[200x312]Вера меня делает. Мне кажется, что я становлюсь красивой оттого, что она меня видит.

***

— Что, если тебе захочется того, что вредит другому?
Я не знала долго, что отвечать: мне люди еще мало делали зла. И я, кажется, им тоже. Потом сказала:
— А может быть, мне тогда и перестанет хотеться.
— Так, само собой?
— Ну да. А то как же?
Она долго ходила взад и вперед, потом спросила, и ее глаза горели упорно и неуютно:
— А если захочется того, что вредит тебе самой?
— Я думаю, что тогда то же самое.
— Не захочется?
—Да.
— А если все-таки?
— Тогда, значит, в исполнении больше радости, чем беды во вреде. Или не так разве?

***

Цари так проходят по жизни, как по саду. Цари не бунтуют. Они не нуждаются в бунте. Поэтому они кажутся покорными. Они не вожделеют, потому что им нечего вожделеть. В них же все. Поэтому они кажутся всем довольными. Они даже не рассуждают, потому что рассуждают люди, пока не живут. А когда жизнь нахлынет — молчат и пьют. У царей жизнь всегда.

***

Цари не нуждаются в масках. Маска — это отдых от себя, выход из себя.

***

Мне кажется, она боится больше всего двух вещей: привычки и измены. Глядит часто с этим страхом в глазах: не привыкла ли я, или не изменяю ли?
Но к ней не привыкну. К тому есть причина: Вера имеет славу, но ведь и Вера умрет. Все, и высшее, не прочно.
Швыряется, швыряется своим сильным, большим, спотыкливым телом между страхов и восторгов, и сорвется же струна.

***

Да, конечно, это страшная жертва для нее. Но она любит жертвы. Ищет. Ее маска требует от нее жертвы.

***

Ее голос был глухой, почти шепот. «Нет, нет, нет...»
Как она страшно умеет повторять одно слово! Именно одно слово выходит у нее страшнее и неумолимее всего.

***

Но все изменяется, и ты состаришься. Сначала лицо состарится. Дольше будет жить тело. Старое лицо будет издевательством над молодым телом. Потом завялое тело над ядущими желаниями.
Это как мертвый свет уже закатившегося солнца, который с высоких облаков отражается в воде... бессильный, обманный.

***

Сегодня ты будешь тихая, остановившаяся, без жадности, вечная, вечная на полотне. Не будет гореть и переливаться кровь и отсчитывать миги и миги... Станет один миг. Один миг отделится от других и станет весь-весь застывший, полный, свой, вечный.
Это и есть искусство.

***

В каждой стихии могут жить только те существа, которые приспособлены ее вдыхать и претворять в себе. Я тоже думаю так.
Так и трагическое.
Кто может продохнуть через себя трагедию, тот — спасенный — ее герой и усмиритель.