Нет, брат, он не стремится к войне, потому что
понимает: в открытой борьбе мы никогда не победим белых. Он хотел бы помочь
племени и обойтись без кровопролития. Ты досадуешь, что он ведёт нас в сторону
селений белых, но ведь об этом знают и твой отец и совет старейших, а они мудрее
нас. При малейшем подозрении в предательстве твой отец несомненно первый вонзил
бы Горькой Ягоде нож в сердце... Напрасно беспокоишься, брат мой, - добавил он,
помолчав, и положил мне руку на плечо.
- Ты прав, Сова, возможно, я и оскорбляю колдуна подозрениями, но я хочу, чтобы
ты понял и меня: ведь во мне есть кровь белых, и я хотел бы смыть воспоминание о
ней каким-нибудь подвигом, выпустить её из себя, забыть об этой враждебной
крови, бьющейся в моих жилах. Но избавиться от неё нелегко, а забыться я могу
только в ненависти к белым. Не знаю, брат, может, я говорю глупости, может, во
мне ещё звучит голос ребёнка, но я хорошо знаю: из-за этой крови я несчастен.
Сова сидел неподвижно и не прерывал моих речей, а когда слезы потекли у меня из
глаз, он сделал вид, что не замечает их. Добрым и настоящим другом был он мне.
Мы ещё некоторое время посидели молча на поваленном дереве, глядя, как мелкими
искорками серебрятся волны озера в лунном свете. А луна опускалась всё ниже,
ниже, почти касаясь верхушек деревьев, расстилая на озере Дорогу Луны, по
которой уходят на другую сторону Северного Неба души умерших женщин, детей, птиц
и цветов. Озеро спокойно слушало наши слова. Мы попрощались с ним и так же
бесшумно возвратились в лагерь.