[266x400]Разумеется, мое детство было несчастным – о счастливом едва ли стоило бы рассказывать. Но хуже, чем просто несчастное детство – несчастное детство ирландца, а еще хуже – несчастное детство ирландца-католика.

***

В дверь стучат. Это мистер Макэдори. Эй, Мэлаки, Бога ради, три часа утра, ты весь дом перебудил.
Och, Дэн, я просто учу мальчиков умирать за Ирландию.
А днем поучить нельзя?
Дело срочное, Дэн, очень срочное.

***

Полезно слушать рассказы старшеклассников. Они знают преподавателя, который сейчас у тебя, и могут подсказать, что ему нравится, и что выводит его из себя.
Один тебя побьет, если не будешь знать, что Имон де Валера – величайший из смертных. Другой побьет, если не будешь знать, что Майкл Коллинз – величайший из смертных.
Мистер Бенсон испытывает отвращение к Америке, и ты помни, что Америка – это плохо, иначе будешь бит.
Мистер О’Ди испытывает отвращение к Англии, и ты помни, что Англия – это плохо, иначе будешь бит.
А если скажешь что-то хорошее про Оливера Кромвеля – неважно, кто преподаватель – будешь бит в любом случае.

***

Я знаю, что взрослые не любят, чтобы дети о чем-то их спрашивали. Им самим можно задавать вопросы, вроде: ну, как там в школе? Ты хорошо себя вел? Ты помолился? Но если ты спросишь у них, молились они или нет, можешь и тумака получить.

***

В хорошую погоду мужчины сидят на улице, курят сигареты, у кого они есть, созерцают мир и смотрят, как мы играем. Женщины стоят, скрестив руки, и болтают. Сидеть им некогда, потому что у них полно дел по хозяйству: надо дома убраться, заняться детьми, что-то приготовить, а стулья нужны мужчинам. Мужчины сидят, потому что устали каждое утро ходить на Биржу труда, получать пособие по безработице, обсуждать мировые проблемы и размышлять, на что бы употребить остаток дня.

***

Папа говорит, что я все пойму, когда вырасту. Он все время так говорит, и я хочу быть взрослым, как он, и тоже все понимать. Должно быть, здорово проснуться однажды утром и обнаружить, что ты все понимаешь.

***

Преподаватель говорит, что умереть за веру – великая честь, папа говорит, что умереть за Ирландию – великая честь, и я думаю, а надо ли хоть кому-нибудь, чтобы мы жили?

***

Я уже знаю, что на свете все так: одно лучше, другое хуже. Так, и грехи бывают разные: святотатство, смертный грех, нетяжкий грех. А еще преподаватели и взрослые вообще намекают, что есть непростительный грех, и это великая тайна. Никто не знает, что это за грех, и ты думаешь: как же можно узнать, совершил ты его или нет, если не знаешь, что это такое?

***

Обитатели переулков Лимерика все на свой лад не общаются между собой, и этой науке обучаются годами. Кто-то не разговаривает с кем-то, потому что в гражданской войне 1922-го их отцы воевали по разную сторону баррикад. Если отец семейства вступает в английскую армию, его родные могут сразу перебираться в другой район Лимерика, где живут семьи тех, кто служит в английской армии. Если кто-то из твоих родственников в последние восемьсот лет проявил хоть намек на дружелюбие к англичанам, это тебе припомнят и бросят в лицо, так что лучше перебирайся в Дублин, где всем все равно.

***

И вообще, отец Мики Моллоя говорит, что надо быть полным придурком, чтобы желать умереть за Ирландию. Люди от начала мира умирают за Ирландию, и полюбуйтесь, до чего страну довели.

***

Мне жаль милых девочек-протестанток, ведь они обречены на вечные муки. Так говорит нам священник. Все, кто вне Католической церкви, обречены. И мне хочется их спасти. Девочки-протестантки, пойдемте со мной в Истинную Церковь. Вы спасетесь и не будете обречены. По воскресеньям после мессы мы с Билли Кемпбеллом, моим приятелем, идем смотреть, как они на аккуратной лужайке возле своей церкви на Баррингтон Стрит играют в крикет. Это игра протестантская. Они ударяют по мячу молотком, чпок, чпок, и смеются. А я думаю: как же так, разве они не знают, что обречены на вечные муки? Мне жаль их, и я говорю Билли: скажи, а какой смысл играть в крикет, если ты обречен?
Фрэнки, отвечает он, а не играть, если ты обречен, какой смысл?

***

Священники и учителя говорят, что посредством Конфирмации мы станем истинными солдатами церкви, а значит, в том случае, если нас поработят протестанты, мусульмане, или какие другие язычники, мы с полным правом сможем умереть за веру и стать мучениками. Опять «умереть». Мне хочется объяснить, что за веру я умереть не смогу, потому что уже обещался умереть за Ирландию.

***

Здорово знать, что никто на свете ничего поделаеть не может с тем, что у тебя в голове.

***

На полке стоят четыре больших тома «Житий святых» под редакцией Батлера. Мне не хочется всю жизнь тут сидеть с житиями святых, но я начинаю читать и так увлекаюсь, что думаю: хоть бы дождь не кончался вовсе. На картинах святые, мужчины или женщины, вечно смотрят в небеса, а вокруг них облачка и сонмы упитанных ангелочков – одни с цветами сидят, другие с арфами распевают псалмы. Дядя Па Китинг говорит, что не может назвать ни одного святого на небе, с кем ему хотелось бы выпить по кружечке. Но в этих книгах святые совсем не такие. В них рассказывается о девственницах, о мучениках и о девах-мученицах, и все эти истори страшнее любого фильма ужасов в «Лирик Синема».

***

Он говорит: ах, ребятки, ребятки, вы можете обо всем составить собственное мнение, но в голову надо вкладывать знания. Если в голове пусто, мнение составлять будет не из чего.

***

И почему священники нам не рассказали про св. Урсулу и ее одиннадцать тысяч дев-мучениц, двадцать первое октября? Отец хотел выдать ее замуж за короля-язычника, но она сказала: позволь, я постранствую три года и поразмыслю об этом. И вот, она отправилась в странствия вместе с тысячей благородных девиц, ее подруг, и со служанками их, числом десять тысяч. Они поплавали по морям, повидали разные страны, и, наконец, прибыли в Кельн, где вождь гуннов стал просить руки Урсулы. Ни за что, заявила она, и гунны умертвили Урсулу и дев ее вместе с ней. Почему ей было не согласиться и не спасти жизнь одиннадцати тысячам дев? Почему эти девы-мученицы вечно такие упрямые?