Ольга Седакова, — сразу же привносит с собой всю атмосферу храмового богослужения; эти слова и формы приобрели как будто особую вещественность, уподобившись храмовой утвари, предметам, изъятым из бытового пользования».
Как же так получилось, что церковнославянский стал неким «высшим» языком по отношению к современному русскому? Почему так трудно переводить церковнославянские богослужебные тексты на русский, хотя такая же работа сделана в английском, французском, финском языках и они используются на литургии в православных церквях этих народов? Невозможно представить, чтобы дома мы стали вдруг говорить по-церковнославянски, — это было бы самым настоящим кощунством. И наоборот — богослужение на русском, кто его слышал, сразу «принижается», «упрощается» и даже выхолащивается.
«Без церковнославянского, бытовавшего в Древней Руси, трудно представить развитие русского литературного языка во все эпохи его истории, — пишет доктор медицинских наук, профессор Ивановской государственной медицинской академии, заведующий кафедрой древних и новых языков Свято-Алексеевской Иваново-Вознесенской православной духовной семинарии игумен Агафангел (Гагуа). — Церковный язык был всегда опорой, гарантией чистоты и источником обогащения русского языка. Мы и сейчас, порой подсознательно, несем в себе частицы священного общеславянского языка и пользуемся им. Употребляя пословицу "Устами младенца глаголет истина", мы не задумываемся над тем, что чисто по-русски следовало бы сказать: "Ртом ребенка говорит правда", — а ощущаем лишь некоторый архаизм, книжность этого речения. Необходимо возродить интерес к церковнославянскому языку именно как к родному, которым владели наши предки. Нельзя русский и церковнославянский считать разными языками. Это две ветви на одном корне».
«Когда речь идет о переводе богослужебных текстов на русский язык, прежде всего важно уяснить, действительно ли нашей Церкви необходима "облегченная" и "общедоступная", так сказать, "русифицированная" служба? — задается вопросом игумен Агафангел. — И вместо того, чтобы сознательно отсекать современную Россию от необозримого живоносного пласта ее духовной культуры, не лучше ли и не проще ли усовершенствовать саму систему начального православного образования и принципиально расширить катехизаторскую деятельность Церкви? Религия означает связь человека с Богом; связь эта и является языком. Нам для осуществления такой связи Бог даровал церковнославянский язык. В нем ярко выражена идея христианского вероучения. Он создавался для духовного просвещения славян, то есть для просветления их душ светом Истины. Идея перевода церковнославянских богослужебных текстов возникла только в обновленческой (инспирированной большевиками) среде».
«Представим себе переводческую задачу равноапостольных Кирилла и Мефодия, — размышляет Ольга Седакова. — Им нужно было передать смыслы, для которых еще не было слов! Славянские говоры не выработали всех тех значений, которые были необходимы для передачи богослужебных текстов и текстов Писания. Братья брали греческое слово, которое совпадало с каким-то славянским в своем "нижнем", вещественном значении, и как бы сцепляли два этих слова "на вырост". Так, славянское "дух" и греческое pneuma соединены в своем "нижнем" значении — "дыхание". И дальше в славянском слове как бы нарастает вся смысловая вертикаль, то содержание "духа", которое развито греческой цивилизацией, греческим богословием».
«У нас в русском литературном, культурном и религиозном пространстве образовалась так называемая ситуация диглоссии — это такая ситуация, в которой есть два языка, но носителями они воспринимаются как один, — считает исследователь. — В их восприятии это один и тот же язык в двух формах ("высшей" и "низшей", нормированной и свободной), причем употребление двух этих форм — взаимоисключающее. И те средства, те возможности, которыми располагал церковнославянский, русский у себя не развивал. Он передоверил славянскому языку всю область "высоких" слов, всю область высоких, отвлеченных и духовных понятий. И затем, при создании литературного русского языка, церковнославянский словарь просто заимствовался для его "высокого стиля"».
Интересной оказалась ситуация, когда в начале XIX века возник современный русский литературный язык. Он оказался в непростом положении. Над ним веял, существовал и оказывал на него влияние церковнославянский, порой сходясь в области «возвышенных» слов. А внизу бушевало море разных русских простых говоров — и литературный язык для них стал таким же «возвышенным», как церковнославянский для литературного. Эта появившаяся вдруг система имеет проблемы, но она же и является нашим огромным богатством. Вряд ли у какого другого народа мы сможем найти такие щедрые языковые дары и возможности.
Есть еще одна важная причина хранить церковнославянский и обучать ему. «Так получилось, что язык, на котором сегодня говорит наша страна, утерял многие понятия Православной церкви, — сетует игумен Агафангел. — Люди сейчас или не понимают таких простых слов, как, например, покаяние, грех, ересь, таинство, молитва, спасение и т.п., или вкладывают в них совершенно иной смысл. Зато по телевизору говорят о карме, энергетике, чакрах, медитации, и эти слова падают на хорошо удобренную почву. А вот когда священник говорит, что нужно покаяться, нужно обратить взор внутрь себя, нужно молиться и участвовать в таинствах, — это непонятно, это намного труднее и далеко не так "комфортабельно". Поэтому изучение и использование церковнославянского языка хотя бы в церкви и воскресных школах даст истинные понятия событий, развеет вражеские смыслы вполне литературных слов, даст основу для логического мышления и отрезвления ума».
«Церковнославянское слово обладает этой силой как бы само по себе, без своего Пушкина или Блока. Почему, откуда? — вряд ли мы ответим на этот вопрос. Это тема бесконечная, — завершает Ольга Седакова. — Это разговор о великом сокровище нашей культуры, утратив которое, мы потеряем связь не только с церковнославянскими текстами, но и со светской русской словесностью трех последних веков».